Канцлер кивнул с видимым облегчением. Любил решения, в которых много слов и мало крови.

— По чёрному рынку, — осторожно вступил глава Тайной Палаты, — мы идентифицировали новую линию поставок имплантов через западные территории. На линии — двое баронов и один купеческий дом. Разрешите…

— Разрешаю наблюдение, — оборвал Император. — Вмешиваться — только если пойдут в столичные учебки с партиями. Провинции — не трогать, пока не сорвут план набора в гвардию.

Тот кивнул, запоминая формулировки.

— Охрана дворца, — начал начальник охраны, — просит утвердить обновление боевого протокола на случай всплеска Эхо в пределах внешней стены…

— Утверждено, — произнёс Император. — Но караулы во внутреннем дворе — без артефактных клинков. Пусть помнят, что дворец — не поле боя. Здесь достаточно пары сильных, которые умеют думать.

Он отпустил их быстро. Такие разговоры не должны затягиваться. Политика — это не только длинные столы и речи. Это правильные, короткие решения в нужные минуты.

Кабинет снова наполнился тишиной. Он подошёл к окну; глубоко внизу свет просыпавшегося города ложился на камень мягким молоком. С крыши летела стайка белых птиц — кто-то снова кормил их у чёрного входа. Хорошая привычка, если не забываешь, что птицы все равно улетят. Люди — нет.

Он коснулся пальцами холодного стекла и вдруг — не впервые — ощутил знакомую пустоту в груди. Не тоску, не щемящую боль, а именно пустоту — как от отсутствующей двери. Там, где когда‑то была опора, осталась гладкая стена.

Иногда в такие минуты возвращались короткие фразы. Не свои. Сказанные в другое утро, в другой комнате, другим голосом.

Забудь их. Вычеркни. Не поднимай.

Тогда он не понял, зачем. Не понимал и теперь. Он просто сделал, как было сказано. Во имя порядка. Во имя будущего. Иногда власть — это умение выполнять чужую просьбу так, как будто это твоя воля.

Он отвёл взгляд от окна, прошёл к полке, где стояла старая карта Империи — ещё до перемен. На краю — пожелтевший от времени лист с незаполненной ячейкой. На месте, где должен был быть герб. Он не любил смотреть на этот край. Но и снимать его со стены не велел. Пустые места учат вниманию лучше, чем полные.

V

Вторую половину утреннего часа он провёл над меньшими бумагами. Но именно они чаще ломают зубы тем, кто привык разрубать узлы одним махом.

Распоряжение о распределении степеней риска для гвардейских выпусков. Он поставил подпись, добавил сноску: «Выравнивать состав классами экипировки, не допускать дисбаланса «старых» комплектов в одном дивизионе».

Отчёт по Академии: спор преподавательницы‑магессы и наставника пути силы. Он усмехнулся. В академии вечная война: что равнее — удар кулаком или слово заклинания. Он черкнул под итогом: «Выдать лаборатории дополнительную квоту расходников, тренировочным залам — обновить эхо-метки». Равновесие покупается не аргументами, а железом и мелом.

Письмо от старого герцога, любителя длинных лент. Три страницы о «падении нравов» и «жадности купцов», две — о «великой миссии благородства», и лишь в самом конце — просьба продлить льготы на вырубку дубовой рощи «для восстановления фамильной усадьбы». Он повернул перо и каллиграфически вывел: «Льготу не продлевать. Для усадьбы — использовать материалы из фонда восстановления».

Записка купеческого дома: жалоба на налоговую инспекцию. Он не любил читать жалобы, в которых больше красноречия, чем смысла. Но в конце была таблица. Он проверил диагональ — и нашёл. Не там, где мечут глазами те, кто пишет запросы, а в столбце «мелкие сборы». Он поставил рядом крючок, добавил одно слово: «Переучёт». Иногда достаточно сдвинуть один камень, чтобы звук изменился по всей арке.

Краткая сводка по всплескам Эхо в окраинных губерниях. Три случая за неделю. Малые. В одном — затихло само, в другом — церковники успели сжечь очаг до прибытия дружины, в третьем — выпадение из реальности на двенадцать секунд в радиусе сада. Он отметил зону — вероятно, локальный прорыв разлома, придётся ставить пост.

Он поймал себя на том, что не торопится к последнему конверту. Не по суевериям — он отучил себя от них столетия назад. Просто знал: хорошие новости не приходят с чёрным сургучом. Плохие — тоже не всегда. Но важные — почти всегда.

VI

Часы на стене отбили половину. Он провёл ладонью по столешнице и только после этого взял в руки конверт. Сургуч треснул так, как трескается ледок на лужах ранней осенью — звонко и сухо.

Листы — один, второй, третий. Подкопчённые, как будто их держали близко к лампе, проверяя водяные знаки. Он прочёл первый абзац и не удивился: дублирование канала, отметка об уровне допуска, привычные подписи.

Второй — сухие формулировки: обзор ситуации в столице, оговорка о «необычно высокой активности в северных провинциях» (северные всегда «необычно высокие», даже когда спят), ссылка на закрытый отчёт о поставках артефактных клинков в два частных дома (он знал — в один клинки так и не доедут).

Третий — заметка от Академии, но из серии «всё равно вы захотите знать»: маг, проявивший рост вне канвы, «не соответствует описанию известных линий». Такие приходят раз в десятилетие. И такие редко доживают до второго.

Он переложил листы так, чтобы край не цеплялся, и вернулся к первому. В самом низу — приписка: «Имеется дополнительный лист. Передан курьером. Открыть лично, без свидетелей».

Он поднял глаза — и увидел, что дежурный уже стоит в проёме, как тень.

— Здесь, — сказал тот негромко и положил тонкий, почти невесомый лист с двойной печатью.

Император кивнул. Пальцы автоматически прошли по краю, проверяя не плетение — печать. Иногда старые методы надёжнее новых. Он сломал ленту.

Слова были простыми. Как ножи. Без затей, без лишних витков.

Он прочёл их до конца и молча положил лист на стол.

Кабинет — тот же, но тише. Чай — остыл, как будто давно. На улице под окном крикнула птица — и замолчала. В глубине дворца едва слышно качнулся маятник.

Он провёл ладонью по краю стола, словно проверяя, не дрогнул ли мир. Не дрогнул. Мир редко дрожит от слов — он дрожит от того, кто умеет ими пользоваться.

Мысли не побежали — они встали на свои места спокойно, по накатанной. Он вспомнил пустую ячейку на старой карте. Вспомнил голос, сказавший тогда: «Забудь их. Вычеркни. Не поднимай». Вспомнил, как не спрашивал «зачем», потому что иногда правильный вопрос — «как». И как сделал всё, чтобы лист с гербом исчез, а память — притихла.

Иногда прошлое возвращается вежливо. Иногда — без стука. Это возвращалось с бумажного шелеста и тонкой линией в самом низу, где обычно не пишут ничего, кроме подписи.

— Ну конечно, — сказал он вполголоса, даже не улыбаясь. — Всё идёт так, как было сказано.

Он взял перо, приподнял верхний лист и ещё раз прочитал последние строки. Пальцы не дрогнули.

Тринадцатый род.

Преемник найден.

Родовая сила — подтверждена.

— Я и не сомневался, что так и произойдёт, — произнёс Император и приложил печать.

Мотор пикапа заглох, и тишина у заводских ворот показалась странно плотной. Не той, что бывает на пустой дороге, а настороженной, напитанной ожиданием. Я открыл дверь, шагнул на потрескавшийся асфальт и сразу упёрся в стену из людских спин.

Толпа сгрудилась плотным полукругом у центральных ворот. Первые ряды — военные в камуфляже, стоящие плечо к плечу, за ними — журналисты с камерами, штативами, микрофонами и планшетами. Объективы тянулись вперёд, выискивая лучший ракурс. Разговоров почти не было — только глухой фон перешёптываний, из которого невозможно выхватить ни одного слова.

Я сделал пару шагов вперёд и сразу понял — пробиться сейчас невозможно. Даже если бы захотел, пришлось бы буквально проталкиваться через строй, а каждый шаг попадал бы в чей-то кадр.

— Максим Романович, что это вообще? — спросил я вполголоса.