Оля вышла из ванной в длинном темно-фиолетовом халате. Кашлянув от дыма, она устроилась в кресле у камина. Халат чуть распахнулся на груди.

— У тебя здорово получилось… для первого раза, — произнесла она. — Можно снимать исторический фильм о газовой атаке немцев на Ипре в тысяча девятьсот пятнадцатом году… Но все-таки закрой окна. Я простужусь.

Борис выполнил ее просьбу.

— Знаешь, в этой ванной я была вроде Алисы в Стране Чудес. Там есть такие штуки…

— Какие? — спросил Борис, выуживая сигарету из деревянного ящичка в верхнем отделении бара.

— Такие… Их надо крутить, а потом нажимать.

— Ну да?

— Еще бы… Я поняла, именно в этом все дело, когда попадаешь в чужую страну. Люди, автомобили, магазины — все такое же. Дома немного другие, но главное отличие в мелочах. Как открыть воду в ванной? Как позвонить по уличному телефону? Куда бросать жетоны, чтобы пройти в метро, и есть ли у них вообще жетоны? В книгах об этом не пишут.

— Конечно не пишут, — согласился Борис. — Это само собой разумеется. Пойду посмотрю на твои штуки. Значит, сначала крутить, а потом нажимать? Не наоборот?

Девушка обиженно взглянула на Бориса.

— Интересно, как это у тебя выйдет. Пошуровав кочергой в камине, Борис загасил сигарету и двинулся в ванную. Он разделся, встал под душ и приступил к исследованию никелированной панели, обилием ручек, кнопок и рычажков похожей на пульт управления космического корабля. Он едва не ошпарился, прежде чем научился регулировать температуру воды. Но больше, чем столь очевидное стремление усложнять жизнь, Бориса удивило наличие окна в наружной стене, через которое был виден парк. Впрочем, почему бы и нет, подумал он. Ванная с окном снизу доверху, без штор невозможна в России, но здесь, в Англии, в стране покоя и безопасности, на территории частного владения, куда никто без приглашения не забредет, она уместна, как нигде. Иллюзия единства с природой, да почему иллюзия? Единство. Ведь и портьеры в гостиной — не для того, чтобы кто-нибудь не подглядел, а элемент дизайна, для уюта…

Второго халата не оказалось. Борис закутался в огромное полотенце наподобие древнего римлянина. Вернувшись в гостиную, он вскинул руку в салюте.

— Марк Антоний, начальник конницы и сенатор, приветствует тебя, царица Египта!

— О… Ты похож на Антония. Особенно очки.

— Я Антоний в современной трактовке, — пояснил Борис. — Очки символизируют великий ум.

Пока он принимал душ, гостиная успела согреться. При мягком освещении, дополненном отсветами оранжевого пламени, комната стала еще более уютной и домашней, словно уменьшилась в размере. Оля сервировала стол, приготовив скромную закуску из запасов Слейда, поставила в центр новую бутылку вина. Приспособлением вроде автоматического штопора, найденным Олей, — тоже характерный штрих непривычного быта — Борис откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

— Давай выпьем за корабли, — сказала девушка. Отражение огненных языков плясало в рубиновой сердцевине бокала.

— За те, что идут ко дну?

— Нет. За те, что держат путь к далекому дому… и возвращаются. И за вас, храбрый капитан.

— Корабли не возвращаются, — Борис поднял бокал, — корабли уходят и приходят, а это совсем не одно и то же.

— Я рада.

— Чему?

— Я и сама так думала, а ты правильно угадал.

— Я не угадывал, я теперь знаю.

Они выпили понемногу, просто чтобы ощутить вкус вина.

— Неужели для того, чтобы отличить важное от пустяков, — сказала Ольга, опуская взгляд вниз, к огню, — неужели для этого надо, чтобы в нас стреляли?

— А что, по-твоему, важно?

— Сидеть в кресле у камина.

— Пить вино.

— Говорить ни о чем.

— И молчать о том же.

Они улыбнулись друг другу одними глазами.

— Планировка английских домов, — промолвил Борис, — такая же загадка, как и те штуки в ванной. Например, мистер Слейд упоминал о том, что где-то тут есть спальня. Но вот где?

Оля подошла к Борису, присела на подлокотник его кресла, провела рукой по его влажным волосам.

— Зачем тебе спальня, Антоний? Вот ковер. Это шкура льва, поверженного Гераклом. А за окнами шумит великий Рим, и так близка битва при Акции…

Борис прикоснулся щекой к щеке девушки, глядя, как опадают и становятся красными языки пламени в камине.

— Антоний проиграл битву при Акции, — очень тихо выдохнул он.

— Нет. Если ты сражался, ты уже не проиграл.

Джек Слейд очень устал. Так всегда с ним бывало: бюрократическая канитель после операции выматывала сильнее, чем работа на холоде, во враждебном окружении.

Марстенс уехал на какое-то таинственное совещание на Даунинг-стрит, и Слейд получил долгожданную передышку. Он даже позволил себе выпить рюмку французского коньяка — только одну, как лекарство от усталости.

В кабинете было полутемно из-за прикрытых штор. Слейд включил компьютер, вынул из сейфа привезенную из Москвы дискету, посмотрел на нее. Здесь, в Лондоне, еще никто не заглядывал в файл, никто, кроме Слейда, даже не взял дискету в руки, и это было очень странно. Как правило, любая новая информация сразу попадает в оборот специалистов, а уж такая… Ведь из отчета Слейда всем предельно ясно, ЧТО он привез! И Марстенс ничего не объяснил, лишь намекнул, что Даунинг-стрит в растерянности и многое должно проясниться после совещания. Многое? Ну что ж, подождем…

Слейд вложил дискету в дисковод и подумал о пароле, составленном Борисом и Ольгой независимо друг от друга, — о не существующем в языке, но таком трогательном слове «LIVEHOPE»…

Имени файла на экране не появилось. Слейд нахмурился. Сбой компьютера? Нет, все работает нормально. С противным ощущением электрической дрожи вдоль позвоночника Слейд вызвал программу восстановления удаленной информации. Программа утверждала, что с дискеты ничего не удалялось. Это была чистая отформатированная дискета.

Слейд вынул ее из дисковода. Та самая дискета, «Вербатим», со слегка потертой наклейкой, с карандашной пометкой. Да она и не может быть другой. Тогда как же…

Ведь никто не имел возможности форматировать прямо на глазах у Слейда!

Чертовщина… Слейд уперся пустым взором в столь же пустой экран. Из транса его вывел прерывистый сигнал интеркома.

— Мистер Слейд, немедленно зайдите к мистеру Марстенсу.

Вот как — немедленно. Что стряслось? Почему Марстенс вернулся так быстро? Обычно эти совещания бесконечны.

Сунув дискету в карман, Слейд вышел из кабинета. Марстенса он нашел в странном расположении духа — тот выглядел не рассерженным, не озабоченным, а… Если бы Слейд знал Марстенса хуже, он определил бы его вид как виноватый. Но Марстенс и покаяние — понятия несовместимые.

— Садитесь, Джек. — Марстенс кивнул на кресло и замолчал, будто не решался начать.

Тогда решился Слейд — на прыжок в ледяную воду Он достал дискету, положил ее на стол и сказал:

— Сэр, вот дискета, которую я вывез из Москвы. Только что я запускал ее, но…

Марстенс сделал утомленно-останавливающий жест, и Слейд умолк.

— Джек, это совещание… Оно только подвело итог. Вопрос поднимался еще после сообщения Дэвида Сэйла о возможности репликации. Вы удивлены? Это так… Отчасти он увязывался с клонированием. Вам, вероятно, известно, что о клонировании дискутировали и раньше. Отношение самое осторожное. Уже с начала апреля девяносто седьмого года ассигнования на эти программы были урезаны наполовину, а через год финансирование вообще собирались отменить. Но не отменили, оставили тонкий ручеек из-за медицинских надежд на выращивание органов для пересадки. Но ваша репликация — совершенно иное дело. Это поле для невиданных в истории злоупотреблений. Мнение единодушно, Джек не буду ходить вокруг да около, лучше сразу. Ваши усилия напрасны. Ваша операция проведена блестяще, но… впустую.

— Сэр…

Марстенс полуприкрыл глаза.

— Мне очень жаль, Джек. Любые исследования по этой теме категорически запрещены, любая информация, откуда бы она ни исходила, подлежит уничтожению, а ее распространение отныне является тяжким уголовным преступлением. Вы рисковали жизнью, чтобы добыть эту дискету, но у вас хватит мужества и мудрости примириться с тем, что она никому не нужна.