— Ты боишься? — вновь спросила она.

Мейсон, твердо сжав губы, молчал. Плотоядно улыбаясь, она повторила:

— Нет, тебе все‑таки страшно.

Тогда Мейсон отрицательно помотал головой:

— Можешь делать все, что хочешь.

То, что она совершила после этого, осталось в памяти Мейсона отражением полыхающей жгучей боли. Немного наклонив свечу, Вирджиния капнула расплавленный, обжигающий воск на грудь Мейсона.

Почувствовав боль, он вздрогнул, но Вирджиния, мгновенно взяв другой рукой открытую бутылку шампанского, плеснула ему на грудь несколько капель пенящегося холодного напитка. Боль сразу утихла, и приятное блаженство разлилось по всему телу Мейсона, и он застонал.

Тогда Вирджиния наклонилась и поцеловала его в губы, не сильно, едва прикоснувшись к ним языком:

— Тебе ведь нравится, Мейсон, ведь правда? — жарко прошептала она.

Мейсон не отвечал, он смирился с тем, что в этот вечер женщина будет властвовать над ним, что она будет делать с ним то, чего захочется ей самой.

Вирджиния снова наклонила свечу и стала капать расплавленным воском на его грудь. Под холодной струей шампанского воск тут же застывал, сладкое вино стекало на покрывало, оставляя темные мокрые пятна.

Мейсон то морщился от боли, то сладко вздрагивал. Вирджиния слегка коснулась его груди рукой и провела пальцами по еще мягкому воску. Мейсон широко раскрытыми глазами смотрел, как воск застывал на кончиках се пальцев, тянулся за ними.

Вирджиния словно дразнила Мейсона — она то наклонялась, касаясь его губ своими, то резко поднималась именно в тот момент, когда Мейсон уже готов был впиться в них. Хищно улыбаясь, она отрицательно качала головой.

Еще не застывший воск на его груди причинял ему боль, а она словно пытаясь усилить это чувство, пальцами снова и снова разминала застывающий прямо на глазах воск. Мейсон подрагивал от легкого покалывания груди, но эта боль была приятной, она нравилась Мейсону, туманила его разум. Его приоткрытые глаза и полураскрытый рот без слов говорили о том удовольствии, которое он испытывал.

Она вдруг провела рукой по его лицу. Мейсон ловил губами пальцы Вирджинии, облепленные теплым воском, но она все время отдергивала руку, не позволяя ему тянуться за собой.

Когда он уже отчаялся поймать ее пальцы, она сама осторожно, не спеша, раздвинула его губы острым, ярко накрашенным ногтем и глубоко опустила палец ему в рот. Мейсон жадно водил языком по нежной теплой коже, ощущая вкус расплавленного воска и сладкого вина.

Вирджиния очень медленно, едва заметно вздрагивая, вынула свой палец из его рта и облизала его своим острым языком. Мейсон следил за всеми ее движениями — за тем, как она плавно поставила свечу на тумбочку и взяла с нее другую, полную расплавленного горячего воска. Он смотрел и даже не делал попытки двинуться, наблюдая за тем, как Вирджиния, высоко подняв свечу, наклоняла ее. Тонкая струйка воска текла на его живот, стекая между ребер, застывая в ложбинках и складках кожи.

Вирджиния все ближе и ближе придвигала свечу к себе. Расплавленный воск уже лился на ее тело и стекал на Мейсона, который морщился от боли, но холодная струя пенящегося шампанского мгновенно студила ожоги, заставляя воск застывать.

По мере того, как горячая, липкая жидкость стекала все ниже и ниже по животу, приближаясь туда, где между ног Вирджинии возвышалась его напряженная мужская плоть, он стонал все сильнее и сильнее.

Необычное, никогда прежде не испытанное чувство, в котором были перемешаны боль и глубокое наслаждение, охватывало его. Он уже почти не соображал, что происходит. Исступленное желание овладеть ею заставляло Мейсона извиваться и поднимать голову. Однако Вирджиния властными движениями руки отталкивала его, заставляя падать на большие мягкие подушки.

Он уже потерял счет времени, не зная, сколько это продолжается. Ему показалось, что он услышал доносящийся снизу, из холла звук бьющих часов, однако спустя мгновение уже забыл об этом.

Любовь приносит не только наслаждение, но и боль. Мейсон погружается в нирвану. Мораль и нравственность лишь преграждают дорогу к наслаждению.

Вирджиния сидела у него в ногах и повернувшись стала кончиком языка лизать соски его грудей, покрытыми застывшими каплями остывающего воска. Едва ощутимое чувство трепетной сладости пробежало по его телу, и чтобы не оставаться в долгу он принялся все сильнее и сильнее двигать своим телом. Опьяняющее возбуждение охватило его, прорываясь все более сильными ощущениями душераздирающей сладости.

Он исступленно задрожал не в силах сдерживаться, но Вирджиния вдруг резко прекратила движения и, больно ущипнув его за сосок, задула свечу, которую она по–прежнему держала в руке. Легкий душистый дым наполнил спальню. Решив, что пришло время покончить с изнеможением, она медленно стала над Мейсоном

и осторожно и неторопливо покачивая бедрами, принялась освобождаться от белья.

Через несколько мгновений белые кружева упали на пол и Вирджиния вновь опустилась на колени покачивая бедрами. Мейсон оцепенело наблюдал за ее медленно покачивающейся грудью, которая то нависала над его лицом то отдалялась. Она терлась животом о его тело, стоя над Мейсоном на коленях. С жадным вожделением она гладила его тело, то целуя, то покусывая его грудь, а затем приникала к нему позволяя наслаждаться собой.

Все ее нежное, благоухающее тело представлялось Мейсону олицетворением самого прекрасного на Земле. Ему казалось, что перед его глазами вновь тот же самый сон. Он целовал ее в сумасшедшем исступлении не видя к чему прикасаются его губы. Он целовал ее руки и плечи, шею и грудь, бедра и ноги, в сладостном изнеможении касался лицом ее мягкого живота, самозабвенно припадая к впадине пупка. Ее сотрясали судороги сладострастия. Закрыв глаза, она отдавалась во власть его жгучих ласк, иногда пытаясь оторваться от него, но затем, снова опускаясь все ниже и плотнее.

Мейсон чувствовал как боль в связанных руках не позволяет ему целиком отдаться во власть страсти. В этом, наверно, и был смысл такого наслаждения.

Когда же она, покачивая бедрами и содрогаясь всем телом, позволила ему себя, он громко застонал, испытывая боль и сладостное изнеможение обволакивающее его. Он морщился от боли, стонал, но даже не пробовал высвободить руки. Вирджиния все сильнее прижимала его к постели. Ее движения были протяжными и плавными. Она сжимала между ладоней его лицо, выгибаясь всем телом, прикасалась сосками к его губам и в то же мгновение отрывала их, а потом снова давала Мейсону целовать их и наслаждаться собой.

Время от времени он, открывая глаза, видел ее опьяненное лицо, расширенные зрачки, которые излучали силу пронизывающую ему сердце. Он млел от одуряющего сладострастия. Колени и бедра Вирджинии ритмично двигались рядом с его лицом и теплота обнимавших его бедер разжигала Мейсона. С ног до головы он чувствовал себя во власти истомы. Сами собой их губы встречались в обжигающих жарких поцелуях. Нежный запах ее тела окутывал его как облако.

Шелковистые кудри щекотали его лоб и глаза, заставляя на мгновение отвлечься от жаркого огня пожиравшего их тела.

Ее глаза блестели и воспламеняли его. Ему казалось, что сердце его останавливается и он радостно умирает. Иногда она улыбалась, но это была улыбка человека, которого не было рядом с Мейсоном. Она как будто отдалилась от него в неведомую сладкую даль.

Движения ее тела в котором находилась его плоть разжигали в нем острое желание разом покончить со всем этим. Каждой своей неземной лаской она почти лишала его сознания.

Мейсон старался кругообразно вращать бедрами, чтобы доставлять как можно больше удовольствия своей партнерше. При этом веки ее дрогнули и она открыла глаза, светившиеся настоящей радостью и умилением.

— Как, хорошо, — вздохнула она. — Двигай медленнее.

Волнообразно изгибаясь и плавно раскачиваясь она стала помогать ему.