Сердечно преданный

Ваш К. Алексеев

Целую ручку Вашей матушке, а братьям и сестрам шлю поклоны.

Простите, что так плохо пишу. Начал в антрактах спектакля, а кончил после спектакля в 3 ч. ночи — дома.

11 декабря 1914

Москва

Дорогая Надежда Федоровна,

посылаю целый ряд неудачно выбранных стихов и лист, в котором расписывались артисты, оповещенные о Вашем поручении ¹. Пусть это служит доказательством того, что я исполнил Ваше желание. Отзовутся артисты или нет — уж не от меня зависит.

Целую Вашу ручку. Жму руку мужу и желаю успехов и всего лучшего.

Душевно преданный

К. Алексеев (Станиславский)

1914 11/XII

14 декабря 1914

Москва

Дорогой Александр Николаевич!

Я хотел сделать лучше, а вышло — хуже.

Мне остается извиняться, что я и делаю.

Я думал распахать душу Гейрота, т. е. размять воск для лепки, растереть краски для писания картины.

Эту черную работу я умею делать только своими, долгими годами выработанными средствами. Если это Вам мешает, готов еще больше сузить свою роль до обязанностей простого репетитора ¹. Но для этого мне надо иметь точные Ваши указания.

Я прекращаю репетиции — до Вашего извещения. Желательно было бы, чтобы Вы назначили репетицию с Вами завтра, в понедельник, так как со вторника я присяжный заседатель, а там уже и праздники, и, таким образом, до 7 января мы можем очутиться в воздухе, не зная, как и над чем нам работать.

Не знаю, как звучит мое письмо, но прошу Вас верить тому, что оно лишено всякой обиды и дурного чувства.

Ваш К. Алексеев

1914-14-XII

Если Вы решите сделать репетицию завтра, то позвоните по телефону Дмитрию Лубенину (27–84) и велите вызвать Гейрота и меня. Куда? Или ко мне на квартиру (не раньше 1 1/2 ч. дня), или в театр, или в студию (тоже в это же время (1 1/2 ч. Дня)).

К. Алексеев

9 января 1915

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

Я всегда очень рад говорить с Вами и, как мне казалось, бываю откровенным в этих свиданиях и переговорах ¹. Поэтому я не очень понял Ваш упрек относительно недоверия. Если это касается моего заявления о том, что я не верю в возможность полного перерождения наших стариков и дела, то ведь это не ново для Вас, так как и сами Вы уже давно высказываете ту же мысль. Я думаю, что обновление дела может пройти только через молодое поколение, как это бывает и в жизни. И эта мысль не нова, так как я ее уже проповедую годами. В остальном мне решительно нечего ни скрывать, ни сомневаться. Поэтому, повторяю, я не очень понимаю Ваше письмо и Ваше отношение ко мне в течение всего года.

Даю Вам слово, что я, больше чем когда-нибудь, стараюсь держать себя в руках, отворачиваюсь от того, с чем не мирится моя душа, запираюсь в своей уборной, стараюсь безропотно исполнять все, что мне предписывают, и не даю распускаться своим нервам, которые, как никогда, пришли в отвратительное состояние. Все это я делаю под впечатлением войны, т. е. стараюсь делать именно то, о чем Вы писали в телеграмме. Очень огорчен тем, что, очевидно, мне это не удается.

Когда свидание? Каждый вечер (кроме 15 января, когда у меня назначено одно деловое свидание) я играю или участвую в концерте. Значит, можно говорить только о дне. Завтра — уже поздно, в воскресенье утром я играю, а вечером в концерте ². В понедельник я мог бы быть свободен, но так как накануне у меня очень тяжелый день и я буду плохо спать, хотелось бы назначить свидание не очень рано, в 1 1/2 или в 2 часа дня. Буду ждать Ваших извещений.

Искренно любящий Вас

К. Алексеев

9/I-1915

23 марта 915

23 марта 1915

Москва

Милый и дорогой Константин Михайлович!

Воистину воскресе!

Спасибо за память и за письмо. Теперь каждая весточка о своих особенно дорога. Жена, Игорь, Кира шлют Вам приветы. Часто мысленно думаем о Вас и о других товарищах, а теперь, кроме того, и наших защитниках ¹. И все наши театральные горести при мысли о вас всех становятся маленькими, не важными.

Пушкинский спектакль обложили с особой злобой и ядом, а меня даже освистал какой-то футурист, очевидно. Публика, перед которой я играю уже 25 лет, даже и не протестовала. Было очень больно, но я тотчас вспомнил о вас всех, и всю обиду как рукой сняло. Что сказать Вам о Пушкинском спектакле. Много красивого и хорошего. Громоздки декорации. Спектакль тяжеловат. Не у всех удачны роли и образы. Еще тяжело переживается, отчего лишние паузы и стих пропадает. Моя роль Сальери совсем сырая, и даже рисунок не определен. В один спектакль я его играю в одном гриме — доброго борца за искусство и бессознательно завидующего. В другом играю с новым гримом — ревнивца с демонизмом, вызывающего бога. Работа была большая, трудная.

Ну, да хранит Вас господь. Здесь настроение бодрое и вера в победу непоколебимая. Дай бог только, чтоб она пришла поскорее.

Обнимаю Вас, а семья шлет приветы.

Ваш К. Алексеев (Станиславский)

28 марта 915

28 марта 1915

Москва

Глубокоуважаемая и дорогая Мария Гавриловна!

Христос воскресе! Во время первого звона думали о Вас и о Вашем всегдашнем внимании к нам. Помните, за полчаса до первого петроградского звона — подают милое письмо и большой пакет? Во все эти годы это было первым пасхальным приветствием. Мы ценим и помним Ваше всегдашнее внимание, но, как добрые старые москвичи-полупровинциалы, не находим настоящей формы и пропускаем удобные случаи высказать то, что постоянно просится из души. Вот и теперь, не вовремя расписался, так как у меня к Вам дело. Я исполняю свою обязанность и отдаю Вам отчет о Рустейкисе, которого Вы поручили нам ¹. Прежде всего — спасибо Вам за него. Думаю, что из него выйдет большой толк. Он прошел хорошо. Рецензий я сам не читал (уж очень ругаются), но мне говорили, что в главных газетах его похвалили и приняли, ну, а что пишут уличные листки — не все ли равно? И публика его приняла и очень хорошо слушала, несмотря на акцент (в Пушкине). Он волновался, но хорошо владел собой. Во втором спектакле ему стало так уютно на сцене, что он от удовольствия отдался целиком своему чувству и начал купаться в своем приятном самочувствии, отчего получились огромные паузы, лишние и томительные, разбивающие стих; и тем не менее публика молча и очень внимательно слушала. Обаяние его несомненно и всеми признано. Он туго поддается дисциплине, но понемногу сдается и подчиняется. Недавно, на первой черновой генеральной, у нас была большая стычка. Он плакал, но очень скоро сдался, понял свою ошибку и сознался в ней хорошо, просто, без будирования. У него хороший характер, хотя он и не без литовской хитрости. В труппе он также принят. Материальное его положение урегулировано. Он получает теперь около 160–170 руб. в месяц при окладе в 12 мес., т. е. при годовой службе. Пришлось прибавить ему на содержание родных.

Пушкинский спектакль очень сильно изруган. Публика слушает хорошо и как будто не скучает. Вероятно, виноваты мы, и нашим скромным талантам Пушкин не по плечу, но мы работали, как умели, и считаем, что только теперь мы начинаем настоящую работу на публике. Думаю, что невозможно сразу пережить глубоко Пушкина и в этом глубоком переживании дойти до той легкости, которой требует воздушность стиха. То тяжелится стих — от углубления, то, наоборот, стих начинает парить, но зато и чувство лишь слегка скользит по сути. Мы, по-московски, не торопимся и не теряем надежд. Приедем в Петроград, там нас хорошенько обольют помоями. Дело совсем привычное, даже скучно было бы без этих помоев. Потом вернемся в Москву и, бог даст, к будущему году кое-чему научимся. Простите, что так заболтался. Вы, вероятно, разорваны на десять частей. Передайте мое почтение Вашему мужу и примите самые лучшие чувства от Ваших неизменных поклонников и почитателей