Северные территории внутри Империи были другой историей. Здесь власть Императора признавали так же бесспорно, но расстояния и суровый климат делали каждое распоряжение долгим в пути. Местные военные командиры и старшие роды привыкли действовать самостоятельно, полагаясь на свои силы. Не бунтовали, но иногда трактовали приказы так, как выгоднее им. Где-то создавали дополнительные сборы «для укрепления рубежей», где-то задерживали поставки в центр, объясняя это погодой или всплесками Эхо.

Император не питал иллюзий: и на юге, и на севере его слово оставалось законом, но сама жизнь на окраинах подталкивала людей к тому, чтобы искать лазейки. И он знал о каждой из них. Не потому, что хотел всё контролировать до мелочей — а потому, что позволял себе решать, что лучше: закрыть глаза сегодня, чтобы ударить завтра, или пресечь немедленно, чтобы не дать плесени пустить корни.

Внутренние сводки. Дворянские ссоры, пересуды, множество линий «чести» и ни одной правовой опоры. Два графства не поделили охотничий лес; третий уже приготовил «арбитраж» — в виде батальона дружины, который «случайно» стоит рядом. Он затёр карандашом три фамилии, черкнул цифру — процент выкупной ренты, — и передвинул папку в правую стопку: к исполнению.

Заметка академии. Число абитуриентов по пути магии снова просело. Как всегда: просадка в провинции, рост в столице. «Эхо не любит деревню», — так любят говорить те, кто никогда не видел, как в деревне рождаются сильнейшие. Но академия жила цифрами, а цифры редко дышат здравым смыслом.

И — статистический лист: уникальные маги. Три новых за квартал. Один — иллюзионист с феноменальной точностью, второй — транслокатор с ограничением на массу, третий… третий всё ещё «потенциал», без шансов на быстрый рост. «Уникальные» — слово, от которого аристократы начинают говорить шёпотом, а рынки — вскакивают и бегут. Он держал на них глаз. На всех.

Он подвинул первый блок в сторону и взял второй.

Империя стояла в центре мира не только на карте, но и в политике. Любое движение в соседних сверхдержавах отдавало эхом в её залах. На западе — СВЕТ, Союз Великих Европейских Территорий, богатый, изысканный, но жадный до власти. Они торговали, спорили, плели интриги так же легко, как дышали. Церковь у них была сильная и влиятельная, а амбиции распространялись далеко за пределы собственных границ. Император держал с ними тонкую игру: открытые порты и закрытые двери, торговые соглашения и тайные контрмеры против их шпионов.

На севере — старый, но всё ещё горячий король. С ним приходилось балансировать, чтобы не превратить сухопутную границу в линию фронта. Их дружба была как лёд под солнцем: внешне прочная, но достаточно одного неверного шага, чтобы трещины пошли по всей поверхности.

На востоке лежало Царство Вознесения — колосс, чей император любил играть в вечность и считал время своим союзником. Их маготехника поражала воображение, но за каждым артефактом скрывалась политика, а за каждой сделкой — невидимый крючок.

И, наконец, острова Ямато — скрытные, как море в штиль. Торговали выборочно, заключали союзы на века, но в любой момент могли исчезнуть в собственных водах, оставив партнёров в одиночестве.

Император знал: внешняя политика — это шахматы без конца. Ни одна фигура не покидает доску навсегда, и даже пешка, исчезнувшая с края, может вернуться ферзём.

За пределами границ Империи жизнь шла своим чередом — шумной, но предсказуемой. Почти всегда.

СВЕТ, как обычно, пытался играть в длинную партию. Их торговые дома и церковные ордена время от времени отправляли в дальние города Империи тихих людей с правильными лицами и безупречными легендами. Задача у них всегда была одна и та же: выследить и вывести за границу уникальных магов, способных переломить баланс в любой будущей войне.

Император не раз усмехался, читая сводки о проваленных миссиях. Уникальных магов в Империи было достаточно, и их потеря не обрушила бы державу. Но дело было не в том, чтобы не стать слабее, — а в том, чтобы СВЕТ не стал сильнее. Каждый такой маг, уведённый за границу, был не просто потерей, а подарком сопернику. И именно поэтому имперская сеть контрразведки работала без устали: каждый шпион, каждый посредник, каждый купец с лишними вопросами о местных школах попадал под незаметный контроль. Не для того, чтобы закатать в камень, а чтобы знать, кто и зачем пришёл.

Северное Королевство жило по другим правилам — точнее, по воле одного человека. Старшего- Короля, который прожил почти две тысячи лет, но вёл себя так, будто ему всё ещё двадцать. Он снова полез к Разлому. Снова. И снова потерял сознание, зайдя слишком глубоко. Его едва вытащили обратно — пришлось подключать сильнейших магов, которые вообще способны проникнуть в зону, где он рухнул. Таких в Северном Королевстве немного, и каждый из них — на вес золота.

Император читал эти отчёты с неизменным выражением лица, но внутри знал, что это безрассудство рано или поздно закончится плохо. Северяне вытаскивали своего лидера буквально на верёвках, рискуя при этом сами. Он не понимал — или не хотел понимать — что Разломы не прощают даже сильнейших.

Император делал вид, что это его не касается, но прекрасно понимал: если однажды они не успеют, Север окажется в руках того, кто решит играть в политику совсем другими методами. И тогда баланс на границе изменится за одну ночь.

Чёрный рынок. Доклад управления: цепочки поставок, новые мастерские за чертой, свежая партия нелегальных имплантов, ушедшая через два порта, которые, как всегда, «не причём».

Он не любил этот пласт работы. Не потому, что грязь — грязь была везде, где текут деньги и кровь. А потому, что без этой грязи многого бы не стало. Слишком много судеб на нём держалось — и не только тех, кто носит перстни с гербами.

Двадцать процентов гвардии — люди из простых. Бывшие портные, учителя, повара, дети караванщиков. Никто из них не вступил бы в строй на равных с дворянами, не будь у них возможности усилить тело. Легально — цены ломают позвоночник, ещё до операции. Нелегально — риск, но шанс. Он видел их досье — глаза, в которых горит благодарность тем, кто дал возможность. Чёрный рынок дал, да. Но кто позволил ему жить?

Он позволил. Дозированно. Столько, чтобы хватало тем, кто достоин, и не хватало на бунт. Если опустить цены, аристократия завоет, заявляя, что «их кровь обесценили». Если задрать — гвардия просядет. Везде нужны весы. Он взял карандаш и черкнул ремарку: «Порог цены — оставить. Квоту на столицу — снизить. Допустить провинциальные партии с выборочной проверкой».

Чуть в стороне лежала записка из Совета Церкви: очередной запрет на «небогоугодные» усовершенствования плоти. С печатями, подписью архонта, ссылкой на старые постановления. Он перелистал, не спеша. Каждое второе слово — «грех», каждое третье — «скверна». В конце — привычная просьба «обратиться к свету». Он положил лист обратно.

Церковь была здесь всегда — слишком давно, чтобы её можно было вытеснить за один королевский указ. Он бы, может быть, и рад. Как на Севере — два посольства, остальным — за ворота. Не будет. Здесь они пустили корни в фонды, в училища, в семьи. Они бы пережили даже его, если бы он позволил. Но он не позволял.

Иногда церковь делала за него то, что не должна делать армия. Выжигала гниль там, где официальная рука оставила бы слишком заметный след. Он не любил это признавать вслух. Но порядок держится не только на светлых словах.

Дверь тихо качнулась.

— Ваше Величество, — склонился дежурный, — утренний брифинг.

— Войдите.

Трое. Канцлер — бледный, аккуратный до смешного; начальник охраны — квадратный, словно из камня; глава Тайной Палаты — взгляд серый, как сырое железо.

— Южные пошлины, — начал канцлер, — готовы к корректировке. Я бы предложил…

Император услышал, как звучит «я бы предложил», и улыбнулся едва заметно. Все «я бы предложил» мира давно уложены у него в голове по полкам.

— Не стоит трогать пошлины, — сказал он и слегка постучал пальцем по столу. — Сдвиньте расписания караванов, увеличьте контрольный интервал на переправе. Дайте им подумать, что получают скидку, пока платят столько же.