— Глупый вопрос. — Император недовольно высвободил плечо. — Я никому не верю, кроме тебя.
— Ты забыл бы, — с тихой горечью повторил Агриппа.
— Зачем ты обязательно хочешь сделать мне больно? — также тихо ответил Октавиан. — Мы провели весь день вдвоем, нам было хорошо, а теперь мне опять больно, очень больно.
— И мне, — мрачно шепнул Агриппа, — думаешь, я слепой? Не видел, как ты в цирке с Сальвидиеном Руфом любезничал... Ищешь...
— После смерти Гирсия Руф самый опытный полководец. Он друг Цезаря, проделал с ним не один поход...
— Короче! — перебил Агриппа, покусывая губы. — Сальвидиен Руф — опытный полководец, он полезней меня!
— Может быть. — Октавиан опустил ресницы. — Может быть, как стратег он ценней тебя. Сальвидиену Руфу я дарю милость императора, Марку Агриппе — любовь его верного Куклы. Неужели ты сомневаешься? Я вот до такой капельки твой!
Он показал на самый кончик розового пальца.
— Ты меня колотишь – я не сержусь. Помыкаешь мной, как только можешь... ни люди, ни обстановка не удерживают моего Ромула. Я стараюсь твои бестактности превратить в милую шутку, но мне нелегко. Все радости тебе, все слезы мне. Что же ты хочешь, чтобы я ради тебя сделался посмешищем всего Рима? Ты знаешь, что сказал Лепид, когда я и Антоний не нашли возможным сразу дать ему ответ? Он сказал, — император снова вскинул глаза и отчеканил: — "Я подожду. Пусть за ночь Антоний попросит разрешения у Фульвии, а Октавиан Цезарь у Марка Агриппы".
— Болван! — Агриппа расхохотался.
IV
Поужинав, Октавиан улегся. Пробежал глазами написанные Агриппой тезисы. Подивился умению друга так ясно и сжато излагать самое главное. Мысль не разбегалась, не тонула в недомолвках и витиеватых фразах.
Октавиан был неплохим оратором. Во всяком случае, говорил лучше Агриппы. Умел и растрогать, и, если надо, рассмешить слушателей, но четкая ясность мысли ускользала в его речах. Увлекшись риторическими красотами, мог упустить и смысл, и вообще ему всегда было трудно сообразить, о чем следует говорить в Сенате, а о чем лучше до поры до времени помолчать. А Марк Агриппа и это знал.
Император еще раз, уже внимательно, прочел тезисы. Какое счастье иметь такого друга! И что сын Цезаря делал бы без своего кариссимо Агриппы!
Октавиан вздохнул. Его империя становилась призраком. Он всего–навсего триумвир, один из трех, к тому же младший летами. Правда, Лепид был к нему необычайно благосклонен. Умный пьяница ищет союзника против Антония, считает, что вдвоем они уравновесят партнера–тяжеловеса. Возможно, ловит, чтобы потом предать тому же Антонию. Надо быть начеку. Вечно настороже. Ни одного лишнего слова, ни одного мгновения для себя...
Октавиан устало опустил голову на подушку. Брак с Клодией неизбежен. Нельзя ссориться с Антонием, но Клодия была ему противна. Если б на месте дочери триумвира была Лелия... Подводные цветы... их надо забыть... Он погасил светильник, но заснуть не мог, вертелся. Снова зажег свет. Пробовал читать... Под окном отзвучали шаги третьей стражи. Полночь...
Скрипнула входная дверь. Шаги, легкие, неуверенные, прозвучали в атриуме. В плаще, влажном от ночной сырости, вошла к нему Лелия.
Октавиан от удивления привстал. Неужели явился призрак, вызванный его тоской о ней? Да ведь он и не тосковал... Просто вспомнил...
Медленно, точно каждый шаг стоил ей невероятного труда, девушка подошла к его постели. Осторожно прикоснулась:
— Твоей жизни грозит опасность.
В ужасе, дико вскрикнув, Октавиан вскочил, оглянулся, ища оружие.
— Не бойся... но есть люди... они желают твоей смерти. Мне предложили отравить тебя. Я согласилась, чтобы не поручили другому заговорщику.
Бамбино прижался к стене и не сводил с Лелии испуганных глаз.
— Веришь мне? — Она с нежностью взяла его за руки.
— Кариссима, — Октавиан уронил голову на ее грудь, — защити!
Лелия отстранилась.
— Не унижай меня и себя! Я не хочу покупать нежность!
— Ты любишь меня и не захочешь моей гибели!
— Я предупредила. Защищайся сам. — Она направилась к двери, но вдруг стремительно повернулась к юноше. — Будь осторожен! Все, что я могу...
— Скажи кто?
Лелия молчала.
— Цицерон?
— Не спрашивай!
— Чтоб защищаться, я должен знать, знать все!
— Обещай пощадить безумцев!
Триумвир поклялся. Пусть скажет, пусть скажет кто? Иначе он погиб...
Лелия положила руку на золотистые кудряшки.
— Это выше моих сил.
Октавиан оттолкнул ее.
Через час Агриппа, Антоний и Лепид были в его спальне.
V
Море бушевало. Черные волны осаждали утлое суденышко. Кораблик так и швыряло. Рев моря был страшен, вселял ужас, как вопли разъяренной толпы на форуме. Цицерон закрыл лицо руками. Он страдал от мук, причиняемых морской болезнью, от скорби, горечи и страха...
Рим погибал. На его глазах... Не было больше ни семьи, ни государства! Облагодетельствованный подросток убивал старца, спасшего ему жизнь! Республика квиритов исчезала, поглощенная бурей. А в Вечном Городе раскинулся разбойничий лагерь италиков!
Антоний давно точил нож, но мальчик противился, пока влюбленная змея не надоумила его.
Как прав был Марк Туллий, желая избавиться от божественного дитяти! Мальчишка, живой кумир черни, во сто крат опасней миллионов Антониев и Лепидов, вместе взятых!
— О горе! — Демосфен Рима издал болезненный стон. — Вторые сутки непрерывная качка, адская качка, внутренности так и переворачиваются, а буря и не думает утихать. И боги, и люди, и сами стихии против меня! Лучше смерть в бою, чем эта пытка!
Но вот качка стала слабей, тише. В каюту вошел кормчий:
— Мыс Цирцей! Запасемся водой — и в Фессалоники, к твоим друзьям!
Марк Туллий приподнялся на койке. Нет, он все равно не выдержит морского пути! Пусть рабы отнесут его на берег...
На суше стало легче. Земля уплывала, голова кружилась, но терпкий земной воздух придавал сил... Каждый шаг по каменистой дороге радовал...
Цицерон побрел в Рим. Рабы, в страхе перешептываясь, пошли за ним.
В Рим! Там он прожил жизнь, блестящую и бурную, там ему подобает умереть... Умереть? Нет! О боги, конечно, нет! Умрут другие, недальновидные, а он переживет этот приступ безумия, охвативший всю Италию, и будет жить! Жить!.. Умолит юного Цезаря. Какой он враг? Какой он воин? Больной, дряхлый...
Марк Туллий подыскивал слова, чтобы смягчить мальчика, и вдруг необычайно ясно увидел точеное личико, нежный, женственный ротик и холодные, беспощадные глаза.
Октавиана не разжалобить...
Цицерон свернул в сторону с большой дороги. Рабы последовали за ним. Не отзываясь на оклики и увещания, их старый господин торопливо пробирался сквозь заросли диких азалий. Падая и скользя, спешил к взморью в Астуре. Там, на своей приморской вилле, он успокоится и все продумает.
Не может быть, чтобы маленький, тщедушный ребенок стал убийцей, его убийцей. Малютка играл здесь на песочке с его девочкой! И этот золотушный малыш убьет своего наставника! Немыслимо! Нет! Конечно, нет! Надо только найти слова, слова достаточно веские!
Добравшись до жилища, Цицерон принял ванну, переоделся... Хотел уснуть... Но не смог. В темноте вспыхивали дикие, совсем нелепые мысли... А что, если прийти переодетым в Рим, пробраться в дом триумвира и на глазах палача покончить с собой? Удержала усталость и сознание невыполнимости, больше того — бесполезности этой жертвы. Триумвиры будут рады его добровольной смерти!
На рассвете Цицерон приказал грузиться на небольшую бирему. Они поедут морем до Кайэты.
В Кайэте беглец сойдет на берег. Отдохнет, напишет прощальные письма друзьям, а поутру снова в путь, в Элладу, к Бруту!.. Волей–неволей Марк Туллий, сторонник компромиссов, искатель третьего пути, враг крайностей, вынужден стать союзником неистовых тираноубийц! И не просто их единомышленником, каким он, по сути дела, всегда был, а ярым воином!
