Сначала — звезда. Замкнул контур, и символ вспыхнул на миг. Затем — вторая линия орбиты, и поток вокруг его плеча стал ровнее. Наконец — лигатура «я/дом», и я почувствовал, как внутри Сергея прошёл первый настоящий пульс. Эхо дрогнуло, принимая мой рисунок. Оно осталось во мне, но уже соединённое с ним.

Именно в этот момент я понял: если оставить кинжал, он уже не вернётся. Я знал, что придёт определённый миг, когда его нужно будет вынуть, — и сейчас он наступил. Странное чувство — вытащить из мёртвого клинок и ожидать, что тот, в ком он был, вернётся к жизни. В моём мире смерть — окончательна. Здесь же законы иные: магия, Эхо, сила, способная перешагнуть через смерть. Остаётся только подстроиться.

Когда я закончил, пришло странное осознание.

Первое — ритуал завершён, и я сделал всё правильно. Я не мог объяснить, откуда это понимание: не было опыта, знаний или подсказок, но уверенность была абсолютной, будто кто‑то вложил её в меня.

Второе — всё это время я действовал на автомате. Переплетал линии, замыкал узлы, вплетал недостающее в чужую структуру так, словно делал это сотни раз. Я не мог объяснить логику этих движений, но в момент их совершения они казались естественными и неизбежными.

Третье — мной руководил я, но не я. Не барон, не случайное вдохновение, а само Эхо. Эта мысль не давала покоя. Оно будто направляло и вело, подсказывало, где провести черту, а где усилить узел. Всё это вновь наводило на мысль, что Эхо живое и обладает собственным разумом. Но утверждать этого я не мог: слишком многое в нём оставалось непонятным.

Я вытащил кинжал, точно зная, что это тот самый момент. И сразу заметил, как тело Сергея начинает восстанавливаться, хотя сил я потратил немного. Да, запас Эхо просел — как мана в играх из моего прошлого мира, — но не критично. Я видел: ритуал сработал, и самое странное — я начал чувствовать Сергея внутри себя. Заглянув в своё Эхо, мог разглядеть, насколько изуродовано его тело — на восемьдесят два процента. Яков постарался. Но главное, что теперь его восстановление шло через Эхо самой комнаты.

И тут я осознал: кинжал, который дал Яков, непростой. Артефакт. Я начал всматриваться в его Эхо — и тут же почувствовал, как голову пронзила боль, словно кто‑то пытается разорвать её изнутри. Мир качнулся. Сознание стало ускользать. Последняя мысль, прежде чем темнота сомкнулась:

«Да ну, опять?..»

Я открыл глаза — и первым, что увидел, был тот самый чёртов светильник.

Только здесь он и есть. Я уже выучил каждый изгиб его оправы, все трещинки на стекле и рисунок из переплетённых узоров. Значит, я в своей комнате.

Тело было тяжёлым, но не пустым. Где-то в глубине тянулся слабый, чужой пульс — ровный, но еле ощутимый. Сергей жив.

— Очнулись, господин, — Яков стоял у окна, как будто всё это время просто ждал, когда я подам голос.

— Объясни, — я сел, опираясь на локти. — Зачем нужно было так над ним издеваться, а потом убить, чтобы воскресить?

— Это не цирк, — спокойно сказал Яков. — На нём была ментальная печать церкви. И, к вашему сожалению, без клоунского костюма.

Я нахмурился. Ментальная печать… Значит, он был связан с кем-то напрямую.

— То есть он передавал информацию без каких‑либо привычных каналов связи? Ни слов, ни писем, ни магических посланий и даже голубей не отправлял — просто напрямую в другую голову? — уточнил я.

— Да. Постоянно. И если это менталист, то он мог не просто убить его, а превратить в овоща — перегрузить мозг, сжечь сознание. У Сергея нет защиты от ментального воздействия: путь силы бессилен против такого удара.

— Но они этого не сделали, — я прищурился. — Зачем держали?

— Потому что ментальный блок, что они поставили, и так не позволял ему выдать ничего опасного. Но это же означало, что он не мог скрыть и свои эмоции. Каждое подозрение, каждый страх, каждая боль — всё шло туда. Когда я начал его пытать, я понял, что на нём этот блок. Но сначала нужно было перегрузить канал, а уже потом задавать правильные вопросы. Менталист в тот момент наверняка отключился, чтобы не чувствовать поток боли и ненависти.

— И именно тогда вы смогли разорвать связь, — продолжил я, уже складывая картину.

— Нет, господин, — поправил Яков. — Тогда мы лишь оборвали канал передачи. Менталист перестал считывать, потому что ему самому было неприятно и больно. Не в той же степени, что Сергею, но он всё это тоже чувствовал. Пока он находился в этом состоянии, нам нужно было удерживать Сергея на грани, не давая каналу восстановиться, и довести дело до конца — до смерти.

— И смерть… отколола кусок его Эхо, — подхватил я. — Менталист понял, что его подчинённый умер, и уже сам оборвал связь.

— Именно так. А затем мы смогли перепривязать его Эхо на вас.

Я на миг замолчал, а потом усмехнулся.

— Вот теперь я понимаю, почему был использован именно этот кинжал… и почему меня от него вырубило. Он артефактный. Пока он находился в теле, он не давал Эхо полностью уйти в мир, рассеяться.

— Да, — кивнул Яков. — Клинок удерживал жизнь ровно настолько, чтобы можно было провести всё, что мы сделали. И без него это было бы невозможно.

Я откинулся на подушки. Слабое, чужое Эхо внутри отзывалось благодарностью, тихим облегчением.

— Это понятно, — сказал я. — Что с Сергеем делать, тоже ясно. Он теперь в дружине, и точно никогда не предаст. Род как род, но меня — наверняка. Умру я — умрёт и он, верно?

— Всё верно, господин, — подтвердил Яков.

— Понимаю, что моё состояние сейчас не лучшее, но есть вопрос. Как нам вообще хватает денег? С завода мы получаем не больше двух-трёх тысяч рублей в месяц. У нас дружинников больше сотни, слуг — человек тридцать. Откуда средства на всё это?

— Все, кто остался в роду, — люди полностью преданные, — ответил Яков.

Я усмехнулся:

— А как же Сергей?

— Я знал, что он предатель, — спокойно сказал Яков. — Держал его специально, чтобы церковники не вмешивались и не мешали роду развиваться. Планировал вытащить его из-под их контроля, но не понимал, что именно с ним сделали и как он передавал информацию. Раньше канал был слаб, его нельзя было отследить. Но в те дни, когда вы очнулись и приехали церковники, я смог его разглядеть и понял, что нужно делать. Плюс вы дали прямой приказ найти крота. По законам рода, предателя убивают.

Я отвёл взгляд от Якова и заметил в окне, что небо уже краснеет — закат. Значит, я проспал ночь и весь день, очнувшись только к вечеру.

— Ты же сам говорил, что право убить есть только у главы рода, — напомнил я.

— Древние обычаи — да. Современные — нет, убить мог любой. Возмещение же всегда было — и тогда, и сейчас. Мы хотели его спасти, потому что я видел, что он хочет служить роду, но не знал, как уйти от церковников.

Яков на миг замолчал, затем продолжил:

— Теперь у нас две новые задачи. Может, и не проблемы. Первая — Сергей должен исчезнуть. Имя нужно сменить. Он содержал детские дома, и по условиям старого контракта церковники выплатят им компенсацию — хватит на три-четыре года. Потом их содержание ляжет на род.

— А вторая? — спросил я.

— Девушка-маг. Его сестра, ваша одногодка. Ей семнадцать, исполнилось в прошлом месяце. — Яков на мгновение замолчал, затем добавил: — И, к слову… сегодня и вам исполнилось семнадцать. Поздравляю с днём рождения, господин.

— Спасибо, — коротко ответил я.

Чужие поздравления всегда звучали для меня неловко. Особенно сейчас, когда вспоминаешь, что в прошлом мире умер в свой день рождения. Там — смерть, здесь — очнулся после отключки и проспал почти весь свой день.

— Разрешите, я продолжу, — Яков вернул разговор в деловое русло. — Я упоминал о ней во время казни, когда сказал, что у него ничего нет, кроме сестры. По закону, после казни предателя она переходит в распоряжение рода.

— Понимаю. Что с ней планируется?

— Она только что окончила обычную школу и поступила на экономический факультет. Её придётся отправить в Академию, скорее всего вместе с вами. Но она не должна знать, что Сергей жив. Слишком велик риск, что церковники выйдут на неё даже там.