— Ты и должна была быть такой, — огрызается она, делая несколько шагов вперед. Она неуверенно останавливается, нас по-прежнему разделяют триста метров. — То, что произошло, — это полный пиздец.

Я качаю головой.

— Я должна быть счастлива, что люди восхищаются тобой, — захлебываюсь я словами. — Ты моя сестра, и я люблю тебя, — слезы скатываются по моим щекам. — И я должна быть очень, очень счастлива, что тебе не пришлось пережить то, что пережила я, — но в глубине души я желала другого исхода. Это желание причинить боль моей сестре привело к тому, что чувство вины стало слишком сильным, чтобы с ним справиться. Это гложет меня каждый день, уничтожая все хорошее.

Я так и не смогла поговорить с Роуз. Она оправдает мои чувства, сказав, что все в порядке. А я не хочу, чтобы все было в порядке.

— Лили, — решительно говорит она. — СМИ не должны были позорить тебя с самого начала. И раз уж они это сделали, они не должны были относиться ко мне по-другому. Если бы наши роли поменялись местами, я была бы в такой чертовой ярости, что уже ворвалась бы в двадцать новостных агентств и свернула бы им шеи, — она откидывает волосы с плеча. — Не буду тебе врать, я позвонила в семь из них, чтобы поиздеваться, и остановилась только потому, что Коннор сказал мне, что я делаю заголовки еще хуже, — она делает напряженный вдох. — Это неправильно, и знаешь... больше всего на свете я бы хотела, чтобы с тобой обращались как со мной, а со мной — как с тобой.

Мой подбородок дрожит, и она отворачивается от меня, чтобы тоже не начать плакать. Я громко фыркаю, пытаясь остановить потоки слёз.

— Прекрати, — огрызается она, вытирая глаза. — Я не пользуюсь водостойкой тушью.

Я слабо улыбаюсь и подхожу к ней ближе, так что нас разделяет всего несколько метров.

— Мне жаль... — мое лицо искажается еще больше. — Я не хочу, чтобы это нас разлучило. Я не могу тебя потерять. Поэтому мне очень, очень жаль, что я была...

— Человеком, — говорит она мне, наклоняя голову и снова глядя на меня. — Я не могу сказать тебе, сколько раз я желала зла другим людям. Это совершенно нормально, Лили.

— Но ты же моя сестра...

— И что? Я уверена, что желала Коннору упасть на лицо, когда мне было пятнадцать, сломать нос и проиграть на «Модели ООН». Зависть, ревность — я знаю их, наверное, лучше, чем ты, — ещё один шаг. Мы на расстоянии объятий. — И знаешь что, сестренка, ты лучше меня. Я редко испытываю чувство вины из-за этих эмоций, а ты себя за это коришь. Так скажи мне, кто из нас настоящая жестокая сука?

Я бы никогда не променяла Роуз на другую сестру. Ни за что. Я вытираю нос рукой.

— Можно тебя обнять? — спрашиваю я.

Она морщит нос.

— Это теперь так будет?

— Да, — киваю я.

Она вздыхает и ставит коробку на пол.

— Не затягивай с этим.

Я улыбаюсь и обнимаю свою напряженную сестру. Она похлопывает меня по спине, как будто играет в гольф.

Когда мы расходимся, она указывает на три манекена.

— Как ты думаешь, безликий отпугнет детей? — ее глаза блестят при этой мысли.

— Или просто заставит их плакать в твоем магазине.

Теперь она гримасничает.

— Хотела бы я иметь снаружи табличку с надписью: Никаких колясок. Никаких младенцев. Никаких собак весом более 2,5 кг.

— А как насчет кошек?

— Если вы взяли с собой в магазин кошку, у вас серьезная проблема, — говорит она, а затем еще раз оценивает манекены. — Но ты права. Безликий — жуткий.

Я потираю залитые слезами щеки.

— Ты действительно приняла меня за Поппи? — спрашиваю я. Роуз — мой основной канал связи в семейных делах. Наше молчание выбило меня из колеи и загнало в черную дыру, и я беспокоюсь, что теперь, когда я выползаю наружу, все изменится.

— Она иногда заходит, — Роуз берет свою коробку и ставит ее на кассу. — Мама тоже, но я думаю, ей просто нравится внимание папарацци.

Я хмурюсь.

— Нравится? — я не замечала ничего особенного. Но, возможно, это потому, что я специально не смотрю в глаза нашей маме.

— Она не хочет, чтобы это прошло, — говорит Роуз. — Она даже подает истории в СМИ, чтобы мы оставались актуальными.

Мои губы приоткрываются.

— Что?

Роуз вздыхает.

— Я не уверена, что она им говорит. Она определенно сообщает, где она обедает в течение дня, чтобы они могли сделать фотографии. Она говорит, что такое внимание полезно для Fizzle, но на самом деле ей нравится статус. Сейчас у нее слишком много фальшивых друзей, которые заискивают перед ней.

Я понимаю, что мы, возможно, никогда не перестанем быть в центре внимания, если наша мама не будет целенаправленно возвращать нас обратно. Все это для «блага» семьи. Тяжёлый груз падает на меня, и я позволяю ему осесть.

— Тогда я многое пропустила, — мягко говорю я.

Она бросает на меня проницательный взгляд, как бы говоря: не думай об этом слишком много. И чтобы отвлечь меня еще больше, она говорит: — Мария участвует в «Щелкунчике» в декабре этого года. Вся семья собирается поддержать ее.

— Я буду там, — я поняла намек. — Ммм... — я осматриваю наполовину украшенный магазин. — Тебе нужна какая-нибудь помощь?

— У меня все под контролем, — быстро говорит она, почти машинально. Она поворачивается на каблуках, и когда я уже собираюсь уходить, она останавливается. — Подожди.

Я оглядываюсь.

— Я умираю с голоду, — она хватает ключи со стойки и клатч. — Пойдем пообедаем.

Я мягко улыбаюсь, мне нравится, что это был не вопрос. Роуз скорее требует твоего общества, чем просит о нем.

— Хорошо.

Узлы в моем животе медленно начинают распутываться.

41

. Лили Кэллоуэй

.

1 год: 04 месяца

Декабрь

Водитель нашего лимузина в третий раз нажимает на тормоз, и я падаю навзничь на кожаное сиденье, смеясь так сильно, что у меня болит грудь. Ло тяжело дышит, вцепившись рукой в сиденье надо мной, и, глядя вниз, качает головой. Но его собственная улыбка расплывается на лице, и на щеках появляются ямочки.

— Ты думаешь, он делает это нарочно? — спрашивает он, его янтарные глаза скользят по моему телу, оставляя горячие следы.

— Он бы первоклассно справился с должностью кокблокера¹⁹, — говорю я.

— Что ж, сегодня вечером я не хочу, чтобы мне мешали, — огонь, желание в его взгляде увлекают меня в приятное путешествие, на которую не способен ни один лимузин. — Ты готова?

Когда он произносит эти слова, машина снова кренится вперед, и он чуть не соскальзывает с заднего сиденья. Он хватает меня за плечо, прижимаясь ко мне всем телом, и крепкой рукой придерживает дверцу у меня над головой.

Я смеюсь еще громче, особенно когда он утыкается лбом в изгиб моей шеи и издает долгий, мучительный стон.

Мне нравится, что он возбужденнее меня.

Мне нравится, что я могу смеяться во время секса.

Но больше всего мне нравится, что больше нет ничего плохого в том, чтобы быть прижатыми друг к другу на заднем сиденье автомобиля. Это больше не превратит меня в одержимого монстра. Я никогда не думала, что достигну такого уровня контроля.

И все же, вот он.

Я начинаю чувствовать себя нормальной. Или, по крайней мере, в нашем понимании нормальной.

Стоны Ло переходят в поцелуи в шею, которые пропитывают нижнее белье и возбуждают множество чувствительных мест. Мой смех угасает, сменяясь глубокими вдохами.

Он задирает мое бархатное черное платье до живота и, подцепив пальцем трусики, оттягивает их в сторону. Когда его губы достигают моих, он наполняет меня, его твердость медленно возбуждает каждый нерв. Я вздергиваю подбородок в беззвучном вздохе.

И затем он целует меня глубоко, неизмеримыми поцелуями, которые сливают наши тела воедино. Как будто они были созданы для того, чтобы никогда не расставаться.