— Со мной ты не очень дичился, — вставил Октавиан. — Сразу власть забрал, уже в школе помыкать мной начал...
— Ну, это дело другое, — устало возразил Агриппа. — И еще раз прошу – не трогай меня, не разговаривай!
Он снова натянул плащ на голову, а рядом, одинокая, никому не нужная, белела подушка. Октавиан, подумав, поднял ее и, положив под голову, задремал. Под утро проснулся от легкого шороха
— Холодно на земле. — Агриппа виновато улыбнулся. — Давай мириться!
— Да мы и не ссорились.
— Нет, Кукла, ссорились, но все–таки давай мириться.
Октавиан тихонько вздохнул.
— Сперва скажи, за что ты так разозлился. Неужели тебе их жаль? Ведь пойми. — Октавиан сел и заговорил уже серьезно. — Недобитый враг опасней всего. Если б хватило сил, надо было и Антония под Мутиной прикончить, но там мы не смогли, а сейчас... Оставить в живых всю эту гниющую падаль? А они со мной лучше поступили бы?
— Давай мириться! Утречком поговорим!
— Нет. — Октавиан резко отстранил его. — Давай договорим все. Я вовсе не злодей, но понимаю некоторые вещи лучше тебя. Цезарь после битвы под Фарсалой простил весь цвет их армии. Даже Кнея Помпея-младшего отпустил с миром! Их благодарность за его милосердие тебе известна!
— Мне отвратительны не сами казни, а то, что ты упивался этой кровью, мог издеваться над безоружными...
— Они не твоего отца растерзали!
— Ну вот, опять спорим! Не надо, давай мириться!
VIII
Разбив мятежников и усмирив Элладу, три властителя мира решили встретиться в Афинах. Столица древней Аттики, светоч разума и солнце красоты, прекрасный город богини мудрости праздновал усмирение Греции римскими легионами.
В амфитеатре, чьи скамьи помнили меж зрителей Перикла, Алкивиада и Сократа, чью сцену, казалось, еще потрясала железная поступь Эсхила, где раздавался голос Софокла, полный глубокого сострадания к человеческому горю и жертвам Рока, где звенели монологи влюбленных цариц, читанные самим Еврипидом, на этой сцене ныне аттические актеры увеселяли победителей Эллады. Бессильные отстоять свободу родины в бою, эллины пытались пленить победителей гирляндами роз.
Триумвиры ждали Эмилия Лепида. Он должен был прибыть со дня на день. Тогда в откровенной беседе они наметят дальнейшие пути.
Октавиан избегал Антония. Целые дни он бродил по городу, восхищался сокровищами искусства и таскал за собой друга. На третий день Агриппа взмолился:
— Хватит с меня разломанных зданий и мертвых безруких, безногих богов!
— Я думал, ты любишь красоту, — огорченно заметил Октавиан. — Это же создания бессмертных скульпторов и живописцев!
— А мне не нравится!
— Но это общепризнанное. Все восхищаются!
— А мне не нравится, — упрямо повторил Агриппа. — Я люблю красивое, но живое. Посмотри на их лица: чурбаны! То ли дело наши уродцы! Каждый живет, смеется, плачет... а потом, ты пристаешь с греческими богами, а у меня римские солдаты в голове! Тебе одному надо иметь армию, равную войскам Антония и Лепида, вместе взятым.
Лепид наконец прибыл и привез сестру императора.
На играх и пирах Октавия, увенчанная розами, возлежала между братом и Антонием. Молчаливая и застенчивая, она смущалась от каждого обращенного к ней слова.
Антоний окружал ее вниманием. Его влекло простодушное очарование здоровья и нравственной чистоты. Октавия напоминала тихую полноводную реку. Бездомному гуляке было бы так сладко навсегда смыть в чистой и мощной глубине всю грязь, весь суетный прах жадной до наслаждений души! Пусть даже не навсегда, но хоть на миг погрузиться в теплые, ласковые струи большой прозрачной реки!
Октавия краснела:
— Я же замужем.
За все тридцать два года ее жизни никто не ухаживал за ней так смело и в то же время так красиво. Октавия на своем веку не знала побед. Вышла замуж потому, что Марцелл, по мнению ее матери и бабушек, был достоин девичьего сердца. Родила трех крепышей, была верной добросовестной супругой. Но даже в объятиях Марцелла ее сердце никогда так не замирало, как слушая сладкие речи Антония.
Октавиан, заметив вспыхнувшую страсть соправителя, посмеивался и уговаривал сестру не быть жестокой. Женские чары сильней всех государственных соображений привяжут триумвира к роду Юлиев. Октавия возмутилась и стала собираться домой. Она обещала Антонию отвечать на письма как другу покойного дяди, но не больше.
Огни празднества погасли. Триумвиры встретились для деловой беседы. Нужны деньги на содержание армии. На море беспокойно. У берегов Африки пошаливают пираты. В самой Италии много недовольных. Ходят слухи о Сексте Помпее. Он стягивает к себе всех ропщущих. Его точное местонахождение установить не удалось. Как дух мятежа, носится он по волнам. Сегодня его видели в Сицилии, завтра его паруса мелькнут на рейде Утики, послезавтра Иберия или Балеары дадут приют воинственному изгнаннику.
— Пока Секст нас не трогает, незачем трогать и его, — вздохнул Антоний. — Лучше будет, если каждый из нас займется вверенными ему провинциями.
Глава шестая
I
Октавиан всей грудью вдохнул воздух Италии. Лошадки бодро бежали по кремнистому проселку.
— Уже близко, — проговорил Агриппа, — вот мои-то обрадуются! Три года не видели меня.
— Не проговорись. Мне надоели торжественные встречи. — Одетый в форму центуриона император улыбнулся.
...Позади за морем лежала Аполлония. Триумвир посетил школу, где недавно учился. Там его письменный столик и кроватка, обнесенные низкой золоченой оградой, хранились как реликвия. Высокий гость наградил старика Вителия за то, что тот не донимал муштрой и учением. Сказал несколько прочувствованных слов новым питомцам.
Старшеклассники помнили триумвира еще учеником. Они просили на память таблички с надписью, кисточки от амуниции.
Октавиан щедро раздавал сувениры, даже рукава от туники пришлось изрезать и раздарить на счастье. Вышел из школы весь общипанный, но веселый...
На повороте, розовая в лучах заката, мелькнула горная деревушка. Домик сотника Випсания Агриппы стоял у самой околицы, напротив колодезного журавля. При виде скачущих всадников мальчишки, игравшие у луж, вскочили и помчались по деревне, разнося радостную весть. К старому воину приехал сын! В пурпурном плаще и тунике с алой полоской! А на шлеме боевые награды!
Девять Агриппин, румяные, круглощекие, в домотканых Рубахах, с босыми крепкими ногами, перепачканными влажной землей, выстроились в ряд. Их мать, полная, плотно сбитая женщина, выскочила из мазанки с голенькой толстенькой малюткой на руках. Закричала растерянно и радостно, сунула дочурку одной из старших Агриппин и бросилась в объятия сына.
Старый сотник бегом мчался с тока, где рабы молотили ячмень. Октавиана никто не приметил. Он скучающим взглядом обвел низенький чисто выбеленный домик, красочные гирлянды перца, огромные тыквы, дозревающие на крыше. Подивился сходству тыкв и Агриппин.
— Вот ты и собрался, — торжественно начал сотник, но, махнув рукой, замолчал и крепко обнял своего первенца.
Старик был такой же темнолицый, сухой и мускулистый, как его сын, только немного пониже, пошире в плечах и пожилистей.
— Я вижу, отец, ты даром времени не терял, — пошутил легат, показывая на взвод сестер. — Жаль, что мамаша все ошибалась, а то целая декурия моих братьев охраняла бы императора!
— А ты на мать не обижайся, — отшутился старик, — не успеешь до моих лет дожить — и центурия твоих племянников встанет под знамена Рима! Когда же ты приведешь невестку?
— Некогда, отец. Я товарища привез. — Агриппа подвел друга к матери. — Матушка, он сирота, ты его приласкай, а вы, девочки, любите его, как меня.
Он оглядел сестер и недовольно поморщился:
— Матушка, немало я вам золота и всякой добычи прислал. Неужели на девять пар сандалий не хватило?
— Как это твоих даров не хватило?! — Мать всплеснула руками. — У каждой не одна пара сафьяновых сапожек в сундуках лежит!
