В этот момент моё внимание привлекла конкретная оговорка договора: оборудование признаётся принадлежащим мне только в том случае, если оно идентично первоначально установленному. Возникла мысль о необходимости в ближайшее время провести осмотр производственных площадок с целью установления факта возможной замены оборудования. В случае, если будет зафиксировано отсутствие не менее восьмидесяти процентов исходных единиц, в силу положений контракта такое состояние квалифицируется как «разрушение завода». Замена оборудования сама по себе не является юридическим понятием «разрушение», однако его отсутствие в объёме не менее восьмидесяти процентов активирует соответствующий пункт договора, при котором остаётся выполнить лишь условие о сорока пяти процентах повреждённых зданий. На момент подписания договора все производственные корпуса находились в исправном состоянии, что подтверждается актами приёмки-передачи, аналогично и с оборудованием. Следовательно, необходимо выехать на объекты и зафиксировать фактическое состояние как зданий, так и оборудования. Предполагаю, что существенных ремонтов там не проводилось, ведь даже в случае полного обрушения им придётся выплатить лишь десять тысяч рублей, при том что текущая прибыль с этих активов многократно превышает указанную сумму.

Теоретически, если «случайно» вывести из строя три-четыре здания, можно приблизить нужный процент повреждений. Законы прямо не запрещают разрушать собственность, но если докажут, что это сделал я, обвинят в разрыве контракта, и я буду обязан выплатить неустойку. Нужно будет придумать, как сделать так, чтобы разрушение выглядело как несчастный случай или результат внешних факторов.

А теперь самая забавная и в то же время абсурдная часть контракта — выплаты моему Роду за аренду заводов. Они были построены по схеме фиксированных процентов от прибыли, а не фиксированной суммой. Формально, ежемесячно мне полагалось 5 рублей базовой выплаты, а остальное — по плавающему проценту, который снижался по мере роста суммы сделки. В результате, даже если завод получал заказ на несколько миллионов рублей, процентная ставка так падала, что общая сумма моих выплат не превышала 1500–2000 рублей. При любых раскладах максимальная выплата по договору не могла превышать 3000 рублей, а чаще она составляла 500–1000 рублей.

Если представить это в цифрах: при заказе в 100 000 рублей процент составлял бы, например, 2 % — это 2000 рублей. При заказе в 1 000 000 рублей процент снижался до 0,15 %, что давало те же 1500 рублей. Таким образом, процентная шкала выстраивалась так, чтобы независимо от размера сделки мои доходы оставались в пределах 500–3000 рублей.

И вот тут возникал логичный вопрос: как на эти крохи содержать весь род и тех, кто ему служит? Я лично видел не менее сорока дружинников, и это только те, кто был в поместье, когда мы выходили на спарринг. Плюс слуг — пять-шесть человек, которых я видел лично, и слышал, что их может быть ещё человек пять — семь. То есть минимум сейчас в роде работает 50–60 человек. При средней зарплате в 60 рублей в месяц только на их содержание уходило бы около 3600 рублей, не считая расходов на еду и прочие нужды. А ведь мне готовили вкусную и явно недешёвую еду.

Эту странность стоило обсудить с Яковом. Финансовых отчётов или бухгалтерии Рода я в кабинете не нашёл — вероятно, они хранятся в другом месте или Яков их специально скрывает. Не от меня, а от посторонних.

После этих всех размышлений и анализа контракта мне стало душно — не только в голове, но и в самом кабинете. Хотелось свежего воздуха. Комната была звукоизолирована, и в ней царила особая, плотная тишина, в которой было удобно сосредоточиться, но сейчас она только давила. Я подошёл к окну и распахнул его. В этот же момент, словно кто-то подгадал время, снаружи раздался пронзительный женский визг — крик ужаса, боли и страха.

Всё внутри сжалось. Оставаться в кабинете я не мог — как глава Рода, обязан был реагировать. Я сорвался с места и побежал в сторону выхода. Коридоры мелькали перед глазами. Моя память уже давно выстроила карту поместья, ещё в тот момент, когда я впервые шёл в кабинет, поэтому я точно знал, на каком повороте куда сворачивать и где находятся лестницы, ведущие во двор.

Я пересёк великий зал с колоннами, подбежал к высокой резной двери, распахнул её… и увидел это. На дороге, закреплённый между двумя столбами, висел человек, подвязанный за руки и ноги в разные стороны, словно распятый в воздухе. Сначала я не узнал его — лицо было всё в крови и не читалось. Но стоило мне взглянуть в Эхо, как сомнений не осталось — это был Сергей.

Для меня это было особенно странно. Сергей всегда казался тихим и доброжелательным. И тем более жутким было зрелище: он висел между столбами, подвязанный за руки и ноги, с распоротым животом, из которого свисали петли внутренностей. Запах крови, рвоты и испражнений густо висел в воздухе, но никто из стоящих вокруг даже не морщился. На его теле не осталось живого места — руки были исполосованы ножами, ноги разбиты до синюшных кровоподтёков, лицо распухло и стало бесформенным месивом, зубов почти не осталось.

Девушка, издавшая тот крик, стояла на коленях, закрыв лицо руками, всхлипывая и трясясь, — та самая служанка, которой он недавно помогал с тазом белья.

Я перевёл взгляд на двор. Дорога к Сергею была свободна, но весь периметр окружали дружинники. Их было не сорок, а больше сотни. В их глазах не было жалости — только презрение, злость и хищное желание продолжить начатое. Я был уверен: дай им сейчас команду, и они бы разнесли каждую кость предателя в пыль.

Быстрый взгляд через Эхо показал, что никого ниже пятого ранга здесь нет. Шестые, седьмые, попадались восьмые и даже девятые. Ближе всех стоял человек с одиннадцатым рангом Пути Силы. Резкая боль пронзила голову, но я её проигнорировал — слишком многое происходило.

— Яков, — я шагнул вперёд, не сводя взгляда с искалеченного, — что всё это значит? Почему Сергей в таком виде? Кто и за что сделал это с ним?

Яков ответил спокойно, словно не стоял по локоть в чужой крови и не вдыхал смрад, которым пропитался весь двор:

— Потому что это и есть та крыса, которую мы искали.

— Как ты это узнал? — спросил я, чувствуя, как злость вперемешку с отвращением поднимается внутри.

— Я проверил всех, — спокойно ответил Яков. — Пообщался с каждым, сложил все ситуации, которые происходили на протяжении долгих лет, и заметил один факт: только Сергей мог быть этой крысой. И да, когда я начал его пытать, он во всём признался. Он работал на них. Оказалось, он был сиротой, которого в детстве подобрали церковники. Когда мы нашли его шесть лет назад, он уже был на четвёртом ранге Пути Силы, а для его семнадцати лет это был очень высокий показатель. Такой уровень как раз позволял взять его в Род.

— Почему он до сих пор жив? — спросил я, не сводя взгляда с Сергея. Он всё ещё цеплялся за жизнь. В распоротом животе шевелились кишки, продолжая работать, будто не осознавая, что их хозяин наполовину мёртв. Кровь стекала на землю тёмными ручьями. Он бормотал что-то едва слышно, но кричать не мог. Тогда я заметил: языка у него не было — его вырезали или вырвали.

Яков кивнул:

— Да, вы правильно заметили, что он не может кричать. Но дело не в языке. Я повредил ему гортань, перерезав ключевые мышцы и ткани, отвечающие за звук, чтобы он физически не смог произнести ни слова. Так ни у кого в нашем Роду не возникнет ни тени сожаления к этой мрази… Предатели Рода должны страдать.

— И зачем держать его живым? — уточнил я.

— Потому что именно вы должны нанести последний удар, — спокойно пояснил Яков. — По правилам аристократических родов, слуга не имеет права убить слугу без обоснования, даже при предательстве. Последний удар обязан нанести глава Рода или его член. Это называется Право Крови. Только так клятва снимается полностью со всей семьи.

Он сделал паузу и добавил:

— Есть ещё старый обычай: предатель отдаёт всё, что имеет. У этого… человека, кроме сестры, ничего нет. Он сам о ней не знал, но я знал. Теперь она переходит в ваше услужение. И хотя в Империи нет формального рабства, в этом случае она будет обязана служить вам верой и правдой. На неё наложат особую клятву.