Уничтожающе взглянув на Шермана, Довгер вышел.

— Зря ты не настоял, — проговорила Ника. — Мало ли что…

— Да ведь он в принципе прав. Нам неплохо бы сидеть тут потише, пока я не сделаю то, ради чего мы сюда приехали…

— А кстати, из-за чего мы сюда приехали? — Ника прищурилась, закуривая новую сигарету.

Шерман отодвинул лежавший перед ним чертеж:

— Послушай…

— Что «послушай»? Не пора ли тебе быть более откровенным со мной? Я просила тебя рассказать о проекте «Мельница», просила рассказать о цели нашей поездки и что получила?

— Просто я еще не решил…

— Ну да? В постели ты был намного решительнее.

— Во-первых, все сказанное в этом кабинете наверняка записывается на пленку…

— Не думаю, раз Довгер так с нами говорил. Если записывается, то самим Довгером или теми его людьми, кто в курсе. И что такого неизвестного им о проекте «Мельница» ты мог бы мне сообщить?

— Ничего, но… Чем меньше разговоров…

— Здесь? Ну пусть… А раньше? Как надоели эти тайны мадридского двора, в которых ни для кого, кроме меня, нет никаких тайн!

— Я беспокоюсь только о тебе. Есть вещи, которые…

— Которые не надо знать легкомысленным, болтливым девчонкам?

— Перестань. Вещи, которые лучше бы никому на Земле не знать…

«Кроме тебя, великого и неповторимого», — собиралась уже съязвить Ника, но эти слова так и не были произнесены. Они остались несказанными, потому что Нику поразила искренняя, глубинная боль, прозвучавшая в голосе Шермана.

Диана вытащила видеокассету из плеера так брезгливо, будто держала дохлую крысу, и с отвращением швырнула на стол.

— Какая тоска, — по-немецки пожаловалась она Фолкмеру. — От этой подводной жизни я лишусь рассудка.

— Вам ли плакать? — невесело усмехнулся тот. — Вам доставляют все, что вы заказываете: кассеты, диски, книги, журналы, деликатесы, шампанское… А вскоре вас ждет свобода.

К наружной стене комнаты или каюты, где перебрасывались репликами Диана и Фолкмер, был притиснут узенький диванчик, не шире спальной полки в вагоне поезда дальнего следования. Присев на его край, Диана втолкнула в плеер новую кассету. Под романтические рулады саксофона Кении Джи на экране сменялись восхитительные ландшафты видового фильма «Наша планета Земля».

— Скажите мне, Йохан, — задумчиво произнесла Диана, глядя на проплывающие кадры горных вершин, — вот сейчас, когда все ваши планы рухнули…

— Вы уверены, что они рухнули? — живо отреагировал Фолкмер.

— Ну, ведь этот загадочный англичанин…

— А почему вы решили, что он англичанин?

— Он назвался Джоном Шерманом. Англичанин или американец, но я стою за англичанина. В его внешности, манере держаться есть что-то такое… лондонское.

— Лондонское! — повторил Фолкмер так, словно услышал о Лондоне впервые в жизни. — Англичанин, который владеет немецким лучше меня, а русским, подозреваю, не хуже вас…

— Вы находите что-то необычное в знании нескольких языков?

— Да нет, но… Вы видели, как он отобрал у меня пистолет? Я во многих переделках бывал, приходилось и подраться, и пострелять. Выигрывал и проигрывал, но такого не помню. Ничего похожего. У этого парня буквально сверхъестественная реакция.

— Вы думаете, Йохан, — улыбнулась Диана, — что в лице Джона Шермана мы столкнулись со сверхъестественной силой?

— Не знаю, что и думать, — признался Фолкмер. — Этот Джон Шерман, или Комлев, или как там его зовут… Может быть, он и англичанин, но я бы не удивился, узнав, что он прибыл из Атлантиды или мистического королевства Шангри-Ла.

— Йохан, вы допускаете типичную ошибку перспективы, и она вызвана вашим ущемленным самолюбием. Когда вы терпите поражение, вам лестно наделить противника демоническими свойствами. Не так обидно, не обычный же человек вас переиграл…

— Это вы ошибаетесь, — возразил Фолкмер, озираясь в поисках сигарет. — Вы забыли, что тот парень в Штернбурге тоже сумел выхватить у меня оружие, и тем не менее никаких демонических свойств я ему не приписываю. Ситуация была такова, что я попросту зевнул. Что же тут постыдного? Никто не совершенен. Но уж с этим Шерманом я не зевал, не сомневайтесь. Да еще как не зевал… А он даже с интонации не сбился!

Диана потянулась, как кошка:

— Довольно… У меня нет желания говорить о Джоне Шермане, кем бы он ни был, я совсем о другом собиралась вас спросить.

— О чем же?

— Чего хочется сейчас вам самому, Йохан? Помимо ваших планов, рухнувших или нет, помимо любой целеустремленности, помимо всех добровольных и навязанных ролей — вам самому, человеку Йохану Фолкмеру?

Озадаченный Фолкмер уставился на огонек своей зажигалки.

— Кажется, — пробормотал он, прикуривая, — я не вполне понимаю…

— Нет, вы понимаете. Но вы боитесь ответить, боитесь раскрыться передо мной. Почему? Вскоре мы расстанемся и никогда уже не увидимся больше. Или вы тут намекали на возможность вторично меня похитить?

Она рассмеялась, а Фолкмер только буркнул:

— Когда?

— Когда ставили под сомнение крах ваших замыслов.

— Черт, что за ерунда… Ничего конкретного я не имел в виду. Просто как это бывает… Сегодня король, завтра нищий, послезавтра снова король.

— И опять нищий, да? Все правильно, Йохан, такой подход к жизни в вашем характере. Вы — авантюрист. Вам бы родиться в восемнадцатом веке… Но ничего, вы и в нашем веке не теряетесь. Ваши операции великолепны… Я аплодировала бы вам, не коснись они меня так близко.

— Зачем вы мне все это говорите?

— Затем, что вы притягиваете меня. Глупо, смешно, но эта сила выше меня самой. И нам предстоит расстаться… Необыкновенно начавшись, это приключение должно и необыкновенно закончиться. У нас еще есть шампанское…

Словно ей стало жарко, она расстегнула верхнюю пуговицу. Фолкмер, колеблясь, медленно произнес:

— К чему это, Диана? Зачем усложнять…

— Я упрощаю! — Вторая пуговица была расстегнута. — Достаньте шампанское.

— Только для вас. Вам известно, что здесь, на станции, я не пью спиртного.

— Сегодня вы выпьете. Я прошу, я требую — вы выпьете со мной! Один бокал…

Последние слова прозвучали умоляюще, а с победой над третьей пуговицей перед Фолкмером в наиболее волнующем ракурсе предстала безупречная грудь Дианы — он мог видеть края коричневых кружочков около сосков. Тут не устоял бы и железный человек, а Фолкмер не был железным. Он достал бутылку шампанского, откупорил и наполнил два бокала. Соприкоснувшись, бокалы не зазвенели, полные тяжелой золотой влаги.

— За эту минуту! — провозгласила Диана. — За то, что в эту минуту мы здесь, за наш порыв и за эту прекрасную музыку… Но убавьте, пожалуйста, громкость. Я хочу, чтобы решительно все идеально подходило к моему настроению.

— Извольте. — Фолкмер поставил бокал на круглый столик, не отпив ни глотка. — Подождите, да где же пульт… Тут громкость только с пульта регулируется…

— Куда-то я его засунула. — В голосе Дианы появились интонации капризной принцессы. — Найдите, ухаживайте за мной!

Поиски пульта не затянулись, но, когда Фолкмер приглушил звук и снова повернулся к Диане, она уже была обнажена до пояса. Ослепительно улыбаясь, она поднесла бокал к губам.

— Пейте, Йохан!

Одним глотком Фолкмер осушил свой бокал.

— Теперь раздевайтесь, — прошептала Диана и облизнула губы.

Как в полусне, Фолкмер начал исполнять ее приказ. Он почему-то путался в рукавах, его покачивало. Мысль о разыгравшемся снаружи шторме показалась ему необычайно забавной, и он хихикнул. Но тут же его пошатнуло сильнее, стены, потолок, лампы, кадры видеофильма, лицо Дианы — все понеслось в ускоряющемся вихре. В глазах сначала покраснело, потом потемнело. Внешний мир померк для Йохана Фолкмера. Какое-то время для него еще танцевали разноцветные привидения, затем разбежались и они.

Очнулся он с дикой головной болью, лежа на спине, лицом вверх. Приподняв голову, он увидел, что совершенно обнажен и лежит на отодвинутой от стены кушетке-диванчике. Он попытался встать и обнаружил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. В кожу врезались тонкие шнуры. Нетрудно было догадаться, что его запястья и щиколотки намертво привязаны к металлической раме в основании кушетки.