— А как у нас с науками? Ты, конечно, читать умеешь?

— Буквочки знаю. — Агриппа покраснел от радости и смущения. — А складывать их в слова не могу.

— Я научу тебя складывать буквы в хорошие, умные слова. — Люций сел на биселлу и усадил мальчика рядом. — А считать умеешь?

— До ста запросто!

— А дальше? До тысячи можешь?

— Смогу, да ведь столько барашков ни у кого нету. У Скрибония и то всего три сотни да с полсотни коз...

— Люций! — нетерпеливо вмешался старый Вителий. — Все равно его в школу нельзя. Хочет учиться, пусть годик у нас на кухне поработает, а там видно будет. Хочешь, Агриппа, жить у нас?

— Нет.

— Ах ты, чумазый, — возмутился Випсаний. — Благодари, благодари добрых господ!

— Нет!

— А я думаю, — Люций положил тонкую руку на жесткие вихры маленького пицена, — сегодня вы наши гости, а завтра, мой друг, отведу твоего сына в школу. Правда, отец, рубку мечом, метание дротика и строй он усвоит не хуже других, а счету и письму я его научу. К весне догонит товарищей. Пойдешь в школу?

Агриппа кивнул. Люций ему нравился все больше и больше. Нравилось, что трибун говорит с ним как с равным, как со взрослым умным человеком.

— Вы, наверное, проголодались с дороги? — Флавия улыбнулась и хлопнула в ладоши.

В атриум вошел страшный черный человек. Агриппа никогда еще не видел таких: и лицо, и руки, и ноги у вошедшего были черно-лиловые, а ладоши, как у мертвеца, синие, а когда он открывал рот, белели огромные зубы. Агриппа решил, что это пленный людоед.

— Пун, — распорядилась молодая хозяйка, — накорми наших гостей. — И, обращаясь к мужу, прибавила: — Дорогой мой, скоро закат, тебе надо лечь и выпить целебный настой.

Уходя, Люций виновато улыбнулся, точно прося прощения за свою болезнь.

Пун отвел гостей в кухню. Там вокруг огромной печи хлопотал целый рой поваров и поварят.

Усадив Випсаниев за большой каменный стол, где на другом конце толстая рабыня раскатывала тесто, Пун поставил перед отцом и сыном объемистую миску. От еды пахло вкусно и соблазнительно. Випсаний осторожно опустил ложку в замысловатое кушанье.

— Кушай, сынок, — тихо шепнул он сыну, — ты ж проголодался.

Агриппа не шевельнулся.

— Ай, ай, — покачал головой Випсаний, — разве можно так? Покушаем и попросим отвести нас на покой.

Но Агриппа сидел не шевелясь и рассматривал свои парфянские сапожки — отцовский трофей, привезенный из далекого похода.

Накормив пицен, все тот же Пун показал им маленькую каморку на верхней галерее, рядом со спальнями рабов. Там впритык к стене, чтоб не рухнуть, стояло колченогое ложе под старым, вытертым до дыр покрывалом.

— Вот тут и отдохнете, а завтра молодой господин твоего дикаря в школу отведет. Небось ждешь, что из него великий полководец выйдет? Ну, давай, давай. — Африканец с нескрываемой издевкой оскалился, и крупные белые зубы зло блеснули между мясистых лиловых губ.

Когда занавес, отгораживающий каморку от захламленной галереи, упал, Агриппа потянулся к своим сумкам.

— Папа, достань, что нам мама в дорогу собрала. Я есть хочу.

— А чего за столом чванился? — недовольно пробурчал Випсаний. — Дерзкий ты какой! Старик Вителий легионом командовал, а ты как ему отвечал?

— Уедем, отец!

— Как это "уедем"? — возмутился Випсаний. — Вся деревня знает, я тебя в школу повез, а ты "уедем"! Вернемся ни с чем — позору сколько будет!

— Ну и пусть!

— Как это пусть! Ох, Агриппа, не сносить тебе головы! Вот и благородный Скрибоний жаловался...

— Украсть меня хотели, а еще жаловались! И эти хороши! — Мальчик яростно сплюнул. — Ты его сыну жизнь спас, а он с тобой за одним столом есть не захотел. Ладно, у Скрибония я ел на кухне. Потому что понимаю — хозяин! Захочет — нас за долги с земли сгонит. А эти свиньи неблагодарные...

— Терпеть надо, терпеть, сынок! Мы — что? Мы — ничто. Был я легионер, центурион, а теперь калека хромоногий а ты еще дитя. Учиться тебе надо. Пойдешь в школу? — В голосе бывшего центуриона задрожали слезы.

— Пойду, отец. — Агриппа помолчал и неожиданно прибавил: — А Люций — хороший.

В школе было весело. Бегали, метали дротики, потом строились боевым порядком: малыши в первом ряду, на месте новобранцев, на шаг сзади в промежутках, как секундарии в битве, заняли места мальчики среднего отделения, а позади триариями быстро и слаженно встали старшеклассники.

Потом строй распустили, дети разбежались по своим декуриям и каждый десяток малышей декурион-старшеклассник повел купаться.

Агриппа раздеваться на народе не стал. Ополоснув лицо, отошел в сторону и с завистью наблюдал, как мальчишки, громко крича, с разбегу бросались в воду, так что брызги роем взлетали.

А после купания настала самая приятная минута. Вся декурия форсированным маршем пошла в сад, где на тенистой лужайке стояли уже накрытые столы для младшей центурии. Каждый десяток детей сидел за отдельным столом, и дежурные под наблюдением декуриона расставляли перед маленькими воинами миски с дымящейся жирной ячменной кашей.

Агриппа вмиг управился со своей порцией и от всей души благодарно вздохнул:

— Хорошо кормят!

Он с удивлением заметил, что его сосед маленький Квинт Фабий почти не притронулся к своей каше и лениво ковырял ее ложкой.

— Ты что? — шепотом спросил его Агриппа. — Такую жирную кашу не хочешь?

Фабий грустно покачал головой:

— Каждый день каша! Хочешь, доешь?

— Давай, — обрадовался пицен. — Не пропадать же такому добру!

И со всех сторон потянулись миски с почти нетронутыми кашами. Агриппа съел еще две-три порции и откинулся.

— Ух, спасибо, больше не надо.

— А то, может, и мою доешь? — насмешливо крикнул сидящий напротив тонкий высокий юноша, декурион малышей. — Видать, тебя дома голодом морили!

Он швырнул через стол свою миску. Агриппа на лету поймал и, привстав, метко запустил злополучную кашу в лицо обидчика. Жидкая, еще теплая и клейка я, каша потекла полбу и щекам декуриона. кто-то, подскочив, стал обтирать пострадавшего.

— Молодец, пицен! — крикнул сидящий недалеко от Агриппы коренастый большелобый мальчик. — Проучил Корнелия![33]

— Вы, телята, хоть пицены, хоть самниты, хоть этруски, — всегда заодно, — отозвался сосед Гая Корнелия, — не можете простить...

— А мы, италики, никогда Сулле не простим, — снова выкрикнул коренастый мальчишка. — И нечего Гаю Корнелию таким дедушкой задаваться!

Между тем внука Суллы его друзья уже отмыли. Он молча подошел к Агриппе, рассматривал и наконец уронил:

— Ты храбрый, ведь я могу избить тебя.

— Попробуй. — Агриппа встал в позицию.

— Я не сам буду тебя бить, а велю дать тебе палок, потому что я твой командир, — спокойно пояснил Гай Корнелий.

— Тогда я так поколочу тебя, что потом и командовать не захочешь, — так же спокойно возразил маленький горец.

Оба этруска, Цецина и Волумиий, от восторга взвизгнули:

— Ты храбрый, — повторил, не повышая голоса, Корнелий, — а храбрых палками не бьют. Я вызываю тебя на честную борьбу.

Этруски, достав откуда-то красный шнур, вмиг обвели на траве круг для боя.

— Мы держим за новичка!

— Поединок — негладиаторский бой, чтоб об заклад биться, — надменно бросил Корнелий.

Раздевшись до пояса, борцы схватились. Агриппа едва доходил до подбородка своему противнику, но был шире в плечах и казался увесистей.

Корнелий сперва боролся честно, но чувствуя, что новичок его одолевает, начал крутить Агриппе руки.

— Не по правилам! — закричали разом оба этруска. Корнелий оглянулся на окрик, и в тот же миг новичок сильным толчком опрокинул его и плотно прижал к земле.

К удивлению Агриппы, внук Суллы, поднявшись, дружески хлопнул его по плечу.