Сказано это было безупречно: мягко, культурно, так, чтобы просьба не прозвучала приказом и не пошла дальше пересудами. Я кивнул:

— Разумеется, я не возражаю.

— Тогда прошу, — герцог жестом указал на специально подготовленную фотозону.

Мы прошли чуть дальше, и я увидел стенд с гербом, подсветкой и фоном для прессы. Я бы не удивился, если бы меня тут поставили как обезьянку на пляже, чтобы каждый гость мог сделать снимок на память. Конечно, никто бы себе такого не позволил, но мысль показалась настолько смешной, что я едва не усмехнулся вслух.

Герцог выделялся в красном сюртуке, сшитом из плотной ткани с лёгким блеском. Чёрные лацканы, тёмные пуговицы, белоснежная сорочка и тонкая чёрная лента галстука на шее — всё подобрано так, чтобы смотреться броско, но не вычурно. Красный оттенок явно был выбран намеренно: рядом со мной в синем он выглядел как противоположный полюс.

Фридрих же был в белом. Камзол из плотного гладкого материала, серебристые пуговицы, строгий прямой крой. Белизна ловила свет камер и подчёркивала его фигуру так, что взгляд сам цеплялся. Наряд не выглядел празднично-наивным — скорее, подчёркнуто холодным, без единой детали лишнего.

Их герб заслуживал отдельного внимания — тяжёлый силуэт слона, исполненный в том самом стиле, что в моём мире был характерен для индийских храмов. И здесь Индия существовала, но жила по принципу куда более суровой Северной Кореи: полностью закрытая территория, на которую не мог попасть никто извне. Про неё ходили легенды — говорили, что внутри скрываются особые артефакты, что там есть уникальный разлом, из которого выходят редчайшие монстры и детали для модификаций. Поэтому меня не удивляло, что герцог Петров выбрал именно этого зверя для символа рода. Такой герб выглядел как откровенное заявление: если нужно, он достанет даже то, что закрыто для всего остального мира.

Что удивило меня больше всего — они не возражали фотографироваться и с моими невестами. С одной Златой это было бы понятно: дочь Императора любили и почитали все. Но и к Милене с Ольгой отнеслись так же, без тени пренебрежения. Либо играли очень тонко, либо действительно считали естественным, что всё должно выглядеть именно так.

И вот в такие моменты я особенно ощущал, что я чужак. Для них эта игра в роли была чем-то привычным и естественным, для меня же — сценой, в которой я участвую по чужим правилам. Но во мне жил и барон, обученный тем же манерам, что и эти аристократы. И именно он подсказывал: каждый шаг, каждый жест сейчас был сделан вовремя и в правильном месте. Герцог и его сын выглядели по-разному — красный и белый, — но вели себя одинаково. Даже двигались синхронно, словно заранее отрепетированная сцена.

Фотосессия заняла всего пару минут. Все мы — даже я — встали рефлекторно, как положено: каждый на своём месте, в правильной позе, будто всё это было заранее отрепетировано. Этого оказалось достаточно: одна-две минуты — и я был свободен.

Герцог, сохраняя безупречную вежливость, заговорил первым:

— Аристарх Николаевич, прошу простить меня. Подъезжают новые гости, а я, как хозяин дома, обязан встретить каждого лично. Проходите: ужин уже накрыт, у официантов есть лёгкий алкоголь и безалкогольные напитки. Через сорок минут начнётся первое шоу. Надеюсь, у нас ещё будет время пообщаться. Но сейчас, извините, я должен откланяться.

— Конечно, Иван Васильевич, всё прекрасно понимаю, — ответил я.

И я отметил: ни «здравствуйте», ни других формул приветствия здесь не прозвучало. В здешнем этикете рукопожатие уже считалось достаточным знаком уважения, слова были бы избыточны. Тем более в окружении вспышек и шума журналистов: в моём мире люди попытались бы перекричать толпу, но здесь повышение голоса считалось бы ошибкой для аристократа. Жест и момент были важнее любой реплики.

Мы с невестами прошли в зал. Я не удивился, что он выглядел современно: на первый взгляд — классический бальный, колонны, высокий потолок, блеск паркета. Но стоило присмотреться — и было понятно: достаточно пары переключений, и это помещение превращается в клубную арену со светомузыкой. Универсальный зал, одинаково подходящий и для бала, и для современной вечеринки.

Масштаб поражал. Здесь могло уместиться две-три тысячи человек, хотя с улицы размеры здания выглядели куда скромнее. Ещё больше удивляло то, что этот зал находился сразу за гостевым холлом. По сторонам уходили лестницы на верхние этажи, а сам дом явно тянулся глубоко вглубь территории. Я понимал: за этим залом скрываются ещё помещения, и Петров даже здесь нашёл способ показать, насколько велики его ресурсы.

Девушки двигались так же чинно, как и на приёме у Оболенского, только на этот раз нас никто не объявлял. Возможно, так было задумано, а возможно — просто формат ужина требовал большего «современного» вида. У Оболенского звучали имена — дань традиции. Здесь — тишина и движение без лишних слов.

Столы ломились от закусок. Главное отличие тоже бросалось в глаза: если у Оболенского на каждом квадратном метре стола было пять блюд, то здесь — восемь. Казалось, Петров специально изучил чужое меню и решил превзойти соперника во всём.

И тут я заметил самого Оболенского. Он шёл в нашу сторону, и люди расступались перед ним так, будто проходил сам Император. Каменное лицо сохраняло невозмутимость, но микродвижения — уголки глаз, брови, лёгкая тень улыбки — выдавали раздражение. Его бесило, что ужин у Петрова вышел даже богаче, чем у него самого. Хотя времени на подготовку было у обоих примерно одинаково, в столице всё доставалось проще и быстрее, а Петрову пришлось многое везти срочными порталами.

Зал был выдержан в тех же поведенческих красках, что и у Оболенского: люди переговаривались небольшими группами, кто-то держался у столов, официанты двигались по толпе с подносами, на которых блестели бокалы и даже ряды шотов. Я невольно удивился: Петров, похоже, решил дать выбор буквально во всём, что можно было успеть организовать за шесть — восемь часов. Выложился на полную.

На нас обратили внимание, но уже не так, как на приёме у Оболенского. Там мы были центром, здесь — лишь точка интереса. Впрочем, это было закономерно. В толпе я заметил несколько обособленных групп, к которым почти никто не подходил. В этих кружках стояли представители других Тринадцати родов. Они бросали короткие взгляды в мою сторону, но никто не задерживался. Жест был очевиден: мы почтили тебя присутствием, но общаться пока не намерены. И я, признаться, тоже не горел желанием заводить беседы.

Главное было выдержать время. По правилам этикета, если ужин устраивается в твою честь, ты обязан находиться на нём не менее четырёх часов. Это — минимальный срок, допускающийся лишь при форс-мажоре вроде войны. А по нормам приличия — пять. И учебник по аристократическим правилам, кстати, существует вполне реально: в нём это прописано чётко, как свод законов. В моём мире обучение этикету было скорее формальностью; здесь же — почти наукой. Так что впереди меня ждало пять часов, и единственная надежда была на то, что я смогу их пережить без дуэли.

Я решил действовать так же, как в прошлый раз: двигаться к столам, прикрываясь ими и стеной, создавая себе более безопасную зону. Слишком часто именно в толпе и на открытых пространствах случаются вызовы. Сейчас я чувствовал себя увереннее: третий ранг давал мне возможность сражаться на равных с магами четвёртого-пятого рангов. Управление Эхо стало точнее, я начал лучше видеть структуру потоков, даже пару раз сумел спутать движения Максиму и Марку, перенаправив их потоки в сторону. Это давало преимущество почти в два ранга, хотя в итоге победы мне пока не приносило.

Но желания сражаться всё равно не было. Я не пацифист, но понимал: любой вызов будет с преимуществом на стороне противника. Формально я числился вторым рангом, третий ещё не был зафиксирован, и вызывать меня имели право маги вплоть до девятого. Да, вряд ли кто-то из старших позволит себе «опуститься» до подобного вызова. Но если это всё же случится, скорее всего, это будет четвёртый или пятый ранг. С ними, в теории, я уже мог справиться.