9 марта 1908

Многоуважаемый и дорогой Сергей Аркадьевич!

Вы слишком снисходительны ко мне: мое молчание непростительно, и все-таки — простите! Я краснею, пока пишу это письмо.

Глупее всего то, что молчание произошло из-за исключительной симпатии и любви, которые я питаю к Вам. Я ценю Вас как художника и критика выше всех. Я не мог ответить Вам письмом в три строчки и потому собирался писать много. Так и прособирался, пока не получил от Вас заслуженного мною выговора. Мне очень стыдно. Простите.

Вот мои извинения, если Вы их примете…

Я должен в несколько недель [поставить] «Синюю птицу» Метерлинка так, чтобы удивить Европу. К нам едут на премьеру сам Метерлинк, директора и антрепренеры из Америки, Англии, Германии и Австрии ¹. Я волнуюсь, пугаюсь длинного монтировочного списка, стараюсь работать за десятерых и ломаю голову, чтоб обойти те трудности и банальности, которых так много в новой пьесе Метерлинка. Надо сделать из феерии красивую сказку; изобразить сон грубыми театральными средствами. Работа трудная и малоинтересная, так как она чисто внешняя, постановочная.

Сегодня во что бы то ни стало я решил ответить Вам и опоздал для этого на репетицию на целый час. Теперь отвечу по пунктам на Ваше первое письмо. Спасибо за ободрение и доброе слово ². Мы ищем, но, увы, не находим того, что нужно. «Жизнь Человека» — это понравилось рецензентам, но не нам самим ³.

Беда в том, что стихи Пушкина у нас распевают на все голоса. Ухо современного зрителя отвыкло от этого театрального пафоса. Надо найти другую манеру: красиво говорить. Мы ее не нашли, и потому пьеса, эффектно поставленная (не я ее ставил), сыграна в главных ролях посредственно ⁴.

Согласен с Вами во всем, что Вы пишете о «Жизни Человека». Плохая пьеса.

Знаю, что М. Ф. Андреева снималась в Джессике. В своих альбомах я ее не нахожу. Пока поручил конторе театра отыскать в магазинах ее карточки. Дело случая. Быть может, найдут, а может быть, и нет.

Ответ на второе письмо. Заказы на билеты переданы мною г. Румянцеву (наш уполномоченный). Помня, что Вы были чем-то недовольны им в прошлом году, я убедительно просил его быть особенно внимательным в этом году. Он дельный человек, и потому я надеюсь, что Ваше желание будет исполнено.

Репертуар наш в Петербурге следующий: «Жизнь Человека», «Росмерсхольм», «Синяя птица» и «Вишневый сад» ⁵.

Моя жена и Ваша неизменная поклонница шлет Вам низкий поклон, я — крепко жму Вашу руку и еще раз прошу простить.

Душевно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

1908-9-3. Москва

Апрель 1908

Москва

Вашу телеграмму я понял как отказ, очень деликатный и вежливый, и решил Вас в Петербурге не беспокоить. Увы! Мы больше не увидимся, и я спешу написать Вам это письмо потому, что скоро у меня не будет Вашего адреса. Благодарю за мгновения артистического экстаза, который пробудил во мне ваш талант. Я никогда не забуду этих дней, потому что слишком люблю Ваш талант и Ваше искусство, потому что слишком восхищаюсь Вами как артисткой и люблю Вас как друга.

Вы, может быть, на некоторое время нас забудете, я не сержусь на Вас за это. У Вас слишком много знакомых и мимолетных встреч во время Ваших постоянных путешествий.

Но… в минуты слабости, разочарования или экстаза Вы вспомните обо мне. Я это знаю, потому что мое чувство чисто и бескорыстно. Такие чувства, надоедливые порою, встречаются не часто.

Тогда — напишите мне или приезжайте сами. Я знаю, что смогу Вас поддержать, знаю, что атмосфера нашего театра оживит Вас.

Я продолжаю свои поиски для Вашей школы. Мне обещали представить несколько заинтересованных лиц. Если что-либо устроится, куда я должен Вам писать? В настоящее время я не могу сообщить господину Крэгу ¹ ничего определенного, так как материальное положение театра тяжелое.

Я достал обещанные сочинения Чехова, пошлю их Вам в Берлин.

Моя жена, которая Вами очень восхищается, шлет Вам лучшие пожелания.

Прощайте или до свидания; благодарю.

Ваш преданный друг

Адреса: Москва, Художественный театр, Станиславскому.

С 10/23 апреля до 1/14 мая — Петербург. Михайловский театр.

С 1/14 мая до 15/28 августа я буду за границей.

СПб 3 мая 1908

3 мая 1908

Дорогая и милая моя Кирюля,

соскучился по вас, хочется поговорить, но времени нет. Устал как собака. Всю эту неделю хворал и лежал в постели, желудочная инфлюэнца. От диеты ослаб. В прошлое воскресенье с жаром 39 — играл «Вишневый сад». Это ужасно, два дня потом не мог оправиться. Вчера, после недельного сидения, играл сразу Штокмана. Вынес, но сегодня все кости болят. Нет ничего хуже, как болеть во время гастролей. Завтра предстоит играть два раза: утром «Горе от ума» (в первый раз), вечер — «Вишневый сад». А Бильбасова, как назло, шлет сиги, закуски вместе с бульоном. Хорошо одно — нигде не бываю, сижу дома. Петербург очень надоел. Кажется, никогда не кончатся гастроли. Мне еще предстоит играть восемь раз: из них два — Штокмана. Не дождусь конца. Спасибо за твои милые и хорошо написанные письма. Ведь я ими тоже пользуюсь. Очень хорошо, что ты написала Бильбасовой. Она в восторге и всем рассказывает. Как пение, как занятия?

Нежно целую и благословляю.

Твой папа

5 мая 1908

Петербург

Дорогая и бедная Вера Васильевна!

Я прочел Ваше письмо, когда Вы уже летели в поезде между Москвой и Петербургом. Актерам не дают писем до спектакля. Я получил письмо, придя на следующий день на репетицию. Прочел, и мне стало вдвойне грустно. Во-первых, потому, что Вы так страдаете, а во-вторых, потому, что я был настолько эгоистичен, что не поборол свою хворь и не собрался раньше к Вам. Мне стыдно и обидно, хотя я мог бы найти кое-какие оправдания. Нет нужды их перебирать, так как я знаю, что Вы не сомневаетесь в моих добрых чувствах к Вам и совершенно основательно приписываете мое опоздание свойственной мне нераспорядительности.

Хотел писать Вам тотчас же по получении письма, но этого уже не мог исполнить, так как мое недомогание усилилось, и я, играя больным, так уставал, что свободное время лежал как пласт. Теперь я слег в постель и потому пишу карандашом. Простите.

Сегодня мне лучше, и я даже встаю и немного прохаживаюсь по комнатам, но слабость отчаянная, а послезавтра необходимо играть Штокмана, или все остановится. Немирович уехал по делам, и потому на меня навалились еще новые заботы. Беда, да и только.

Говорить о Вашем горе не умею. Слишком глуп, чтоб сказать важное и сильное. Бог даст, время, природа и вера (а она присуща всем, даже самым ярым атеистам) помогут Вам. Постараюсь Вас развлечь или отвлечь, хотя на время, чтением этого письма. Вот то немногое, что в моих слабых силах.

Итак, перенеситесь на секунду в тот мир кулис, который временно Вам чужд, но был недавно и будет скоро вновь опять дорог. У нас кипит борьба и жизнь. Первый взрыв революции утих, и мы подсчитываем плюсы и минусы. После больших усилий все-таки удалось сдвинуть труппу с той мертвой точки, на которой все было хотели утвердиться и почить на лаврах. Теперь уже можно свободнее говорить о стилизации, о ритме чувства и о всем том новом, что нарождается, пока еще в уродливой форме. Это плюс. Актеры поняли, что нельзя дремать, и точно проснулись. Сам я, перебирая все, что было собрано за два года среди метаний и поисков, вижу, что ничего серьезного не найдено. Это минус.

Удалось напасть на след новых принципов. Эти принципы могут перевернуть всю психологию творчества актера. Я ежедневно делаю пробы над собою и над другими и очень часто получаю преинтересные результаты. Больше всего увлекаюсь я ритмом чувства, развитием аффективной памяти и психофизиологией творчества ¹. С помощью таких проб мне удается на старых ролях довод[ить] себя до значительно большей простоты и силы, мне удается усиливать свою творческую волю настолько, что я при жаре и нездоровье забываю о болезни и получаю энергию на сцене. Кажется, что труппа почуяла новое и переста[ла] подсмеиваться над исканиями и с большим вниманием прислушивается к моим словам. При свидании мы поговорим обо всем этом, так как теперь вся эта сложная тема утомила бы Вас в своих подробностях. Лучше посплетничаем.