В театре идет работа над оперой «Кармен», и снова Станиславский вооружает своих учеников боевым девизом: «убить театральную романтику и дать подлинную». «Мне почувствовался только общий тон постановки, который отличит нашу „Кармен“ от сотни других, — пишет он Б. Ю. Чернявскому. — Она должна быть, так сказать, простонароднее. В первом акте нужны подлинные табачные работницы фабрики, подлинные солдаты, подлинные крестьяне, вроде Хозе и Микаэлы. Во втором и третьем актах — подлинные контрабандисты, с их трущобой, убийствами, постоянной авантюрой, романтикой и опасностью».

Немного позже, в письме к А. В. Богдановичу, Станиславский в предельно выразительном наброске дает режиссуре и актерам «ключ» к воплощению третьего акта в соответствии с намеченной ранее программой. «Ясно, что третий акт должен быть гораздо страшнее, опаснее. Мне чудятся какие-то остатки какого-то города, выдолбленного в скалах, вроде Чуфут-Кале. Там удобно скрывать контрабанду. Высоко в горах. Там — снег. Люди закутаны. Оборванные меховые испанские плащи. Одеты по-зимнему. Сурово — в противоположность яркому солнцу первых актов. Люди не маршируют с контрабандным товаром, как это делается обычно в постановках „Кармен“. Люди с огромной опасностью пробираются, крадутся. Вот этот тон большой опасности, и не театральной, а подлинной, мне представляется основным для акта. Все спрятаны. Никого не видно. Только торчит внизу из пола голова Кармен, освещенная снизу костром, да где-то в одной из дыр, заменяющих окна, веселые цыганочки. Да там и сям спрятаны сторожа. Но чуть что случится, сразу все оживет, как в разбуженном муравейнике. Тогда изо всех окон высовываются толпы народа, точно по щучьему велению. А потом опять все скрываются. Эскамильо приходит сюда не для прогулочки в блестящем костюме. Он знает, куда идет и к кому… Встреча двух соперников — страшная, фатальная, последняя… Когда я погружаюсь в эту атмосферу, тогда я начинаю как-то по-новому чувствовать оперу».

Постоянным предметом забот Станиславского было создание современного советского оперного спектакля. Эту задачу он считал настолько важной, что готов был отодвинуть на задний план даже самые заветные свои мечты в области оперной классики, как только его театру удалось бы получить талантливую современную оперу. «Я всей душой сочувствую и хочу новой, современной оперы, — писал он в 1929 году Ф. Д. Остроградскому. — Я очень ценю инициативу и труд, положенный на это дело. Я очень хотел бы сам принять в этом посильное участие». Письма свидетельствуют о том, как эти слова претворялись в реальные дела Станиславского: достаточно указать хотя бы на разработанный им с настоящим режиссерским увлечением планировочный замысел, посланный Б. И. Вершилову в связи с постановкой оперы В. Дешевова «Лед и сталь», или на горячую поддержку оперы Л. Степанова «Дарвазское ущелье», которую он мечтал поставить к двадцатилетию Октября.

В создании современного оперного репертуара Станиславский видел одну из основ творческой программы своего театра. Он хотел, чтобы этот репертуар вырастал из активнейшей взаимосвязи театра с советскими композиторами и либреттистами. В марте 1930 года он писал об этом Ф. Д. Остроградскому: «Думаю о новых операх и прихожу к такому заключению. Мы не получим хороших опер до тех пор, пока не приблизим к самой студии талантливых композиторов. Они не смогут написать для нас подходящую оперу до тех пор, пока не узнают наших принципов. Надо также помочь им и в составлении либретто на современную тему. Опера должна вырабатываться в самом же театре».

Подобные мысли можно найти в целом ряде других писем, и более раннего и более позднего периода. Они характерны для Станиславского. Участие в строительстве жизни, вырастающее в гражданский подвиг, всегда было для него главным смыслом искусства. И в оперном театре, как и в драматическом, оно требовало воспитания актера на больших темах и образах современности.

Письма Станиславского посвящены театру и адресованы главным образом людям театра. Но их значение в целом далеко выходит за пределы специальных интересов деятелей сцены. В них Станиславский являет пример такой нерушимой и неподкупной преданности своим идеалам, такой пламенной, сокрушающей все преграды целеустремленности, такого богатства духовной культуры, которые не могут не вызвать в наши дни широкого общественного отклика.

Для деятелей же современного театра ценность этих писем особая. Многие называют Станиславского учителем или чтут его как учителя своих учителей. Многие проверяют его заветами свою творческую совесть и видят в его облике свою путеводную звезду. Для многих актеров и режиссеров, независимо от их возраста и школы, от масштаба таланта и славы, облик Станиславского, его «жизнь в искусстве» олицетворяют высший смысл артистического призвания со всеми его радостями и муками. Им в первую очередь предназначены письма Станиславского, и не как исторические документы прошлого, а как призыв к непосредственному творческому действию, к движению вперед «сегодня, сейчас!» — призыв, который так часто и так волнующе звучал на его репетициях и уроках.

В. Виленкин

В 7-м томе Собрания сочинений К. С. Станиславского печатаются его письма с 1886 по 1917 год, в 8-м томе — с 1918 по 1938 год. Порядковая нумерация писем в каждом томе особая.

Перед текстом каждого письма справа курсивом печатается редакторская дата и указывается место, откуда послано письмо (если это указание отсутствует в подлиннике). Дата, поставленная автором, воспроизводится обычно в том месте, где она находится в подлиннике; при наличии полной авторской даты перед текстом письма она помещается нами наверху слева. В датах писем дореволюционного периода сохранен старый стиль. В тех случаях, когда можно установить только год написания письма, оно помещается в конце данного года.

Большинство писем печатается по подлинникам, а при отсутствии подлинников — по копиям или по первым публикациям. Небольшая часть писем воспроизводится по черновым автографам, более значительная (в 8-м томе) — по продиктованному и обычно подписанному Станиславским тексту. Источник, по которому печатается текст, указан в комментариях. Письма № 231, 274, 275, 276, 277, 346 переведены с французского языка К. В. Хенкиным. Остальные переводы сделаны В. В. Левашовой. Письма, публикуемые впервые, отмечены звездочкой около порядкового номера; тот же знак повторяется и в соответствующих комментариях. Сведения о первой публикации ранее напечатанных писем в комментариях не даются. Сведения об адресате и о месте хранения всех направленных ему писем даны в комментариях к первому письму к данному лицу.

Письма печатаются по новой орфографии. Сохраняются некоторые индивидуальные особенности пунктуации Станиславского. Описки исправляются и не оговариваются. Некоторые неправильные грамматические обороты сохраняются, так как правка в таких случаях существенно изменяла бы целые фразы текста. Недописанные автором части слов ставятся в прямые скобки только в тех случаях, когда возможна различная расшифровка слова. Нужно иметь в виду, что Станиславский в письмах и других рукописях, как правило, многие слова писал сокращенно; поэтому обилие скобок неизбежно затрудняло бы чтение. Случайно пропущенные автором слова, имеющие существенное значение, восстанавливаются в прямых скобках.

Зачеркнутое в подлиннике нами не воспроизводится. Подчеркнутые автором слова печатаются курсивом.

Опущенные места писем обозначаются многоточием в прямых скобках […]. Если печатается только часть или части письма, перед текстом сказано: «Из письма», и каждый фрагмент текста начинается с многоточия. Фрагментарность публикации многих писем Станиславского к родным соответствует желанию адресатов или их наследников.

Названия пьес, газет, журналов, книг и т. п. всюду заключаются в кавычки.