— Трилби… — Сера хватается за мою руку. — Ты в порядке?

— Угу, — выдавливаю я сквозь сбивчивое, прерывистое дыхание. — Дай мне секунду.

Соберись, Трилби.

Кажется, у меня начинается легкая паническая атака, но я не могу позволить себе показать это. Последнее, что нужно дону мафии, особенно такому ебанутому, как Саверо, — это жена, которая едва стоит на ногах во время собственного объявления о помолвке. Этот брак значит для Папы все: плод всей его жизни, благополучие нашей семьи, и черт, даже наши жизни, все это на кону. Я не могу дать Саверо ни малейшего повода все отменить.

Впереди моего жениха осыпают похлопываниями по спине и поднимают бокалы. Что до меня, то можно подумать, меня здесь вообще нет, раз уж никто не посчитал нужным поздравить.

Каждый раз, когда я украдкой бросаю взгляд через зал в надежде хотя бы на вежливую улыбку от кого-нибудь из этого сонма ярких блондинок, я получаю все, что угодно, только не это. Если бы взгляды могли наносить тысячи порезов, я бы уже истекала кровью прямо на полу банкетного зала.

Мой взгляд встречается с глазами матриарха этой женской свиты, женой одного из капо, и я тут же об этом жалею. Она восседает в кресле с цветочной обивкой, с желтоватыми, пышными волосами и загорелой кожей, спрессованной в слишком блестящее черное платье-бандо. Ее голова откинута назад, подбородок слегка поднят, и она смотрит на меня исподлобья, сквозь полуприкрытые веки. По обе стороны от нее сидят две ее копии, которые театрально разворачиваются всем телом к ней, а потом так же нарочито оборачиваются ко мне. Они обсуждают меня и даже не пытаются этого скрыть.

Как бы там ни было, я с ними согласна. Я не та женщина, которая нужна их дону. Но дело же не в моем мнении, у меня вообще нет права голоса. Сердце сжимается при мысли о том, что причина нашей свадьбы вовсе не во мне. Мужчина, с которым мне предстоит провести всю оставшуюся жизнь, хочет меня только из-за того, что может получить от моего отца.

Сера изо всех сил старается меня подбодрить, но я не могу сосредоточиться.

— Ты что-нибудь ела? — спрашивает она.

Я округляю глаза.

— Ты серьезно думаешь, что я сейчас в состоянии что-то съесть? Я с трудом перевариваю саму жизнь.

— Это может помочь, — кивает она, стараясь приободрить. — Совсем чуть-чуть. Ну же, пойдем, еда вон там. Я с тобой.

Я резко выдыхаю, напрягаясь.

— Ладно. Попробую.

Я иду за ней сквозь толпу, чувствуя на себе тяжесть осуждающих взглядов, пока люди провожают меня глазами. Мы почти подходим к столу, когда Сера резко останавливается.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Прости, Трил, мне срочно нужно в туалет.

Я резко поворачиваю голову к буфету, а потом назад — на пропасть, которая теперь лежит между нами и остальной семьей.

— Сейчас? Ты не можешь потерпеть пару минут?

Она смотрит на меня с мольбой в глазах.

— Ладно. Иди. Я подожду здесь.

— Прости, — пищит она. — Я быстро, честно.

Стиснув зубы, я подхожу к столу с угощениями. Он тянется вдоль всей стены, и, будь не так прожорливы остальные гости, он был бы завален итальянскими антипасто и прочими деликатесами. Я вытаскиваю тонкую фарфоровую тарелку с вершины стопки и осматриваю, что осталось из холодного мяса и маринованных овощей. Я только начинаю накладывать на тарелку вялый салат, как вдруг ощущаю горячее дыхание у себя на шее. Такое горячее, что оно кажется злым.

Щеки пылают, пока я смотрю на свою тарелку. Я почти физически ощущаю его присутствие у себя за спиной. Сердце бешено колотится, и я вынуждаю свои руки двигаться по инерции, от одного блюда к другому.

Горячее дыхание продолжает щекотать ухо и согревать левую сторону. Я делаю шаг вправо, сосредотачиваясь на блюде с пастой. Поднимаю ложку, и в этот момент его голос скребет мне прямо в ухо:

— Ты выходишь замуж за моего брата?

Сердце грохочет о ребра. Я не осмеливаюсь поднять глаза. Вместо этого я сосредотачиваюсь на том, чтобы положить еще одну ложку салата на тарелку.

Горячее дыхание все еще жжет, обжигая кожу сбоку лица.

— Отвечай мне, Кастеллано.

Когда я слышу, как он произносит мою фамилию, так резко, и так горько, меня вздрагивает. Я поднимаю глаза и тону в его взгляде. Его глаза больше, чем у Саверо, и цвет у них насыщеннее, теплый каштан с оттенком бордо.

Я вдыхаю:

— Похоже, да.

Стыд просачивается в кровь, пока перед глазами расплывчато мелькают обрывки той ночи в баре «У Джо».

Я была пьяна.

Настолько пьяна, что почти ничего не помню из нашей встречи.

Я бы не стала его целовать, в этом я уверена. Я целовалась с мальчишками из школы и каждый раз оставалась настолько равнодушной, что вообще перестала понимать, зачем это нужно. Но то, как он держал меня за руку сегодня в церкви… в этом было что-то знакомое.

Господи, пожалуйста, лучше бы я его не трогала.

Щеки заливает жар, пока я смотрю на мужчину, которому суждено стать моим деверем.

— Прости, если я вела себя… как-то не так. У меня был тяжелый день…

— И полное ведро алкоголя, — обрывает он. Голос острый, и в словах нет ни намека на улыбку, только осуждение. Он и не думает опровергать, что я была неподобающей. А значит…

О боже.

Лицо пылает.

— Мы… эм… Я… мы…? — Я даже не понимаю, что пытаюсь спросить. Я ведь вообще не знаю, как вести себя с мужчиной открыто.

Я запрокидываю голову, чтобы посмотреть на него. Плечи у него такие же широкие, как и рост внушительный. Ему не составит труда сломать меня пополам, и, судя по его взгляду, он вполне может захотеть это сделать.

— Мы поговорили, — говорит он. — И все.

Облегчение накрывает меня с головой, ноги становятся ватными, и я хватаюсь за край стола, чтобы не пошатнуться. Но в его лице есть что-то… обиженное. Или даже злое.

— Ладно, — выдавливаю я улыбку, но она тут же сходит на нет, когда он делает шаг в мою сторону.

Он наклоняет голову, и его губы едва касаются заколки у моего виска. По позвоночнику скользит холодная дрожь. Шепот мягкий, почти нежный, в резком контрасте с тем, что он говорит.

— Если ты так ненавидишь насилие, зачем выходишь за самого жестокого человека в Нью-Йорке?

Я отшатываюсь на шаг и смотрю на него. А потом делаю то, что совсем на меня не похоже.

Я смеюсь.

Его глаза сужаются.

Когда я говорю, голос звучит низко и глухо от горечи:

— Ты думаешь, у меня есть выбор?

Я не знаю, что на меня нашло, быть настолько откровенной с человеком, который, возможно, ближе к моему жениху, чем кто-либо в этом мире. Но вместо того чтобы испытывать страх, что, по логике, я и должна чувствовать в такой момент, я ощущаю… свободу.

Его лоб разглаживается, и уголок рта чуть дергается в улыбке, которую он тут же стирает большим пальцем.

— А я-то думал, ты окажешься такой же, как все.

Сердце грохочет в грудной клетке. Что это вообще должно значить?

— Ты добралась домой нормально?

Смена темы сбивает с толку, будто меня дернули за шею.

— Да. Добралась нормально. Спасибо.

Проходит несколько долгих секунд, и он не двигается. От жара его взгляда становится почти невыносимо. Его пиджак натянулся там, где руки засунуты глубоко в карманы, и в складке блеснул металл. Он вооружен, но почему-то меня это тревожит меньше, чем должно бы.

— Когда ты познакомилась с моим братом?

Я выпрямляюсь.

— Сегодня. В церкви, после службы.

Его глаза чуть расширяются.

— Ты познакомилась с ним только сегодня?

— За пару секунд до того, как он представил меня тебе, если быть точной.

Его челюсть ходит из стороны в сторону. Пауза затягивается до неловкости, и я вынуждена отвести взгляд. Но когда он склоняется ближе и хрипло шепчет, я не могу не расслышать:

— Значит, первой ты встретила меня.

Я поворачиваю голову и вижу, что он смотрит на меня. Его глаза почти черные. Губы сами собой приоткрываются, когда по спине пробегает дрожь.