Вначале они сидят в погребе, т. е. за решеткой. Это легко сделать. Таким образом все детские разговоры — головы, а остальные, т. е. изобретатели машин, фрукт и прочие — женщины-Дунканы.

Хорошо бы вдали дать безмолвно сидящие фигуры (т. е. ковыряющие в носу, сосущие палец и пр.) — из настоящих детей. В этой сцене, конечно, вся красота будет в красоте группировок. Влюбленные — это тоже вопрос, головы это или женщины? Две влюбленные женщины — это что-то неприличнее. Надо бы делать головы, но как их тащить из погреба?!

По поводу Вашего второго письма, частного, написал брату извинение, но еще ответа не имею. Жаль, что поздно его получил. Не смею давать советов по вопросу частного и интимного характера, но знаю, что Вы делаете ошибку, которую делают всегда в Вашем трудном положении.

Целую ручку Екатерине Николаевне и обнимаю Вас, поздравляю с новым сезоном. Как никак — с ссорами, иногда с нетерпимостью, иногда и с жестокими выходками, капризами и другими недостатками, — а мы все-таки десять лет оттрубили вместе. Для России и русских — это факт необычный. Дай бог оттрубить еще столько же и научиться любить достоинства и не замечать недостатки, от которых, увы, в 45 лет трудно, хотя и надо избавляться. Поздравляю с десятилетием.

Сердечно преданный и любящий

К. Алексеев

3/16 августа 1908. Вестенде

Выезжаю 11-го; 12-го в Берлине — в Каммершпиле ⁶, 13-го выезжаю в Москву, 15-го приезжаю, 16-го днем (в 10 часов) заседание в конторе, вечером свободен; 17-го, вероятно, надо будет побывать на фабрике.

Вестенде. 5/18 — 908

5 августа 1908

Дорогой Владимир Иванович!

Заглядывая в будущее или в предстоящие монтировочные работы, наталкиваюсь на необходимость драпировки под наш занавес. Она нужна будет как для 2-го акта «Ревизора», чтоб убавить сцену, так и для 1-го акта «Синей птицы». Как там, так и во втором случае драпировки должны быть на третьем или четвертом плане, так как, ввиду узости павильона, на первом плане их ставить нельзя, ничего не будет видно с боков.

№ 1 — наши обычные сукна;

№ 2 — новые сукна; подделать их, как первые сукна и занавес, т. е. сукно того же типа, а рисунок подрисовать и кое-где, только для выпуклости, подшить шнур. Рисунок, как на занавесе;

№ 3 — боковые сукна того же тона и только рисованный рисунок занавеса;

№ 4 — половик черный — будет грубо, а серый — можно ошибиться; придется пробовать.

Кроме того, давно уже следовало бы сделать одну или две падуги под рисунок занавеса. Те падуги, которые у нас висят, теперь очень не сходятся с сукнами.

Скажут, что я фантазирую и впадаю в расточительность, но это не так. У меня в виду соединить четыре пользы:

1) Необходимость сукон для «Синей птицы» и «Ревизора». Они непременно должны быть под занавес, так как при этом будет понятно, что при обычном устройстве сцены и на данный случай — решили отодвинуть декорацию назад. Занавески не обратят на себя внимания, к ним привыкли. Если же делать специальные занавески, то их причислят к самой декорации и будут спрашивать: что это, собственно, означает: комната Хлестакова в каком-то фантастическом шатре из богатых материй?

2) То же необходимо и для «Синей птицы».

3) Из этих сукон я бы сделал юбилейную декорацию. Чайка — это наш герб ¹. Серый занавес с рисунком — это наши национальные цвета. Все это связано с театром и уместно при юбилее точно так же, как и портреты Чехова и Морозова.

4) На будущее время как сукна, так и падуги сослужат нам службу.

Сегодня опять от одного русского, москвича, с которым здесь познакомился, слышу, что в Малом театре наверное идет «Труп» Толстого?!! ²

Поклоны всем.

Ваш К. Алексеев

5 августа 1908

Дорогая Люба! ¹

Напиши мне номер квитанции, по которой багаж отправлен из Вестенде. Его можно узнать по наклейке на уцелевшем сундуке, если ты его не потеряла между Берлином и Москвой. Да не поручай этого горничной Дуняше, так как она недотепа, ни Епиходову, так как он обольет чем-нибудь уцелевший на сундуке номер, — и тогда все пропало.

Ответное письмо не отдавай Фирсу — он из скупости не наклеит марки.

Присылай скорее, так как, чорт побери, желтого дуплетом в угол ² — я без номера квитанции отправления ничего здесь сделать не могу.

Погода у нас все средняя. По утрам немного солнца, а после обеда ветер, и вечером холодно.

Целую тебя, моя дорогая Люба.

До скорого свидания.

Леонид Гаев

Вестенде -5/IX-1908 г.

Август 1908 Берлин

Дорогая Маруся.

Ехал хорошо и все время с музыкой и пением. Арендс оказался добродушным евреем. Он увлекается старинным инструментом 17 века. Это ручная фисгармония. Преинтересный звук. Он чудесно играет и поет с аккомпанементом. Все время наше купе привлекало внимание. Я заказал ему такой инструмент для театра.

…Сегодня смотрю в Каммершпиле «Лизистрату».

Нежно целую тебя, детей. Напоминаю обещание Игорю, Кире — осторожнее купаться.

Твой Костя

13 августа 1908 Берлин

…Был в Каммершпиле. Смотрел «Лизистрату». Чудное помещение, скверная сцена и ужаснее ужасного все на ней, начиная с лепной декорации и до последнего костюма и исполнения. Это балаган и притом очень плохой. Постановка — шенбергская (по шуму и бессмысленному гаму и резкости) и архиповская — по безвкусному новшеству ¹. Кончилось в 9 1/2. Днем спал — не знал, куда деваться. Выпил чаю у Байера. В 10 часов попал в кабачок «Nachtasyl» — там меня узнали. Много открылось там секретов; […] московский кабачок «Летучая мышь», очевидно, сделан под впечатлением этого ². И там есть музей глупостей, но не остроумный, тяжелый, нудный. В 11 часов там запирают. Попал на Unter den Linden в другой кабачок. Там выходят мужчины и женщины и очень прилично поют берлинские «вицы».[44] Скука, в 12 был дома. Спал хорошо.

…Крепко и нежно обнимаю. Будьте, здоровы и берегите друг друга. Нежно любящий и благословляющий тебя, Киру, Игоря

Костя

Среда 13 авг. 908

22 авг. 1908

22 августа 1908

Москва

…Я, слава богу, здоров. Устаю, но не жалуюсь, так как работа идет хорошо. Однако — по порядку. Простились с заграницей и приехали в 1 1/2 часа ночи на границу. Возмутительнее и отвратительнее я ничего не видал. Имей в виду. Дело происходит так. Отбирают паспорта, загоняют всех в огромный зал и там, как школьников, запирают. Осмотр ручного багажа. Потом всех сгоняют, как баранов, в угол. Отворяется окно, и пьяная рожа жандарма показывается в нем. Начинают безграмотно выкликать имена — так, например, Вагау (Вогау), Пириворовщикова. Я кричу нарочно — на смех — басом: «Здесь». И мне выдают женский паспорт Ольги Тимофеевны. Тупость и бессмыслица. Отдают паспорта кому угодно. Получив паспорт, выгоняют на платформу. Там в тесноте расставлены сундуки. Уже 3 часа ночи. Мы с бабушкой сидим и ждем. Рядом с нами доктор Соловьев со всей семьей (фомичевский зять). Подходит к нам чиновник. Ему дают квитанцию, и он требует паспорт. Читает паспорт и нагло осматривает всю семью Соловьевых. Не по вкусу они пришлись ему, и он командует: «Валяй». Грязные солдаты выкладывают все новые платья и кладут якобы бережно, на другой сундук. Чиновник спрашивает: «Есть у вас что-нибудь?» «Нет». Находит какую-то вещь, купленную за границей. Чиновник принимает совершенно неприличный тон и начинает обличать их чуть ли не как жуликов. Тогда без всякой церемонии все из сундуков, точно назло, выкладывается на пол — белье, кружевные платья — все. Соловьев протестует. Его за это ведут чуть ли не составлять протокол. Та же история повторяется и с нашим соседом. Наши физиономии за поздним временем понравились, и у нас ничего не смотрели. Так провозились до 5 часов утра. Поезд с опозданием на 2 часа тронулся. Кондуктор нас утешает. Вчера была такая же история, и все опоздали на варшавский поезд и там ночевали. Все это делается в конституционной стране. По дури чиновника люди теряют заказанные места и опаздывают к своим занятиям. К счастью, мы не опоздали и остальную часть пути ехали хорошо. На московской станции меня встретил Стахович, и мы поехали домой (около 1-2-х ч. дня). Там пили чай, рассказывали друг другу все, что было за лето. В 5 часов брал ванну. В 6 часов приехал Немирович и вводил за обедом в то, что происходит в театре. Приехали Барановская и Книппер. Обе милы. После обеда, около 8-ми, пошли к Стаховичу.