Я занимаю место прямо напротив нее, между нами стоит стол. О’Доул подходит и встает рядом со мной, пока Чан входит в систему, пробирается через лабиринт подсказок и всплывающих окон, а затем подходит к окну с надписью «Введите пункт назначения».

— Прежде чем мы начнем, — говорит О’Доул, — несколько слов предупреждения.

Табби бросает на него взгляд.

— Очевидно, вы знаете, что все сказанное будет записано.

Ему не нужно объяснять подтекст: Не пытайтесь выкинуть что-нибудь странное, потому что мы всё это запишем на пленку. А еще: Тюрьма.

— Очевидно, — сухо отвечает Табби.

— Цель состоит в том, чтобы просто удерживать Сёрена на линии в течение шестидесяти секунд. Поддерживать его интерес, вовлекать в разговор. Но если в какой-то момент я почувствую, что разговор заходит в тупик и может помешать расследованию, я попрошу Чана завершить вызов. Это будет означать, что наше соглашение утратило силу.

Снова недосказанное: Тюрьма.

Всё еще сохраняя ледяное спокойствие, Табби отвечает: — Вам не нужно расписывать это для меня, О’Доул. Я понимаю.

— Хорошо. И последнее. — Гарри переводит взгляд на меня. — Никакого шума со стороны зрителей. Я хочу, чтобы в комнате во время их разговора царила полная тишина. Если я услышу хоть что-то, кроме этого, если ты хотя бы кашлянешь, я сочту это саботажем.

Еще одна тюрьма.

Я чувствую себя слегка оскорбленным и хочу сказать ему об этом, но решаю прикусить язык, чтобы меня не вышвырнули еще до того, как мы начнем. Я бы отгрыз себе руку, чтобы быть в комнате во время этого телефонного разговора. Поэтому я проглатываю свою гордость и киваю.

Он снова обращает внимание на Табби.

— Источник сигнала будет скрыт цифровым способом, поэтому, если он спросит, почему…

— Он не спросит почему.

Когда О’Доул приподнимает брови, она объясняет.

— Я всегда скрывала все свои цифровые сигналы. На самом деле, это Сёрен научил меня, как это делается. Он не ожидает, что сможет отследить мое местоположение. — Ее голос становится мрачнее, и она добавляет: — Именно поэтому он попытается это сделать, так что вам лучше надеяться, что у вас всё под контролем, иначе всё это обернется против нас.

Не задумываясь, Чан начинает объяснять ей, насколько хорошо программное обеспечение ФБР, но О’Доул рявкает на него, чтобы он заткнулся, прежде чем тот успевает вставить полдюжины слов. Чан краснеет и бормочет извинения.

Гарри подтаскивает стул к столу Чана и указывает на него.

— Садитесь, — инструктирует он Табби. Нехарактерно послушная, она делает это без слов.

Табита бледна. Ее руки беспокойно лежат на бедрах. Она сглатывает, дыша неглубоко. Под маской спокойствия видно, как она нервничает.

Адреналин извивается по моим венам.

Руки Чана зависают над клавиатурой.

— Сэр?

— Мисс Уэст, дайте ему номер.

Табби машинально повторяет его наизусть. Я знаю, что у нее фотографическая память, но меня всё равно раздражает, что она так легко может вспомнить номер, который, по ее словам, она ни разу не набирала почти десять лет.

Чан вводит его, его пальцы умело порхают по клавишам. Потом мы ждем.

Шипение, слабый щелчок, а затем одинокий электронный звук телефона, звонящего где-то в бескрайней пустоте киберпространства.

Три гудка. Четыре. Пять. Напряжение в комнате нарастает.

Когда трубку наконец берут, голос, доносящийся из динамиков, оказывается таким неожиданно громким и резким, что я вздрагиваю.

— Bună ziua, cine este?²⁶

Это мужчина, его возраст неизвестен, язык – на данный момент – тоже.

Не колеблясь, Табби отвечает на том же резком языке.

— Spune-master care iad are peste congelate. ²⁷

Я обмениваюсь многозначительными взглядами с О’Доулом. Его взгляд недвусмысленно говорит мне, что лучше держать рот на замке, иначе я лично познакомлюсь с камерой размером пять на семь футов. Я смотрю на Табби, но она не смотрит на меня. Она, не моргая, смотрит прямо перед собой. Ее беспокойные руки неподвижно лежат на коленях.

Следует пауза. На заднем плане я слышу уличный шум: движение транспорта, автомобильный гудок, воркование голубей, разговоры людей поблизости. Я внимательно прислушиваюсь, пытаясь уловить хоть какие-то подсказки о том, кто может быть на другом конце провода, где он находится или хотя бы в какой стороне, когда наконец на английском с сильным акцентом голос произносит: — Он будет доволен.

Что за чертовщина?

— Как хозяин может связаться с вами? — продолжает голос.

У меня глаза на лоб лезут. Хозяин?

Табби смотрит на О’Доула, ожидая указаний. Он хватает желтый блокнот со стола Чана, черкает номер и протягивает его. Табби читает это вслух.

Голос издает звук согласия.

— Ожидайте. — Затем звонок резко прерывается.

Сбитый с толку, Чан говорит: — Он повесил трубку.

— Он перезвонит, — тихо говорит Табби. — Это ненадолго.

О’Доул раздражен.

— Чан, ты что-нибудь раздобыл?

Чан быстро перемещается по программному интерфейсу, а затем качает головой.

— Нет. Нам нужно больше времени, чтобы определить страну и город.

— Какой код страны стоит в начале номера?

Чан вводит данные в свой интерфейс, а затем качает головой.

— Совпадений нет.

О’Доул чертыхается, а затем поворачивается к Табби.

— На каком языке ты говорила?

— На румынском.

На его грубоватом лице застыло подозрительное выражение.

— Значит, мы только что позвонили в Румынию?

— Может быть. Но скорее всего, нет. Человек, взявший трубку, мог знать несколько языков. Сегодня ему могли приказать отвечать по-румынски… Возможно, на прошлой неделе ему было приказано отвечать по-итальянски. Я не знаю. Мы ничего не можем предположить, за исключением того, что этот телефон не будет находиться поблизости от фактического местонахождения Сёрена. Судя по звукам, мы позвонили на таксофон на оживленной улице. Он выбрал место с плохим приемом сотовой связи, неразвитой инфраструктурой или район, где у значительной части населения нет мобильных телефонов. Этим таксофоном, вероятно, пользуются десятки или даже сотни людей в день.

Мне неприятно это признавать, но это умный ход. Если бы этот таксофон был обнаружен и поставлен под наблюдение, у вас были бы десятки подозреваемых, за которыми нужно было следить… и еще десятки на следующий день. И так далее, и тому подобное. Это был бы настоящий логистический кошмар.

О’Доул медленно выдыхает.

— Значит, кому-то заплатили за то, чтобы он отвечал на звонки по этому телефону, а затем передавал любые сообщения Сёрену.

Табби кивает.

— И, вероятно, между ними есть еще несколько человек, которые ничего не знают о звеньях этой цепочки, кроме того, что было до них. И, прежде чем звонок поступил на тот таксофон, он прошел через разные телекоммуникационные спутники в разных странах, а шифрование менялось бесконечное количество раз, прежде чем сигнал наконец достиг пункта назначения. Я же говорила вам, что будет множество уровней маскировки. Его паранойя почти так же велика, как его эго.

— Что ты сказала, когда он взял трубку? — Мой голос звучи грубо.

Когда Табби поворачивает голову и наши взгляды встречаются, я поражаюсь тому, насколько широко расширены ее зрачки. Это выглядит почти так, как будто она недавно принимала наркотики.

— Я попросила передать хозяину, что ад замерз.

Мы пристально смотрим друг на друга. Мгновение растягивается. Я чувствую, что нахожусь на грани понимания чего-то важного, чего-то, чего мне не хватало, что является ключом ко всей этой тайне, когда из компьютерных динамиков Чана доносится отчетливый электронный звон.

Поскольку мы смотрим прямо друг на друга, я отчетливо вижу, как вся кровь быстро отливает от лица Табби, делая его белым как камень.

— Это он, — шепчет она.

Она в ужасе.

Действуя чисто инстинктивно, я подхожу к ней, опускаюсь на колени рядом с ее креслом, беру ее за руку и сжимаю.