Выйдя из душа, я вытираюсь и направляюсь в гардеробную. Когда я переехала в огромный лофт Коннора в районе Митпэкинг на Манхэттене, я и представить себе не могла, что у человека, чей гардероб почти полностью состоит из футболок и брюк-карго, будет столько места для хранения одежды. Его гардеробная даже больше, чем в моем таунхаусе в Гринвич-Виллидж.

— Завтрак готов, принцесса! — кричит Коннор.

Звук слабый, потому что его лофт размером примерно с футбольное поле, но я слышу его и улыбаюсь.

— Иду!

Я накидываю короткий шелковый халат, провожу расческой по влажным волосам и выхожу из спальни в просторную гостиную, любуясь видом на сверкающую реку Гудзон из панорамных окон. Я нахожу его на кухне, где он жарит яичницу на сковороде.

Я сажусь на один из кожаных табуретов у большого дубового острова в центре кухни. Теперь я любуюсь другим видом: крупным, мускулистым мужчиной в одних черных боксерах, который готовит мне завтрак на своей нелепой плите с восемью конфорками.

Я называю ее нелепой, потому что, насколько я понимаю, пока существует еда на вынос, нет необходимости в плите, особенно с восемью конфорками. Но, как я узнала, Коннор Хьюз – человек, который ничего не делает наполовину.

Он поворачивается и смотрит на меня, приподняв бровь и ухмыляясь.

— Я бы спросил, как ты любишь яйца, но я уже знаю.

— О? И как же?

Коннор многозначительно оглядывает меня с ног до головы, шевелит бровями и протягивает: — Оплодотворенные.

Я расхохоталась.

— Боже мой, это было ужасно. Ты слишком много общаешься с Райаном.

Он перекладывает яичницу на тарелку, добавляет два ломтика пшеничного тоста, поджаренных в тостере, и несколько ломтиков бекона с тарелки, накрытой бумажным полотенцем, которая стоит рядом с плитой, а затем с легким поклоном преподносит мне блюдо.

Я откусываю кусочек бекона – он нежный, мясистый, прекрасно прожаренный – и блаженно вздыхаю.

Коннор обходит остров, убирает волосы с моих плеч и целует в висок.

— Ешь, милая. Ты слишком худая.

Я отправляю в рот остаток бекона. Между жеваниями я говорю: — Это, наверное, самая романтичная вещь, которую мужчина когда-либо мог сказать женщине.

Коннор опирается локтем на столик и обхватывает мое лицо ладонью. Его взгляд меняется с поддразнивающего на задумчивый. Он проводит большим пальцем по моей щеке.

Чувствуя себя неловко, я сглатываю.

— Почему ты так на меня смотришь?

Проходит мгновение, прежде чем он отвечает. Солнечные лучи, проникающие сквозь окна, ласкают его, сверкая золотом в его темных волосах, придавая его коже бронзовый оттенок, очерчивая рельеф его впечатляющих мышц живота бликами и тенями.

— Хуанита прислала мне сообщение несколько минут назад.

Я роняю бекон и выпрямляюсь.

— С ней всё в порядке?

Я видела ее несколько раз с тех пор, как вернулась в Нью-Йорк. Первый раз был у нее дома через неделю после нашего возвращения с Аляски. Ее мать не хотела впускать меня, но братья и сестры убедили ее. Хуанита была в гораздо лучшем настроении, чем я была бы на ее месте. Со своей любимой крысой Элвисом, сидящим у нее на голове, она рассказала мне, как возвращалась от меня домой в ту ночь, когда включила рубильник, и как на улице ее схватила группа мужчин в боевой экипировке. К ней подъехал фургон, они выскочили из него, и это было всё, что она помнила, пока не очнулась в пещерах. Я обняла ее и сказал, что люблю. Она рассмеялась и посоветовала мне отсосать.

Потом она показала мне шрамы у себя на спине – шестьдесят рубцов, грубых и красных, – и я не выдержала и заплакала.

Она закатила глаза и сказала мне, чтобы я не была такой слабачкой.

— С ней всё в порядке, — успокаивающим голосом заверяет меня Коннор, поглаживая меня по щеке. — Вообще-то, она замечательная. Хуанита просто хотела узнать, во сколько ей следует прийти к нам завтра на барбекю.

Я с облегчением вздыхаю. Интересно, каково это – иметь детей, постоянно испытывать тошнотворное чувство тревоги?

— Ох. Слава Богу. Тогда почему ты так странно выглядишь?

— Правда?

— Очень.

Коннор улыбается.

— Итак, я толстый, жестокий, и странно выгляжу. Бедняжка. Как ты меня терпишь?

— Бекон, — говорю я серьезно. — Ты готовишь превосходный бекон. Это твоя единственная спасительная черта.

— Кроме Зевса, — отвечает он тем же серьезным тоном.

Я киваю.

— Совершенно верно. Теперь объясни, пожалуйста, свое выражение лица.

Он дергает меня за прядь волос.

— Может, я просто подумал о том, как сильно мне нравится рыжий цвет.

Я качаю головой.

— Хорошая попытка.

Он смотрит в потолок, притворяясь, что думает.

— Может быть, я раздумывал, что приготовить тебе на десерт.

— Десерт после завтрака? Ты же знаешь, что ты действительно никудышный лжец, верно?

Его глаза встречаются с моими, и его улыбка исчезает. Его голос понижается на октаву, когда он говорит: — Может быть, я просто хотел узнать, когда ты собираешься выставить свой таунхаус на продажу.

— А. Это.

Когда я опускаю взгляд на свою тарелку, Коннор поддевает мой подбородок костяшками пальцев и заставляет меня посмотреть ему в глаза.

— Да. Это.

— Эм. Я пока не могу.

Его брови взлетают вверх.

— Почему нет? Ты рассчитываешь вернуться туда?

— Нет. То есть, я надеюсь, что нет.

Его глаза расширяются. Я не могу сказать, что в его взгляде – гнев или удивление.

— Ты надеешься, что нет?

Чувствуя себя немного защищающейся, я говорю: — Ну, мы еще не совсем обсудили будущее…

— Я люблю тебя, — резко говорит Коннор. — Ты – мое будущее.

У меня перехватывает дыхание. Мы никогда не говорили друг другу «Я люблю тебя». Даже после дня, проведенного в больнице, это всегда было просто «Я тебя ненавижу». Наша маленькая внутренняя шутка.

Я шепчу: — Так… значит… ты просто один из тех парней, которым не нужна бумажка?

Коннор смотрит на меня так, словно я говорю на иностранном языке, которого он не понимает.

— Что? О чём ты, черт возьми, говоришь?

Внезапно мое лицо заливает румянец. Мне неловко и стыдно, и я бы хотела, чтобы мы не разговаривали об этом. Но мы уже начали, так что лучше уж покончить с этим побыстрее. Я делаю глубокий вдох, расправляю плечи и смотрю ему в глаза.

— Я говорю о браке.

Лицо Коннора преображается. Он выпрямляется, берет мое лицо в ладони и выдыхает: — Да.

Я моргаю.

— Это был не вопрос.

— Это был он. Ты только что попросила меня жениться на тебе.

Он что, издевается надо мной?

— Эээ…

— И я сказал «да». — Он хлопает ресницами. — Где мое кольцо?

Он издевается надо мной! Я бью его кулаком в плечо.

— Придурок!

Не сбиваясь с ритма, он говорит: — Потому что у меня уже есть твое.

Я замираю. Мне кажется, что мое сердце перестает биться, но я не могу этого сказать, потому что теряю чувствительность во всём теле.

— У тебя… что?

Коннор нежно целует меня, прижимается губами к моей щеке, а затем шепчет на ухо: — Я запланировал целую романтическую постановку – ужин при свечах, прогулку в конном экипаже по Центральному парку, преклонение колена и всё такое, – но раз ты меня опередила, я просто подарю тебе кольцо, и мы будем квиты.

Из меня вырывается негромкий писклявый звук.

Он смеется и снова целует меня, втягивая мой язык в свой рот, нежно покусывая мою нижнюю губу. Мое сердцебиение учащается. Я кладу руки ему на грудь, и они дрожат.

Когда Коннор отстраняется, я вижу, что он тяжело дышит. В его отражается только любовь.

— Так где же оно? — задыхаясь, спрашиваю я.

Он убирает волосы с моего лица.

— А где мое?

Коннор дразнится, но я не в настроении ждать, поэтому импровизирую. Я разрываю полоску бекона пополам, беру его левую руку и оборачиваю беконом безымянный палец, подтыкая концы, чтобы он не спадал. Получается большая, рассыпчатая, жирная куча. Он смотрит на нее, потом на меня, а затем снова на свою руку.