Напишите, как Ваше здоровье. Судя по почерку, оно поправляется, но мы все-таки беспокоимся. Спасибо за корректуры. Получаете ли вырезки газет, которые я поручил высылать Тихомирову? «Три сестры» вчера имели успех. Пьесу критикуют, исполнение хвалят. Поклон всем Вашим. Мы все кланяемся.

Ваш К. Алексеев

11/3-1901. С.-Петербург

11 марта 1901

Милостивый государь Александр Дмитриевич!

Я не писал до сих пор потому, что был очень занят: от 12 до 5 ч. — репетиции, в 6 1/2 — уже за гримировальным столом, и спектакль до 12 часов ночи. Так провожу я каждый день (не думайте, что театральные лавры даются без труда).

Ваше первое письмо ¹ мне очень понравилось своею молодой искренностью, и, несмотря на большую переписку, я решил, что должен ответить на него, так как пережил и перечувствовал все то, что Вы ощущаете теперь. Я знаю, что могу дать Вам добрый и разумный совет. Не скрою от Вас, что второе письмо мне не понравилось. В нем сквозила какая-то обида провинциала. Фразы: «Если не надо, я и не навязываюсь»… «Авось я как-нибудь и сам продерусь» и т. д. Лучше было бы, если б я не читал этих слов!.. Они намекнули на то, что у Вас, совсем молодого человека, уже до некоторой степени натянуты струны самолюбия. Если это так, то это очень опасная почва для будущего актера. Я хочу забыть об этих словах, которые мешают мне говорить с Вами по-товарищески.

Знаете, почему я бросил свои личные дела и занялся театром? Потому что театр — это самая могущественная кафедра, еще более сильная по своему влиянию, чем книга и пресса. Эта кафедра попала в руки отребьев человечества, и они сделали ее местом разврата. Моя задача, по мере моих сил, очистить семью артистов от невежд, недоучек и эксплуататоров. Моя задача, по мере сил, выяснить современному поколению, что актер — проповедник красоты и правды. Актер должен для этого стоять выше толпы, талантом ли, образованием ли, другими ли достоинствами. Актер прежде всего должен быть культурным и понимать, уметь дотягиваться до гениев литературы.

Вот почему актеров, на мой взгляд, нет. Из тысячи бездарностей, пьяниц и недоучек — так называемых актеров — надо отбросить 999 и выбрать одного, достойного этого звания. Моя труппа состоит из университетских людей, техников, кончивших средние и высшие учебные заведения, — и в этом сила нашего театра.

В Вас родилась любовь к театру. Начните же приносить ему жертвы, так как служение искусству заключается в приношении ему бескорыстных жертв. Учитесь… Когда будете грамотным и развитым человеком, приходите ко мне, если и тогда моя работа будет Вам по душе. Вместе со мной и со всеми моими товарищами готовьтесь итти по тернистому, тяжелому и мучительному пути, забывая о славе и любя свое дело. Все это осуществимо, конечно, только в том случае, если у Вас есть талант… Но одного таланта мало, особенно в театре XX века — Ибсены в квадрате, по философскому и общественному значению, займут репертуар нового театра, а таковых авторов играть могут только культурные люди. Провинциальным оралам и кривлякам пришел конец, и скоро, бог даст, настанет время, когда законом не будут допускаться к служению на сцене безграмотные люди, об этом хлопочет теперь съезд артистов. Чтобы проверить мои слова, прочтите пьесы Ибсена «Строитель Сольнес», «Эдда Габлер» и сами решите, сколько Вам надо учиться еще, чтобы понимать этого мирового гения. Это только цветочки, а ягодки еще впереди. Итак: учитесь, и тогда я охотно беру Вас помощником; останетесь неучем — я буду считать Вас врагом сцены и направлять против Вас все стрелы.

Ваш доброжелатель К. Станиславский

Простите за плохое писание и за описки, нет времени перечитать. Пишу в антрактах спектакля.

Март (до 23-го) 1901

Петербург

Милый мой, славный, ласковый и послушный сынишка

Игоречек!..

Ты сам маленький, поэтому и письмо тебе надо писать маленькое… Очень уж я соскучился в Петербурге. С каким удовольствием я бы посидел около твоей кроватки и рассказал бы тебе какой-нибудь анекдот. Жду не дождусь, когда мы вернемся в Москву. У вас гораздо лучше, чем в Петербурге, хотя здесь и улицы хорошие, и дома большие и богатые, и люди все одеты нарядно, но ты знаешь пословицу: не наряд красит человека, а человек красит наряд… Так и тут. Город-то хороший, а люди-то хоть и разодетые, да уж очень нехорошие… Вот, например, сейчас мимо нас по Невскому (это такая улица) пролетел гусар. Он весь в золоте, в соболе, усы кверху, борода книзу, красив, богат, а я его терпеть не могу, хоть и не знаю. Ты спросишь: почему я его не люблю? А потому что он ничего не делает, а целый день ест, пьет, курит хорошие сигары, катается по Невскому и больше ничего… Он красив только лицом, а душа у него некрасивая. В Москве же люди лучше, потому что у них красивая душа, а не только тело и платье. Помню, меня познакомили с одним господином, и меня чуть не стошнило, когда я посмотрел на его лицо. Такой урод, такой урод! Ужас!.. Поговорил я с ним полчаса, и такие он мне хорошие вещи говорил, такие добрые, ласковые, умные. Посмотрел я ему в глаза, и они мне показались такими хорошими, добрыми, и я забыл скоро о том, что он такой некрасивый, и очень, очень его полюбил. Попробуй познакомься с петербургским гусаром. Он сразу тебе так понравится своей красотой, своим мундиром, а попробуй поговори с ним полчаса, он наговорит тебе таких глупостей, таких гадких вещей, что ты плюнешь и уйдешь от него и забудешь о его мундире и лице. Вот видишь теперь, почему мне хочется в Москву — потому что там люди хорошие и, главное, потому что там вы, мои дорогие детишки. Будь же и ты добрый и хороший, чтобы тебя все любили, как я тебя люблю. Поцелуй крепко-крепко Кирюлю. Спасибо ей за письмо, если она написала его по собственной охоте. Боюсь, что ее заставляли писать, так как уж очень хорошо письмо написано и без ошибок.

Поцелуй бабушку Лизу, бабушку Олю, mademoiselle, няню, Дуняшу, Полю, Лидию Егоровну, словом, всех и сам себя.

Твой папа

18/4-1901. Москва

18 апреля 1901

Многоуважаемая Вера Васильевна!

Судьба представила мне прекрасный случай, чтобы написать Вам обстоятельный ответ на Ваше милое и любезное письмо. Я приехал на фабрику [на] 1 1/2 часа раньше назначенного срока, пересмотрел все накопившиеся дела и сижу в ожидании приезда других директоров. Согласитесь, что перед скучным заседанием приятно поговорить об искусстве. Спасибо Вам большое за Ваши хлопоты по изготовлению и высылке фотографий, спасибо и за сведения о Либаве и финляндском местечке, наконец, спасибо и за наложенное veto на уродливые карточки моей жены. Теперь мне хотелось бы умерить Ваши артистические волнения, которые зародились в Вас по вине нашего театра.

Что сказать Вам в утешение и ободрение? Быть может, Вас немного успокоит и то, что я, за исключением некоторых периодов артистической карьеры, постоянно испытываю то же чувство неудовлетворения, тревоги и волнений. Конечно, всякие выражения симпатий со стороны публики ободряют, но ненадолго. Например, теперь, когда приходится создавать новый репертуар будущего сезона, я чувствую себя нехорошо. Боязнь повториться, боязнь остановиться в своем поступательном движении заставляет и волноваться и страдать. Задаешь себе вопрос: о чем волнуешься?… О том, что публика не оценит твоих трудов?… Право, нет. Такие мысли для обеспеченного человека, работающего в искусстве только для искусства, были бы преступны… Волнуешься за себя, за боязнь потерять веру в свои силы и стать беспомощным перед самим собой. Разве не то же чувство испытываете и Вы? Нельзя же не сознаться, однако, что нет худа без добра. В этих волнениях артиста много приятного, интересного, наполняющего будничную жизнь. Отнимите у артиста эти волнения, эту борьбу, и он застынет в своем величии и сделается «маститым». Что может быть нелепее маститого артиста, особенно русского, толстого… Я предпочитаю остаться бледным, худым и нервным.