— Вы не готовы, — вклинивается Роуз. — У тебя был рецидив всего несколько месяцев назад...

— Я никогда не буду готов, Роуз! — кричу я, мой пульс учащенно бьется. — Если ты ждешь, что я вылечусь, то лучше сдайся сейчас. Это будет длиться вечно. Не месяц. Не несколько лет. Я зависимый. Я вполне могу оставаться трезвым десять лет и снова сорваться. Ты должна это принять.

Ее лицо мрачнеет.

— А как же Лили?

— Я смогу заботиться о ней так же, как и всегда, — говорю я непреклонно, но на меня давит какая-то тяжесть. Я хорошо справлялся с этой работой, пока... не знаю. Пока мы не вернулись домой после поездки. Она просто отстранилась от меня. Это худшее, черт возьми, чувство в мире.

— О, — говорит Роуз, — ты имеешь в виду, когда ты годами позволял ей заниматься сексом с разными мужчинами каждую ночь, — это словно удар прямо в челюсть.

Я больше не могу выносить даже эту часть моего прошлого. Не проходит и дня, чтобы я не жалел, что не заключил Лили в объятия раньше, что не дал ей всего, что она искала, не остановил ее прежде, чем она начала искать этого с другими мужчинами. Что я не бросил пить ради нее, с самого начала.

Я направляю боль, которая переполняет меня, во что-то более мрачное, но тут замечаю небольшой живот под черным платьем Роуз. И сдерживаю мстительный выпад.

— Сегодня я сделаю тебе поблажку из-за твой беременности. Тот, кто растет у тебя в животе — демон. Он превращает тебя в зло.

Роуз поднимает руку, словно говоря: Заткнись.

— Мне не важен сейчас ребенок. Я хочу, чтобы Лили жила с нами, и если она хочет этого, то ты не должен ссориться со мной из-за этого.

— Она не хочет, — отвечаю я.

— А ты ее спрашивал?

— Да! — кричу я. Нет. Я внутренне гримасничаю, мои руки дрожат. На самом деле, у меня не было шанса спросить.

— Как долго её нет? — неожиданно спрашивает Райк.

У меня словно ледяной ком в желудке. Я проверяю подушку рядом со мной, уже зная, что Лили на ней нет.

— Твою мать, — ругаюсь я и вскакиваю на ноги. Страх пробирает меня до костей, вибрируя в каждом моем атоме, пока меня не переполняют ужас и паника. И самый чистый адреналин.

Меня заставляет действовать инстинкт. Я едва слышу, как Коннор сообщает, как долго ее не было. Я не жду, пока они последуют за мной. Я бегу в то место, куда она возвращается всякий раз, когда борется со своей зависимостью.

— ЛИЛИ! — кричу я, дергая ручку двери в ванную. Я стучу по дереву. — ЛИЛИ! — страх уже начал поглощать меня. Вчера она оттолкнула меня, когда я попытался поцеловать её после обеда. Я думал, ей нужно пространство — я не думал, что всё настолько плохо.

Я был настолько погружен в свои проблемы, что не замечал происходящего. Я не могу ее потерять. Ни на мгновение. Ни на секунду.

Она — единственная причина, по которой я все еще живу.

Я судорожно пытаюсь войти, вода бурлит в трубах. Душ включён.

— Двигайся, — говорит мне Райк.

Я сдвигаюсь, чтобы он мог выбить дверь плечом. После двух попыток она распахивается. Он врывается внутрь передо мной, кольца занавески для душа звенят о штангу, когда он её отдёргивает.

Как только я вижу Лили, одетую, сидящую в наполненной ванне и струи душа обдают ее худенькое тельце, я тут же прыгаю в ледяную воду. Я пристраиваю ее между своих ног, а она дрожит, прижимая колени к груди. Вода льется на нас, пропитывая наши волосы, одежду. И я держу ее нежное личико в моих ладонях, пока она плачет.

Моя грудь разрывается, каждая частичка меня кричит внутри. Я чувствую, что сломал единственную девушку, которую когда-либо любил. И всё, что я хочу сделать, это собрать её по кусочкам и вернуть в прежнее состояние. Я ищу ее глаза, наполненные слезами, и даже когда Райк перекрывает кран, мы оба дрожим не только от холода.

— Лил, тише, — говорю я, чувствуя, как ее боль пронизывает меня насквозь. — Все хорошо, — она прижимается ко мне, словно я могу выскользнуть из ее объятий, отпрянуть и уйти. Я ни за что так не поступлю. Наша любовь — это редкий дар. От нее я не могу отказаться, даже если бы попытался. Когда она кричит, такой же крик разрывает меня. Когда она плачет, мой мир утопает в горе. Когда она любит, я по-настоящему, по-настоящему парю.

Я никогда не хотел никого другого, кроме Лили.

— Прости... меня... — всхлипывает она, ее черная рубашка с длинными рукавами прилипает к худому телу. Она утыкается головой в изгиб моего плеча, и я крепко обнимаю ее, поглаживая по спине. Согревая ее своим прикосновением. Это катастрофа. Еще одна среда, когда мы оба, измученные и разбитые цепляемся за тот факт, что не можем жить друг без друга, но терпим поражение от препятствий, которые говорят, что мы должны это сделать.

— Простить за что, Лил? — шепчу я.

— Я хотела тебе рассказать... — шепчет Лили, вылезая из ее укрытия на моем плече. Ее мокрые волосы потемнели и обрамляют бледные щеки, из глаз льются печальные слезы. Я глажу ее по голове. Все хорошо, Лил. — Вчера я собиралась... я испугалась...

— Лили... — мягко говорю я, — ...ты можешь рассказать мне всё.

— Только не это, — она качает головой, заливаясь слезами. Я провожу большим пальцем по ее холодной коже. — Только не это.

Горячие слезы катятся по моим щекам. Она могла мне изменить. От этой мысли я на секунду перестаю дышать. Я не могу придумать ничего другого, что могло бы причинить ей такие муки и чувство вины. Мои губы почти касались ее лба, пока она смотрела на свои руки, словно они были воротами из этого мира.

Я беру их в свои, переплетая наши пальцы. По очереди. Если она хочет уйти, я уйду вместе с ней.

— Ты должна сказать мне, Лил, — шепчу я, когда в ее зеленых глазах появляется еще больше слез. — Я не могу гадать, — я пытаюсь сдержать эмоции, но я так тесно связан с ней, что почти невозможно не почувствовать каждую мелочь. Это как прикосновение пальцев к огню, а затем к снегу. Я в ужасе от того, что она может мне сказать, но еще больше я боюсь потерять ее. — Пожалуйста... не заставляй меня гадать.

Она кивает несколько раз, оставаясь спокойной. А потом ее губы раздвигаются в шоке и осознании.

— Ты думаешь... ты думаешь, что я изменила тебе? — ее лицо пропитано болью, от такой возможности. Что? Я насильно сдерживаю слёзы.

Эта боль ощущается словно кто-то сровнял меня с землей бульдозером.

— Я не знаю, Лил, — вздыхаю я. — Ты вела себя отстраненно, и ты не поехала со мной в Париж, так что у тебя было столько времени в одиночестве... Я просто, я не... я не знаю.

— Я не изменяла, — говорит она, ее подбородок снова дрожит. Она выглядит так, будто может ударить меня по руке, как она обычно делает. Но у нее нет сил на это, не осталось сил на этот удар. — Ты должен мне верить.

— Я верю, Лил, — говорю я, делая вдох, но не от полного облегчения. — Но ты должна, черт возьми, рассказать мне, что происходит.

— Я была расстроена... подавлена, — она трет глаза ладонью, но слезы все еще не прекращаются. — И я хотела что-то сделать, и я просто подумала... что это поможет, — стыд нарастает, когда она переводит взгляд с насадки для душа на свои колени, обхватив себя руками.

— Просто скажи уже, — призываю я. — Что бы это ни было. Просто выплесни это прямо сейчас, любовь моя, — я просто хочу, чтобы она снова почувствовала себя хорошо.

Она сосредоточенно смотрит на наши переплетенные руки.

— Я не знала, как тебе сказать... Думала, что пока ты будешь в Париже, я найду хороший способ сказать тебе это, но я не... я не думаю, что хороший способ существует. И я просто продолжала откладывать это, думая: Вот завтра наступит тот самый день, — она продолжает тереть глаза.

Наконец, она опускает руки.

И, глубоко вздохнув, говорит: — Я на восьмой неделе беременности.