138. А. П. Чехову
1 июля 1902
Байрейт
Русские паломники в Байрейте, проникнутые величием искусства и театра, шлют искренние восторги большому таланту и гордятся своим соотечественником.
К. Станиславский Н. Рахманинова Артистка Маркова
Р. Эрлих С. Рахманинов Иос. Русс
Ф. Штадлер С. Кусевицкий Галат
Ив. Липаев
139*. Из письма к О. Л. Книппер-Чеховой
12/25 июля
12 июля 1902
Франценсбад
Если б Вы только знали, милая Ольга Леонардовна, как мы с женой рады тому, что Вы, Антон Павлович и Александр Леонидович 1 в Любимовке и чувствуете себя как дома. Только при том условии, что Вы будете считать себя дома, — можно ждать пользы от Любимовки. Все наши надежды — на Вас и Александра Леонидовича. Будьте хозяйкой и распоряжайтесь. Например: Вам нужно пива. Ежедневно брат бывает в Москве, Вам стоит только написать записочку и передать ее Егору. С первой оказией он перешлет ее в Москву, в наш красноворотский дом. Оттуда Вам пришлют с другими вещами все, что нужно. Дальше: Антону Павловичу надо удить рыбу. Чувствую, что Егор забыл про лодку. Она существует, хотя, вероятно, в жалком виде. Скажите ему, чтоб ее спустили и поправили. Убрали ли балкон цветами? Если этого не сделали, мать будет в ужасе. Это традиция в нашем доме!! А традиции священны!!
Заглядываю в будущее и волнуюсь не столько за Вас, сколько за Антона Павловича. Недели через две приедет мать. Вы ее не знаете, и поэтому ее появление может смутить Ваш покой и нарушить уютность. Спешу предупредить и сделать Вам ее характеристику. Моя мать — это маленький ребенок с седыми волосами. Она наполовину француженка и наполовину русская. Темперамент и экзальтация от французов, а многие странности — чисто русские. Ложится она спать в 6 часов утра. Кушает — когда придется. Самое большое удовольствие для нее — это хлопотать о чем-нибудь, заботиться и волноваться; не надо ей мешать испытывать это удовольствие и обращать на это внимание. Сейчас она горда и счастлива тем, что Антон Павлович и Вы живете в Любимовке. Вот, мол, какие знакомые у моего сына! Самый большой удар для нее будет, если она почувствует, что Вам рядом с ней неуютно. Первый день она будет очень усиленно улыбаться и стараться быть любезной, но скоро обживется, и вдруг Вы услышите неистовый разнос. Старушка даст волю своему темпераменту и начнет кричать на кого-нибудь. Да как! Как, бывало, кричали на крепостных!.. Через час она пойдет извиняться или баловать того, на кого кричала. Потом она найдет какую-нибудь бедную и будет дни и ночи носиться с ней, отдавать последнюю рубашку, пока, наконец, эта бедная не обкрадет ее. Тогда она станет ее бранить.
Вот еще опасность: ее страсть — ходить за больными. Если бы она могла при Вас исполнить роль горничной, она была бы счастлива. Но, увы, эта мечта неосуществимая, она это знает, — поэтому не бойтесь, она не будет приставать. Она ужасно будет бояться разговаривать с писателем и постарается заговорить об умных вещах. На втором слове перепутает «Чайку» с «Тремя сестрами», Островского с Гоголем, а Шекспира с Мольером. И несмотря на все это — она очень талантливый и чуткий человек. Ради бога, не бойтесь и не стесняйтесь ее. Верьте, что она исключительно добрый человек и искренно счастлива, когда может быть кому-нибудь полезной. Надоедать она не будет, но уж посылать фрукты и конфеты будет ежедневно. Вы их кушайте, только не очень много, а то заболеете. Вообще Антону Павловичу не мешает пожить в Любимовке. У нас много типов. Обращаю особенное внимание на старую няню Феклу Максимовну. Это штучка! Недурен тип управляющего (он никогда ничем не управлял). Все ждут, когда можно будет его отправить на пенсию, и боятся почему-то сделать это… так он и живет. Все вокруг разрушается, а он живет в свое удовольствие, никогда не следит за хозяйством, так как у него неимоверные мозоли (он так говорит), которые мешают ему ходить. Сыновья брата — удивительно славные ребята. Рисую себе картину, как Антон Павлович будет разговаривать с Микой. Это презанятный, талантливый мальчишка. Он играет роль неряхи, и потому у него всегда сваливаются панталоны. Его брат Кока, напротив, — англичанин. Они друг друга презирают, но они занятны… Если бы Антону Павловичу захотелось музыки и пения, то у брата он найдет консерваторию. Пусть Вишневский сведет его к Володе 2. Сам он по болезненной застенчивости не решится придти. И долго будет издали неловко кланяться и сопеть при свидании от конфуза. Володя — это удивительный человек, большой музыкант, погубивший свою карьеру. Однако! Зачем я все это пишу? Не то я осмеиваю своих, не то рекламирую их. Нет, это не так… Я их всех очень люблю и боюсь, что Вы, увидав их странности, будете бояться их и потеряете уютность, которая так дорога нам. Конечно, все, что я пишу, останется между нами. Люди не любят, когда замечают их странности, даже если они симпатичны.
Я только что вернулся из Байрейта и опишу свои впечатления в письме к брату 3. Сделаю приписку, чтобы он переслал письмо к Вам. Прочтите, если Вас интересует артистическое паломничество.
Погода у нас преотвратительная. Дожди и холод. Отсюда мы уезжаем в среду или четверг на будущей неделе. Пока дальнейший адрес Люцерн — Poste restante.[33]
…Очень волнуюсь за «Мещан» ввиду строгости цензуры. 3 Стахович пишет, что цензор Зверев — неронствует. Что же мы будем делать без этой пьесы?
Первые месяцы будет трудновато. За границей нет на горизонте ни одной пьесы. Потапенко пишет для нас, но… 4. Что же молчат Андреев, Найденов?…
Низко кланяюсь и жму руку Антону Павловичу. Дай бог, чтобы Любимовка подошла ему во всех отношениях. Скажите, что в августе у нас в былое время отлично шли ерши. Около церкви у Смирновской купальни в былое время их ловили сотнями. Очень кланяюсь Александру Леонидовичу. Буду писать ему, чтобы хоть как-нибудь отблагодарить за его милые письма. Смущает меня письмо Стаховича, в котором он говорит о том, что Александр Леонидович не поправился.
Целую Ваши ручки и желаю безумно Вашего скорейшего поправления.
Искренно преданный
К. Алексеев
140. А. П. Чехову
11 августа 1902
Франценсбад
Мы счастливы, дорогой Антон Павлович, что Любимовка Вам нравится, что Вы нашли в ней ту реку, которую искали, и покой, который был Вам так необходим. Но почему Вы так скоро уезжаете? Если Вы думаете, что Вы нам помешаете, — это заблуждение.
Я один пользуюсь верхней комнатой, но в нынешнем году мне не придется жить в Любимовке. Если Вам необходимо по хозяйству ехать в Ялту или для того, чтобы писать пьесу, — это другое дело. Я должен умолкнуть, так как с приездом детей и прочих обитателей Любимовки я уже не могу поручиться за полный покой. Повторяю еще раз, что Вы нам нисколько не помешаете, напротив, было бы приятно жене пожить с Вами, а мне сознавать Вас своим гостем. Не помешаем ли мы Вам?…
Ради бога, убедите Ольгу Леонардовну не трогаться с места. Ей мы нисколько не помешаем, а она нам еще менее. Стоит ей тронуться теперь в Москву, и болезнь может ухудшиться. Она успела только наладиться, но не окрепнуть. Сейчас и до 15 сентября, я почти уверен, ей не придется репетировать. Зачем жить в Москве? Умоляю ее остаться. Она сделает вторую ошибку, если и на этот раз не уважит моей просьбы. Жена писала ей о том же. Не следует ей также в наступающем сезоне жадничать (простите, это актерское выражение) ролями. Если она будет играть и у Горького и у Вас — она изведется.
Что сказать о себе?
Не люблю я заграницы. Неуютно, деланно, а здесь, на горах, холодно, сыро. Жена чувствует себя плохо, а дети хворают поочередно, окружающие нас англичане — противны, а швейцарцы тупы. Нет, в России лучше, хотя тяжелые вести доходят до нас оттуда. С нетерпением ждем возвращения домой и надеемся на свидание с Вами. Целую ручки Ольге Леонардовне, Вишневского обнимаю, а Вам крепко жму руку.
