После смерти отца и разгрома помпеянцев в Египте Секст, прорвав кольцо римских легионов, ушел в пустыню. С ним были его брат Кней и Катон.

Достигнув побережья, Секст Помпей стянул остаток сил к Утике. Песчаный берег, усыпанный ракушками, полого спускался к морю. Вдали белели домики африканского городка. На отмелях прогуливались большие смешные птицы марабу с лысыми головами и зобатыми клювами. Они питались падалью и чуяли, что скоро и у них будет пир.

Катон облачился в доспехи. Старый, худой, с измученным лицом, он походил на загробного лемура. Это был призрак Республики аристократов, поверженной, осмеянной, но упорно не желающей пристойно улечься в гроб.

Посланный в погоню Марк Антоний собирался дать бой по всем правилам искусства, однако чувство юмора взяло верх над боевым задором. Подскакав к республиканцам, он предложил им сдаваться и не позориться.

Кней Помпей—младший боязливо крякнул. Его воины с радостью поднимали в знак сдачи копья вверх. Секст отчаянным усилием прорвался к морю, бросился в воду и поплыл. Смельчака осыпал град стрел, но вскоре его темная голова скрылась в морской дымке...

Остальные сдались. Цезарь велел сохранить жизнь Катону и Кнею Помпею-младшему. Кней попросил отпустить его на Балеарские острова, там у него небольшой рудник. Он займется торговлей.

Катон отказывался от пищи и грозил Цезарю гневом богов. Победитель приказал силой вливать ему в рот сливки. Пленник смирился и стал есть. Узнав об отъезде Кнея, цензор нравов омрачился, но не сказал ни слова. Ночью он перегрыз себе вены на обеих руках. Истекающего кровью, его перевязали. Цезарь велел сторожить безумца.

Улучив минуту, когда ухаживающий за ним центурион задремал, Катон сорвал повязку и разодрал рану. На этот раз его не удалось спасти. Пленник умер от потери крови.

Тело бывшего цензора нравов отправили в Рим к сестре покойного — Порции.

Цезарь собирался и сам отплыть к берегам Италии, но за Пиренеями вновь разразилась гроза.

Секст Помпей достиг вплавь маленького островка, где был подобран своими друзьями-пиратами, доставлен в Новую Картагену и скрылся в иберийских горах. Отвергнутый родиной, он поднимал варваров на Рим.

Цезарь перебросил легионы за море и в битве при Мунде начисто уничтожил все войско молодого Помпея. Но сам Секст опять ускользнул, чтобы через много лет, восстав из безвестности, скрестить мечи с Октавианом.

Шум Эбро, иберийской реки, глухой и однообразный, не давал спать. Цезарь при свете ночника перечел письмо Марцелла.

Марцелл писал, что Октавиан здоров, но учится средне, военные науки ему не даются. Письмо заканчивалось советом поменьше дрожать над здоровьем божественного малютки.

"Мальчишке скоро шестнадцать лет. Другие в его годы уже бьются на полях сражений. Я в шестнадцать лет был ранен парфянской стрелой и гордился первой раной больше, чем первым поцелуем моей Октавии".

Цезарь невольно позавидовал Помпею:

— Как непохож Октавиан на Секста, даже на Цезариона!

Он припомнил грустное, полное горечи лицо египетского мальчика. Цезарион провожал его до границ Ливии. Римский вождь простился с сыном Клеопатры сухо. Царевич отвечал сдержанно и печально. Он понимал, что не нужен, и не претендовал ни на что, не заискивал, не высказывал обид. Политические расчеты вычеркнули юношу из сердца отца.

Может быть. Цезарь был подчеркнуто безразличен потому, что боялся того смутного влечения, той безотчетной симпатии, которая помимо воли росла в нем.

Авл Гирсий прервал размышления Цезаря. Он пришел узнать, какие новости из Рима, как здоровье Октавиана. Гай Юлий протянул письмо Марцелла. Легат медленно прочел.

— Ну и хорошо, — с удовлетворением произнес он. — Здоров, растет...

Цезарь нервно барабанил пальцами.

— Что же ты думаешь, тот лучше? — Старик тяжело налег рукой на стол.

Цезарь не отвечал.

— Армия не допустит! — раздельно отчеканил Гирсий. — Они растерзают египтянина на мелкие клочки.

— За что? — с горькой усмешкой уронил Цезарь. — Что он им сделал?

— Я полагал... — Гирсий не договорил.

— Я не собираюсь дарить Рим Египту. Но скажи, скажи мне искренне, как солдат солдату, что ты думаешь о моем сыне?

— Октавиан похож на твою сестру.

— Ты помнишь ее. — Цезарь растроганно посмотрел на колеблющийся огонек. — Вы все знали ее уже немолодой, замученной вечными заботами, а я помню ее юной девушкой и помню, хоть сам был ребенком, как хороша она была.

— Я это знаю, — тихо ответил старик. — А знаешь ли ты, отчего я всю жизнь остался неженатым? Матрона Юлия отказала мне, потому что надо было растить тебя и Атию. Я не хочу, чтоб ты обидел ее внука.

В глазах Гирсия стояли слезы.

— Если бы ты признал египтянина, я первый отрекся бы от тебя!

— Успокойся, — отрывисто ответил Цезарь. — Я знаю, Италии нужен италик.

Четыре триумфа — в честь побед над галлами, египтянами, царьками Азии и Африки — даровал народ римский Гаю Юлию Цезарю.

Отцы отечества поднесли ему звание пожизненного диктатора и цензора. Это узаконило неограниченную власть вождя. Кроме того, он был избран консулом на десять лет и почтен титулом императора, то есть полководца—победителя. Статую Дивного Юлия поместили в Храме. Жизнь его была объявлена священной.

Он появлялся всюду в пурпурной одежде, увенчанный лаврами, сопровождаемый пышной свитой...

— Не снимает венка, чтоб не блеснуть лысиной, — съязвил Валерий Мессала.

— А пурпур носит, дабы мы всегда помнили, что есть над нами господин, — мрачно добавил Кассий.

В истории Рима Миродержавного начиналась новая эра. Однако Вечный Город не был охвачен радостью. Оплот помпеянцев, цитадель родовой знати, Рим Семихолмный молчал.

Приверженцы Цезаря, незаметные надменному глазу летописца-патриция, жили за Тибром. Они распахивали пахотные наделы в Лациуме, Кампании, Этрурии и Цизальпинах, пасли стада на хребтах Калабрии и горных склонах Aпулии и Пицениума, переплывали на утлых суденышках чужеземные моря... Не к городу, но к миру обращался диктатор сквозь толщу тупоумия, спеси и корыстолюбия потомственных аристократов.

Число сенаторов было увеличено до 900. Вновь избранные отцы отечества представляли провинции. Патрициям оставалось лишь 300 мест — одна треть, бессильная даже при самом сплоченном единодушии провести какое—либо решение.

— Квиритов необходимо заставить трудиться. Этих оборвышей, гордящихся чистотой крови, надо научить создавать, — повторял Цезарь в дружеских беседах с Мамуррой. — И вбить в их упрямые головы, что трудолюбивый галл или египтянин куда достойнее наших бездельников.

Безденежные раздачи хлеба прекратили. Нуждающихся приписывали к государственным мастерским, открытым стараниями Мамурры, или направляли в Африку и заальпийские страны. Земли их там ждало сколько угодно, были бы руки. Трансальпийские провинции нуждались не только в землепашцах, но и в искусных ремесленниках.

А римские кустари, объединенные в коллегии, упорно не желали передавать свой опыт пришлой бедноте. Коллегии запрещали всем, не состоящим в них, заниматься ремеслами. Членство передавалось по наследству или приобреталось за крупные деньги.

Цезарь отменил коллегии и объявил, что отныне каждый волен заниматься любым ремеслом, не получая разрешения у коллегии.

Чистокровные завопили:

— Тирания не знает предела! Скоро исчезнет само слово квирит и прирожденный римлянин перед лицом закона сравняется с италиком, галлом, ибером!

Антоний перебросил с севера Италии к Риму несколько легионов, и вопли утихли.

Законы Юлия смирили высокомерие патрициев, обуздали алчность ростовщиков, оградили провинции от грабежей римских наместников и должны были вскоре превратить гонимых варваров из подданных Рима в полноправных граждан нового, многоплеменного и дружного государства.