Ведь всегда так бывает: во время больших потрясений, пожаров, землетрясений, катастроф все видят смерть и потом при встрече рассказывают друг другу, вспоминают подробности, и людям становится легче, потому что они перекладывают груз своих воспоминаний друг на друга, они делятся своим горем, и ноша каждого становится легче.

Доктор замолчал.

— Кто‑нибудь может начать?

Доктор Равински обвел взглядом собравшихся. Первой поднялась молодая женщина в полосатом свитере.

Она несколько мгновений помолчала, похрустывая пальцами.

— Знаете, мне тяжело говорить…

— Не бойтесь, здесь все свои, здесь ваши друзья, — успокоил женщину Питер Равински.

— Я потеряла свою сестру и двух племянников, — нервно заломав руки, сказал женщина, — они сидели впереди меня, их кресла были вырваны с корнем. Я могла дотянуться до них, — и женщина сделала резкое движение, се руки рванулись вперед.

Мужчины и женщины, сидевшие рядом с ней тут же потянулись к ней, пытаясь удержать ее.

— Может, ей лучше сесть? — спросил один из мужчин.

— Нет, пусть говорит дальше. Говорите, — доктор Равински подошел к женщине поближе.

— Я не могу, — тряхнув головой, прошептала женщина и опустилась в кресло.

— Мне нужно срочно вернуться в офис, — вскочил с места мужчина в темном строгом костюме. Его лицо было искажено гримасой боли.

Питер Равински сразу же догадался, что мужчина, конечно же, врет, просто он боится воспоминаний — они причиняют ему нестерпимую боль.

И он не осудил мужчину за это безобидное вранье.

— Вы, наверное, очень привязаны к своей работе и, наверное, вы тогда летели по делам?

— Я все‑таки скажу, — как бы пожалев мужчину в строгом темном костюме, сказала молодая женщина и вновь поднялась. — Мы тогда летели с сестрой и племянниками в отпуск. Мы решили встретиться как когда‑то в детстве, когда мы были девчонками. Но теперь мы обе уже были мамами.

По щекам молодой женщины текли слезы.

— А теперь, — женщина всхлипнула, — мы уже никогда не будем вместе, никогда–никогда.

Она прикрыла ладонями лицо и опустила голову.

— А что случилось, когда самолет ударился о землю? — задал свой вопрос Питер Равински.

— Я не знаю, я не помню, — прошептала женщина, отрывая ладони от лица, — был какой‑то невероятный шум, наверное, я закрыла глаза. А потом, когда я открыла глаза, вокруг был огонь, и едкий дым. Я подумала, что мы долго не проживем.

— А потом?

— А потом появился этот человек.

— Он здесь? — спросил психиатр.

Женщина принялась озираться вокруг.

— Нет, я не вижу его здесь.

— Это Мейсон Кэпвелл, — произнес психиатр, — к сожалению, он не смог приехать.

Мистер Равински развел руками.

— Да, тогда он не назвался. Но потом я видела его портрет в журналах и газетах. Он спас мне жизнь.

— Как он это сделал? — Питер Равински пристально смотрел на женщину.

— Знаете, там был такой дым, такое пламя. Я не знала, куда деться, куда идти и тут я услышала этот голос. Мне кажется, я никогда не забуду этот голос.

— Что же вы услышали?

— Он звал нас к себе. «Идите за мной, все ко мне!» — кричал мужчина.

— И что вы сделали?

Женщина приподнялась.

— Я взяла своих детей и сквозь дым направилась к нему. Вокруг были крики, стоны, проклятия, но его голос выделялся, он был такой простой, даже будничный, спокойный и уверенный.

— Так что же он сказал? — переспросил доктор.

— Он позвал нас всех, сказал: «Идите за мной, идите к свету»… А потом я видела, как он помог спуститься мальчику на землю, ведь фюзеляж самолета высоко зависал над полем. Я сама никогда не решилась бы прыгнуть. И вообще, если бы не этот мужчина, я пошла бы, если бы пошла, не в ту сторону. А так я взяла детей и, зажмурившись, прыгнула. Мы оказались на земле, мы оказались в безопасности. И честно говоря, сегодня я пришла сюда только ради того, что надеялась увидеть итого мужчину и поблагодарить его.

— И я пришел ради этого.

— И я.

— И мы пришли, чтобы сказать слова признательности.

— И я, — воскликнула пожилая женщина, — хотела бы увидеть этого мужчину, который меня спас. Я пришла сюда только ради него. Мне больно все это вспоминать. Но я должна поблагодарить этого бесстрашного человека.

Все заметно встрепенулись, когда услышали стук двери.

Прямо возле нее стояла пожилая женщина, опиравшаяся на тонкую палочку.

— Вы нас покидаете, миссис? — мистер Равински даже привстал со своего места.

— Я, собственно… Да, я ухожу, — замялась женщина.

— Почему?

— Знаете, я ведь не была на этом самолете.

— А что же вас привело сюда? — поинтересовался Питер Равински.

— На этом самолете летел мой сын, и я думала, что может быть кто‑то из присутствующих его видел и сможет мне рассказать о последних мгновениях его жизни, — по щекам женщины потекли слезы, голос подрагивал.

— Как звали вашего сына? — Питер Равински прошел через весь зал, взял женщину под руку.

Женщина назвала имя.

— Может быть, кто‑нибудь видел?

Присутствующие переглянулись, поднялся пожилой мужчина с седыми усами.

— Скажите, миссис, а где он сидел? Женщина назвала место.

— Двадцать один С? — уточнил мужчина.

— Да–да, — женщина подошла к сидящему. На ее лице появилась надежда.

— Это было прямо за моей спиной, — дрожащим голосом сказал мужчина. — У него были рыжие волосы?

Женщина утвердительно закивала головой.

— Да, да, каштановые.

— Он был высокий? — спросил мужчина.

— Да, шесть футов.

— Понимаете, миссис, в иллюминатор все время било ослепительное солнце, и мне могло показаться, что его волосы огненно–рыжие.

— Нет, они были такие… каштановые. Но могли показаться и рыжими. Ведь его в детстве даже дразнили рыжим.

Вскочил мужчина в джинсовой рубашке.

— Мне кажется, я видел вашего сына.

— И что? Как это все… было?

— Извините, миссис, я находился в другом конце самолета. Скорее всего, я запомнил его в аэропорту.

Пожилая женщина поняла, что мужчина с седыми усами просто не решается рассказать ей обо всем. Если бы она могла услышать и разобрать негромкий шепот женщины, которая обращалась к своему соседу, то тогда она узнала бы обо всем.

— Я знаю, что с ним произошло. Я видела место двадцать один С.

— И что? — мужчина придвинул свое ухо к женщине, и та зашептала: — Их заживо раздавило всех троих. Я рукой наткнулась на их раздавленные тела и испачкалась в кровь. Но об этом лучше не говорить, лучше не вспоминать, забыть, забыть…

Женщина откинулась на спинку кресла. Потом негромко продолжила:

— С того времени, как произошла катастрофа, я чувствую себя ужасно, я нахожусь в каком‑то постоянном напряжении.

— Но эта женщина приехала, чтобы хоть что‑то узнать о своем сыне.

— Нет, лучше ей этого не знать. Пусть думает, что все было не так ужасно.

— Знаете, доктор Равински, мне кажется, что это истязание надо прекратить, — воскликнула Марта Синклер.

— Почему? — доктор подошел к ней и опустился на корточки.

— Потому что это истязание. И от этого никому, ни одному из присутствующих легче не станет.

— Вы думаете, никому не станет легче. Но ведь многие не знают о последних мгновениях жизни близких.

— Доктор, у меня погиб сын.

— Но, миссис Синклер, вы‑то знаете, как он погиб.

Глаза женщины расширились от страха, а пальцы задрожали.

— Ведь ваш сын был у вас на руках, миссис Синклер. И вы были с ним до последнего мгновения.

Миссис Синклер тряхнула головой, как бы сбрасывая с себя кошмарное навязчивое видение и облегченно вздохнула, когда Питер Равински вновь обратился к пожилой женщине, опирающейся на тонкую тросточку.

— Когда вы в последний раз видели своего сына, миссис?

— Это было на его дне рождения, за месяц до этих страшных событий. Я никак не могу вспомнить, поцеловала я его на прощание тогда дома…

Женщина поднесла руку к губам.