И от вида обнаженного, привлекательного тела жены вся злость в его душе улеглась, и он успокоился.

А Шейла, стоя под упругими струями воды, потягивалась, подставляла лицо, блаженно прикрыв глаза. Казалось, что вода смывает с нее усталость, смывает мысли, и женщине понемногу становилось лучше. Она приходила в себя, возвращалось ее обычное уверенное душевное состояние. Все сомнения исчезли, она вновь была Шейлой Лоран, преданной своему мужу, любящей женой.

Она выглянула из‑за стеклянной ширмы, по которой стекали капли воды.

— Дэвид…

— Что Шейла? — Дэвид пристально посмотрел на улыбающееся лицо жены.

— Иди ко мне… Раздевайся и иди сюда. Здесь просто замечательно.

Дэвид быстро сбросил одежду и вошел под душ. Шейла обняла его, приникла к нему всем телом. Дэвид вздрогнул.

— Что с тобой произошло? — спросил он, склонившись к самому уху.

— Ничего особенного. Просто сейчас я поняла, что очень тебя люблю. И что кроме тебя мне никто не нужен.

— Неужели для того, чтобы это понять, тебе нужно было принять душ.

— Нет, дело совсем в другом. Просто у меня было какое‑то душевное смятение. Знаешь, это все от этих выигрышей, проигрышей, банкетов, подарков. У меня даже закружилась голова, я как бы забыла самое себя. А сейчас я хочу быть с тобой. Я хочу быть прежней Шейлой, преданной тебе.

— А что, у тебя появлялись мысли мне изменить? — улыбнулся Дэвид.

— Что ты? Это я так, от счастья.

— Ты действительно счастлива сейчас?

— Да, мне кажется, что я даже очень счастлива, я даже боюсь в этом признаваться.

— Но ведь мы с тобой, в сущности, несчастные люди, — сказал Дэвид.

— Нет, это все ерунда, жизненные неурядицы, просто идет полоса невезения. И знаешь, что самое главное?

— Что же самое главное? — улыбаясь, переспросил Дэвид, подставляя свое лицо струям воды.

— Самое главное, — громко сказала Шейла, — что я люблю тебя, а ты любишь меня. А полоса неудач пройдет, и мы будем с тобой еще более счастливой парой, и все будут нам завидовать.

Дэвид обнял Шейлу, прижал ее к себе.

— Подожди, подожди, — запротестовала женщина. — Я хочу посмотреть на тебя. Отойди немного.

Дэвид сделал несколько шагов в сторону, прижался спиной к прохладной стене. А Шейла, присев на корточки, посмотрела на него снизу вверх.

— Ты такой красивый, Дэвид. Поверь мне, ты самый красивый мужчина.

Она говорила громко, перекрывая шум падающей воды. А Дэвид смотрел на ее сочные губы, на которых поблескивали капли воды, и у него росло желание обладать Шейлой, обладать именно сейчас. Именно здесь, прямо под душем… Но он не спешил, сдерживал себя. Понимая, что после близости наступит разочарование, и вновь вернутся неприятные мысли. Вновь в душе образуется невосполнимая пустота…

— Дэвид, представь себе, что мы попали под дождь, закрой глаза и слушай, как барабанят капли по стеклу.

Дэвид прикрыл глаза.

— Но, Шейла, дождь никогда не бывает таким горячим.

Женщина протянула руку и повернула кран. Вода сделалась прохладнее, и Дэвид, запрокинув голову, ловил губами струи.

— Помнишь, как мы попали под дождь?

И Дэвид вспомнил…

… они однажды, прогуливаясь по Санта–Барбаре, попали под теплый ливень. Тогда он, обняв Шейлу, бежал вместе с ней к небольшой беседке на самом берегу. Ливень был страшный, ветер гнал низкие облака.

А Шейла смеялась.

Вокруг сделалось темно, как ночью. Улицы вымерли, машины остановились.

А Шейла, казалось, не замечала тогда ничего вокруг. Ее не смущало то, что дождь залетает в беседку. Она прижималась к нему всем телом и горела желанием. И тогда Дэвид, схватив ее за руку, увлек на пляж.

Они бежали по мокрому песку, увязая в нем. Океан, до этого спокойный, вспенился, и волны накатывались, достигая середины пляжа.

Шейла внезапно отскочила в сторону и побежала по воде. Дэвиду показалось, что волны утащат ее, и он испугался. А Шейла не давала схватить себя, она бежала по самой кромке прибоя.

Когда Дэвид сумел догнать ее, обхватить за плечи, внезапно большая волна накатила на них, накрыла обоих. Дэвид и сейчас помнил тот поцелуй с привкусом соли на губах. А потом, когда волна ушла, и они лежали на мокром песке, Дэвид уже не боялся ни за себя, ни за Шейлу.

Он спокойно смотрел, как загибается гребень очередной волны, как на них накатывается зеленоватая, как бутылочное стекло вода…

— Дэвид, — услышал он сквозь шум воды, — что с тобой?

Лоран открыл глаза, он вновь находился в ванной комнате, шумел душ, Шейла озабоченно смотрела на него.

— С тобой что‑нибудь случилось?

— Нет, мне просто очень хорошо.

— Я хочу, чтобы и мне было хорошо, — попросила Шейла.

— Тогда и ты вспомни, как мы с тобой бежали в Санта–Барбаре под теплым дождем по мокрому пляжу. Я только что вспомнил это.

Шейла, держась рукой за стенку, поднялась и приблизилась к мужу. Тот нежно поцеловал ее в губы.

— Как жаль, что здесь в душе пресная вода, — прошептала Шейла.

— Ты тоже помнишь тот поцелуй?

— Да, — и их губы встретились…

Они вышли из ванной комнаты, оставляя на полу мокрые следы.

Шейла, дурачась, бросилась на огромную кровать и завернулась в простыню. Дэвид пытался ее распутать, но она не давалась, раззадоривая мужчину.

— Ты такой неловкий! — восклицала она. — Ты даже не умеешь меня раздеть.

Внезапно женщина стихла, она, широко раскрыв глаза, смотрела на возбужденного Дэвида. Тот тяжело дышал.

— Что с тобой, Шейла?

— Мне внезапно стало страшно.

— Что напугало тебя?

— Я боюсь тебя потерять, Дэвид.

— А я боюсь потерять тебя, — ответил мужчина.

Шейла распахнула простыню, и Дэвид потянулся к ней, ее влажное разгоряченное после душа тело манило его и возбуждало.

— Шейла, та самая красивая женщина в мире!

Тяжелые размышления при луне. Резкий телефонный звонок. Самуэль Лагранж собирается прислать вертолет. Самоубийства происходят только ночью. Монетка, которая всегда падает «орлом».

Медленно качался маятник напольных часов. В его блестящем диске отражалась луна.

Дэвид полусидел на кровати и смотрел на это бесконечное движение. Шейла уже спала, повернувшись к нему спиной, а Дэвид, как зачарованный, слушал тиканье старых часов, смотрел на сверкающий маятник, казавшийся ему полновесной золотой монетой. Звук часов убаюкивал, Дэвида клонило в сон. Он посмотрел на спящую жену.

«Как же безмятежно она спит? — подумал Дэвид, — гак, словно бы в нашей жизни все прекрасно. А ведь это далеко не так. Интересно, что снится сейчас Шейле? — подумал Дэвид. Па ее лице улыбка, а губы слегка приоткрыты, ресницы вздрагивают. Может, ей снится другой мужчина? Но почему я вдруг подумал об этом?»

Шейла блаженно потянулась и перевернулась на другой бок. Теперь Дэвид мог хорошо рассмотреть ее лицо.

«Днем она никогда не бывает такой счастливой, — подумал мужчина, — может быть, из‑за меня? Ведь у каждого в жизни была любовь, про которую ему хочется вспоминать. Наверное, в жизни Шейлы был мужчина, которого она вспоминает до сих пор. Конечно, она будет уверять, что любит меня, и я тоже начну ей клясться в этом. Но ведь и я сам храню в своей душе тайну, в которой никогда не признаюсь».

Дэвид напрягся, он даже испугался собственных мыслей. Перед его внутренним взором возникла Мадлен. Ее глаза насмешливо горели и словно бы прожигали Дэвида своим взглядом.

«Боже, что я наделал? — подумал Дэвид. — Ведь ничто в мире не стоит человеческой жизни — ни деньги, ни слава, ни успех».

Он вспомнил судебный процесс, вспомнил угрызения совести, вспомнил Джулию Уэйнрайт. Ведь и с ней у него была близость.

«Сколько же всего я натворил? — подумал Дэвид. — Даже ужасно вспомнить. Неужели, все это я? Неужели Шейла может любить меня такого? Ведь она, если и не знает, то догадывается о многом, и сама меня ни о чем не спрашивает. А я молчу. Может быть, лучше все выложить ей разом? Признаться во всех своих грехах? Но останется ли тогда любовь? Нет, я не могу этого сделать, потому что слишком люблю самого себя. Если мир узнает, какой я мерзавец, если я сам расскажу об этом, то все содрогнутся. Ведь я завидую Самуэлю Лагранжу, завидовал СиСи, завидовал Гранту — и не их деньгам, а именно их жизни. Нельзя сказать, что они порядочные и честные люди, но все‑таки они не преступают какой‑то невидимой грани, которая отделяет преступление от плохого поступка. Они находят в себе силы удержаться в обществе, а я не сумел этого сделать. Отсюда и наше с Шейлой бегство, наше затворничество в Санта–Монике».