— Ты помнишь? — прошептала Мария.

— Да, помню, — ответил Мейсон, уже зная, о чем она спросит.

— Ты помнишь, как мы катались с тобой на велосипеде?

— Да, вдвоем, — прошептал Мейсон. — Я помню, как сверкали спицы в колесах.

Женщина смотрела поверх его головы, а Мейсон продолжал:

— Я помню, какой смешной была твоя тень, когда она скользила по бетонной дорожке. Все вокруг мелькало, а твоя тень неотступно была рядом со мной, она бежала у моих ног, потому что я бежал рядом с тобой, как собака бежит возле своего хозяина.

— Это было прекрасно, правда, Мейсон?

— Да, лучшего в жизни мне не приходилось испытывать. Я даже до сих пор помню шелест шин на шершавом бетоне.

Мария заулыбалась.

— А Дик, ты помнишь, что делал Дик?

Женщина улыбалась.

— Да, он стоял в конце аллеи и махал нам рукой. Его очки поблескивали.

— Тогда он завидовал мне, — сказал Мейсон.

— Откуда ты знаешь? — спросила Мария.

— А он сам мне признался вечером.

— Я так берегла этот велосипед, Мейсон. Но потом он все‑таки куда‑то исчез. Я даже не знаю, куда и когда. Может, его выбросил муж.

Мейсон улыбнулся.

— Тебе тоже всегда жаль старых вещей? — спросил он.

— Да, я никогда не могу выбросить старую вещь сразу. Мне очень их жалко, я складываю их на чердаке, в шкафах. Ведь с каждой вещью связаны какие‑то воспоминания, а выбросив вещь, ты как бы лишаешься их, обедняешь свою жизнь.

И вдруг Мейсон сделался жестким.

— Я не могу жить только теми воспоминаниями, Мария.

Он резко выдернул свою руку из ее пальцев. Женщина вся сразу сжалась.

— Мейсон, я за тебя в ответе. Я не могу тебе так спокойно позволить убить себя.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь кончать жизнь самоубийством? Этот Питер Равински? Я просто хочу избавиться от кошмарных воспоминаний.

— Но не избавляться же от них вместе с жизнью, — возразила ему Мария.

— Мне кажется, — ответил Мейсон, — подобные воспоминания можно выбить еще чем‑то более сильным.

— Более сильное — это смерть, Мейсон. И ты не должен этого забывать. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла? — напрямую спросила Мария.

— Конечно, — согласился мужчина с таким предложением.

— Но тогда ты должен впустить меня в свою жизнь, в свою душу. Я должна понять, что там творится.

— Пожалуйста, моя душа не закрыта для тебя, — развел руками Мейсон.

— Но подумай, Мейсон, у всех, не только у меня, такое впечатление, что ты обвиняешь все остальное человечество, что они не были с тобой в пылающем самолете, в том, что они не могли помочь погибающим. Я бы хотела быть с тобой в этом самолете, тогда мы бы говорили на равных, так, как ты говоришь с Мартой Синклер.

— А я бы этого не хотел, — энергично затряс головой Мейсон Кэпвелл, — я не хотел бы, чтобы ты все это видела, чтобы ты пережила даже маленькую часть того, что выпало на мою долю и на долю погибших.

— Но в твоих словах нет никакого смысла. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла — и в то же время не пускаешь в свою душу, не даешь разобраться в том, что мучает тебя.

— А я и не хочу, чтобы во мне был какой‑то смысл, — зло бросил Мейсон. — Я говорю тебе правду, а уж как ты ее воспримешь — это твое дело. Если хочешь помочь — помоги.

— Но правда не есть истина, — возразила Мария.

— Я понимаю, — задумался Мейсон, — о чем ты говоришь. Ты намекаешь мне о боге, хочешь сказать, что во всем есть высший смысл, который объединяет мир. Но я выпал из этого мира, Мария. Я уже мертв.

Мейсон пристально взглянул на Марию.

— Или ты хочешь войти в жизнь мертвеца? — Мейсон невесело усмехнулся.

— Глупости все это, — Мария дрожащими руками теребила край скатерти. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Какая смерть, какой мертвец? Ты же жив, Мейсон. Самое страшное в том, что я не могу остановить тебя, если ты решил сам себя уничтожить. Ты не хочешь протянуть мне руку, чтобы я смогла удержать тебя на краю той страшной воронки, о которой ты говорил.

— С собой я справлюсь сам, — ответил Мейсон и прикрыл глаза.

Мария ждала, что он скажет еще что‑нибудь. Но Мейсон упрямо молчал.

— Что ж, Мейсон. Я хочу верить в то, что ты справишься с собой сам. Но извини, я не могу поверить в это до конца. Одно, что я могу тебе пообещать — это свою помощь. Знай, если ты только позовешь, я приду и помогу. Но если ты сам не захочешь этой помощи, то я, — Мария развела руками, — буду бессильна.

Мейсон ничего не ответил.

Мария встала и вышла из гостиной.

А он сидел за большим столом, все так же полуприкрыв глаза, и думал.

На следующий день Мейсон вел себя, как ни в чем не бывало, словно бы вечером не произошло между ним и Марией этого разговора. Словно бы они ни о чем не спорили и не пытались убедить друг друга в своей правоте.

В этот день Ричарду исполнялось двенадцать лет. Он убежал в школу, а мать пообещала ему, что к его возвращению все будет готово к празднику.

И Мария не обманула своего сына.

Полдня они с Мейсоном занимались покупками и приготовлениями к празднику. Они развесили в гостиной гирлянды флажков, съездили за праздничным тортом, купили свечи, напитки. Гостей должно было прийти довольно много — Ричард пригласил всех своих друзей и подружек.

А Мария пообещала устроить небольшое представление с танцами и песнями.

К вечеру собрались гости. Мария в новом шелковом платье, встречала гостей, представляла Мейсона. Тот приветливо всем улыбался.

Все в городке были наслышаны, что в доме Марии Робертсон появился интересный мужчина.

Женщины пытливо и придирчиво оглядывали Мейсона, как бы пытаясь найти изъян, чтобы потом посудачить о его недостатках.

Но Мейсон выглядел безукоризненно. С его лица не сходила добродушная улыбка, а глаза лучились весельем.

Дети, пришедшие на день рождения, как к магниту, тянулись к Мейсону. Они задавали ему самые разнообразные вопросы, порой очень каверзные. А Мейсон спокойно, как равным, как своим друзьям отвечал.

Дети улыбались и завидовали Дику. А тот расхаживал в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как настоящий хозяин дома. Он выглядел как маленький артист на своей премьере.

Горели свечи, вспыхивали цветные лампочки.

Гости сидели за длинным праздничным столом. Мария Робертсон с тремя своими ученицами танцевала рядом с камином веселый танец.

— Девочки, старайтесь. Будьте посерьезнее, а то вы так хохочете, — обращалась она к своим помощницам.

А девочки весело кружились вокруг своей учительницы.

— А теперь давайте поклонимся.

Девочки выстроились перед столом и стали раскланиваться, как самые настоящие балерины. Зрители радостно зааплодировали.

Праздник был в полном разгаре. Звенели бокалы, дети веселились, танцевали, подражая взрослым. Взрослые радостно аплодировали каждой веселой шутке, каждой песенке.

Мейсона тронул за руку Дик.

— Что тебе, именинник?

Мальчик указал головой на дверь.

На пороге стоял с огромным букетом алых роз Ник Адамс. В руках у него была картонная коробка, перевязанная синей лентой.

— Но ведь он к тебе, Ричард. Наверное, Ник пришел поздравить тебя с днем рождения, — сказал Мейсон, но все равно поднялся из‑за стола, извинился перед гостями и направился к двери.

Ричард последовал за ним.

— Здравствуй, Ник.

Тот вежливо кивнул Мейсону и протянул руку. Но коробка выскользнула и, упав на пол, раскрылась.

У ног Мейсона оказалась искусно сделанная модель пассажирского самолета.

— О, извините, это я принес в подарок Ричарду, — Ник поднял самолет и подал Дику.

Тот схватил модель в одну руку, цветы в другую и радостно помчался к столу похвалиться подарком.

— Пойдем к столу, Ник. Хорошо, что ты пришел, — Мейсон положил свою руку на худое плечо мальчика.

— Я хочу сидеть рядом с тобой, Мейсон, — попросил мальчик.

Мейсон вдруг почувствовал, что когда‑то с ним уже было что‑то подобное, он вспомнил…

…Они, пропахшие дымом, исцарапанные шли по взрытому черному полю, вокруг ярко–зеленые изломанные стебли кукурузы.