Слова Якова эхом ударили по моим мыслям. Вдруг в памяти всплыл день, когда Сергей провожал моего предшественника на ритуал. Тогда барон принял его взгляд за сожаление о расставании, но сейчас я видел, что ошибался. В микромимике Сергея читалась эмоция потери дохода и лёгкое отвращение к барону. Он жалел лишь о том, что ритуал лишит его выплат от церкви. Церковники платили ему за предательство, и если бы всё сорвалось, поток денег прекратился бы.

— Я выпытал у него, — продолжил Яков, — что у него есть счёт в банке, но оформлен он на церковников. Снять деньги могут только они.

— А нельзя было, чтобы он работал на нас? — спросил я.

Яков усмехнулся:

— Я тоже об этом думал. Но понял: церковники слишком глубоко залезли к нему в голову. Он был предан только им и мог в любой момент нас предать. Других вариантов не было.

Яков протёр свои часы от крови, и я заметил на стекле прилипший кусок плоти. Он действительно торопился, чтобы попасть в нужный момент — так, чтобы всё произошло именно тогда, когда я открыл окно.

— Давайте обо всём поговорим уже после, — сказал он. — Сейчас вы должны его добить.

Он протянул мне кинжал:

— Можете ударить куда угодно. Можете даже поиздеваться, если хотите. Дело ваше. Не кто вас не осудит не за одно ваше решение.

Когда я взял кинжал в руки, вокруг раздалось глухое «уханье», как у сов, — это дружинники отдавали дань моменту.

Вероятно, моё нынешнее спокойствие объяснялось сочетанием двух начал, живущих во мне. От барона мне досталось умение держать лицо и хладнокровие, а от самого себя — опыт работы с медициной, когда я видел человеческие внутренности, разрезанные тела и проводил операции. Меня не тошнило от вида потрохов и крови. Но при этом я отдавал себе отчёт, что подобное равновесие удивительно — ведь сейчас я разговаривал с Яковом спокойно, уже зная, что передо мной предатель, который мог испортить мой второй шанс. Барон, должно быть, видел, как умирают люди, но я понимал одно: убивать я не умею и никогда не убивал.

Я сделал шаг вперёд, прикидывая, как закончить всё быстро. Голова была слишком высоко — он висел над землёй, я не дотянулся бы. Значит, удар в печень и рез, чтобы кровь вышла быстрее. Он и так был на последнем издыхании, держась только за счёт того, что шёл по Пути Силы.

В этот момент по двору прокатилось низкое, глухое совиное «ух». Оно родилось в сотне глоток дружинников и слилось в единый, тягучий звук, в котором не было ни капли сожаления. Они одобряли мой шаг, поддерживали, признавали право завершить начатое Яковым. Каждый мой шаг вперёд отзывался новым ухом — ровным, мощным, будто удар боевого барабана.

Первый шаг — УХ. Моя голова становится чище, лишние мысли исчезают.

Второй шаг — УХ. Тело словно легче, наполняется силой.

Третий шаг — УХ. Уверенность прочно встаёт на место страха.

Четвёртый шаг — УХ. Кровь в жилах начинает остывать, уступая место ледяному спокойствию.

Пятый шаг — УХ. Адреналин наполняет каждую клетку.

Шестой шаг — УХ. Зрение обостряется, и мир вокруг словно замедляется.

Седьмой шаг — УХ. Я ощущаю каждый вдох и выдох.

Восьмой шаг — УХ. Ноги двигаются сами, как в боевом трансе.

Девятый шаг — УХ. Кинжал в моей руке становится продолжением руки.

Десятый шаг — УХ. Цель уже совсем близко.

Я нанёс удар, чувствуя, как лезвие входит в плоть, и сделал рез, чтобы всё закончилось быстро. Кровь хлынула, а его тело дёрнулось и обмякло. Я смотрел, как из него уходит жизнь, и понимал — это моё первое убийство. В том мире я никогда не лишал жизни человека. В этом — только что убил. И осознание этого ложилось на меня тяжёлым грузом, перемешанным с холодной необходимостью.

Он всегда умел прятать свои мысли за тихой улыбкой и опущенным взглядом. Для всех он был просто молчаливым дружинником, который выполняет приказы и не задаёт вопросов. Его прошлое никого не интересовало — да и он сам никогда о нём не говорил.

Сиротой он остался рано. Деревню, где он родился, сожгли за одну ночь. Это было нападение монстров — быстрое, беспощадное, с криками и пламенем. Во время хаоса он получил сильный удар по голове и частично потерял память. Когда пришёл в себя, лежал среди дымящихся руин. Его тело прикрывала женщина, раскинувшая руки, словно заслоняя от удара. Позже он понял, что это была его мать. Лица отца он не помнил, а о сестре был уверен, что она погибла в ту же ночь. Её образ растворился в обрывках детских воспоминаний.

После разорения деревни он сначала пытался выжить среди обугленных руин. Ел всё, что находил: сухари, забытые в подвалах, гнилые овощи, даже мясо, давно испорченное. Месяцы тянулись в бесконечном голоде, пока однажды к развалинам не подъехали грузовики. Это была банда мародёров, приехавшая добрать остатки. Ему тогда было лет шесть. Они забрали его с собой, сначала заставляя попрошайничать, выставляя на показ худое тело и грязное лицо.

Жизнь в банде была пыткой. Его били, унижали, держали впроголодь. Но среди них был один человек — старший боевик, который говорил, что только сила даёт шанс выжить. С этих слов Сергей начал тренировать своё тело, даже в детском возрасте, понимая, что однажды его могут продать. В банде он видел, как красивых мальчиков продавали богатым людям — графам, баронам, тем, кого он ещё тогда не понимал. Андрей, единственный, кто иногда делился с ним едой, однажды исчез. Сергей узнал, что его продали, и в тот момент понял: аристократы — такие же хищники, только в дорогой одежде. И всё же ему повезло родиться мальчиком: их обычно продавали ближе к девяти — десяти годам, тогда как девочек могли увезти уже в шесть — семь лет.

Когда Сергею исполнилось девять, его жизнь снова перевернулась. Банда, в которой он был, наполовину состояла из мутантов. Церковники, по закону имевшие право уничтожать такие группы, устроили резню. Но в Сергее они увидели потенциал — он был чист от мутаций, крепкий для своего возраста и уже закалённый уличной жизнью. Его забрали.

Обучение в церкви оказалось не спасением, а новой формой рабства. Их кормили скудно, били, унижали, заставляли часами учить молитвы и тексты, вбивая в головы, что только служение церкви искупит их «грехи» прошлой жизни. Ему внушали, что он обязан верой и правдой служить только храму, и что Эхо — единственная сила, способная спасти его душу. Но это были далеко не все издевательства.

Да, он знал, что его не продадут в рабство или клетку, но уже к девяти — десяти годам он понимал, как болит каждая часть тела, потому что каждая из них побывала под ударом. Церковники били за всё: за то, что встал не вовремя, за слишком ранний или слишком поздний отход ко сну, за то, что не помолился или не выучил молитву, за то, что не доел положенную порцию или, наоборот, попытался взять больше еды. Воспитание напоминало муштру, при которой любое отклонение каралось немедленно. Ограничения были во всём — в словах, жестах, даже во взгляде. Из них делали зомби, способных жить только по установленному приказу, подавляя собственную волю.

Церковники постоянно привозили новых детей из разных мест. Многие не выдерживали испытаний, болезней, голода и постоянных наказаний. Тех, кто показывал крепкое тело и выносливость, как Сергей, оставляли для дальнейшего воспитания по пути силы. Позже он узнал, что это так называется — путь силы, развитие физических возможностей до предела. Если же у ребёнка обнаруживались магические способности, его жизнь менялась кардинально: таких детей окружали заботой, учили мягко и внимательно, растили как ценнейший ресурс. Для остальных же, как Сергей, жизнь превращалась в непрерывный круг издевательств, боли и изнурительных тренировок, призванных вытянуть из них всё, что можно, и поднять ранг как можно быстрее.

Иногда, приезжая в особенно убитые сиротские дома, церковники вырезали всех, кто там был, оправдывая это тем, что «такая гниль не должна жить в мире, где есть Эхо». Они сжигали целые приюты только потому, что у них не хватало финансирования. Сергей видел, как дети горели заживо, слышал их крики и понимал, что в глазах церкви эти жизни ничего не значат.