Египтолог снова взялся за увеличительное стекло. В том месте, где лезвие соединялось с рукояткой, он заметил утолщение. Зачем оно? Ведь лезвие должно плотно вставляться в рукоятку. Ради изящества линий?

Ученый взял скальпель и нанес на поверхность утолщения крохотную царапину, которая серебристо заблестела. Это не бронза, а иной металл, лишь сверху покрытый тонким слоем бронзы! А лезвие… Бронзовое, без сомнения. С какой целью древний мастер заплавил стык рукоятки и лезвия другим металлом и каким? Олово, серебро, свинец? Очевидно, эстетические соображения тут ни при чем, тогда не было бы никакого смысла отказываться от бронзы и усложнять процесс изготовления. А если этот металл менее тугоплавкий?

То, что затем сделал Левандовский, вряд ли одобрили бы большинство его коллег. Но ученый был захвачен непреодолимым любопытством. Он раскалил паяльник и ткнул жалом в серебристую царапину. Капли расплавленного металла упали в подставленную тарелку. Догадка подтверждалась. Полчаса спустя место стыка лезвия с рукояткой было избавлено от наплавления.

Левандовский попытался вытащить лезвие из рукоятки. Безуспешно. Тогда он повернул его влево, вправо… Что-то щелкнуло. Бронзовая оболочка сползла с внутреннего лезвия — она представляла собой подобие ножен. Но было ли то, что внутри, вторым лезвием? Узкая полоска бронзы, и она легко вынулась из рукоятки.

Всю полоску сплошь покрывали миниатюрные иероглифы. Их было очень много, они теснились по обеим сторонам. Левандовский вновь схватил лупу; его сердце колотилось так, словно он взбежал по лестнице на двадцатый этаж.

Перед началом текста был изображен надменный сфинкс, а в конце — нечто вроде птицы с явными техногенными признаками. Подобные изображения часто попадаются в древних культурах, и некоторые исследователи усматривают в них косвенные доказательства посещения Земли посланцами иного разума. Но не птица и не сфинкс приковали внимание Левандовского в первую очередь, а сам текст. Он был написан теми же криптографическими знаками, что и папирусы!

Да, теперь ученый не сомневался: судьба помогла ему сделать крупное открытие (это открытие могли сделать и сотрудники Египетского археологического музея еще в 1925 году или даже сам Джулиан Прендергаст. Но никому не пришло в голову испортить ценную находку).

Левандовский тотчас же принялся перерисовывать криптограмму.

Шесть дней напряженнейшей работы прояснили для Ильи Левандовского многое, а еще больше запутали. Опираясь на собственные достижения в расшифровке папирусов, он довольно быстро прочел большую часть текста — и прочитанное немало изумило его, — но остальное расшифровать не удалось. Впрочем, Левандовский понимал, что перед ним подобие формул, описание какого-то процесса, ноу-хау, выражаясь современным языком. Ему отчаянно не хватало соответствующих знаний, и он принял верное решение — обратиться к специалисту.

Левандовский направился к телефону, и тут раздался звонок. Он снял трубку.

— Слушаю.

— Алло, это Костров, — загудел знакомый бас. — Как дела?

— Смотря какие, — уклончиво ответил ученый.

— Что там с нашей вещицей?

— Ах это… Понимаешь, я закрутился… Выясняю понемногу. Дай мне еще недельку.

— Да ради бога, мне не к спеху. — Левандовский уловил в интонациях собеседника недовольство, плохо вязавшееся со смыслом его слов, но предпочел не заметить этого.

— Вот и отлично. Ты извини, у меня тут гости…

— Надеюсь, они вещичку не умыкнут?

— Она в надежном месте.

— Шучу. Ну пока.

— До свидания.

Левандовский нажал на рычаг и набрал номер.

— Алло, — услышал он в трубке.

— Антон, ты? Это Илья Владимирович. Позови, пожалуйста, отца.

— Минутку…

Трубку взял профессор Калужский.

— Илья?

— Добрый день, Олег. Ты не занят?

— Да вроде нет пока, а что такое?

— Есть прелюбопытнейшая проблема, похоже, по твоей части. Могу я сейчас подъехать к тебе?

— Подъезжай. А что по моей части? С каких пор ты увлекся…

— Все при встрече, Олег.

Профессор Олег Андреевич Калужский обитал неподалеку, возле станции метро «Новослободская». Через сорок минут Левандовский входил в квартиру профессора, где тот после смерти жены жил вдвоем с сыном.

Двадцатилетний Антон поздоровался, тут же попрощался и убежал в библиотеку за какими-то книгами к институтскому семинару. Калужский и Левандовский остались вдвоем.

— Я знаю тебя четверть века, — сказал профессор, — но до сих пор ты не проявлял ни малейшего интереса к моей науке. Ты весь в прошлом, я в будущем… Что стряслось?

Левандовский не скрывал нетерпения. Он выложил на стол стилет, разобрал его и показал профессору внутреннюю полоску металла, покрытую иероглифами. Затем раскрыл папку, где на нескольких листах подробно описал ход своей работы по расшифровке криптограммы. Все это он проделал молча. Калужский с интересом следил за действиями египтолога. Он осмотрел стилет, прочел содержимое папки, после чего стал неторопливо набивать трубку.

— Ну? — не выдержал Левандовский. — Твое просвещенное мнение?

— В высшей степени любопытно. — Профессор запыхтел трубкой, наполняя комнату ароматом французского табака «Сен-Клод». — Да-с… Любопытно в высшей степени. Но откуда у тебя это? — Калужский снова принялся разглядывать стилет.

— Привезли из Египта. И я склонен полагать, что ученым об этой находке ничего не известно. Полторы тысячи лет до новой эры…

— Мм… Значит, ты первый?

— Да, похоже.

— Так-так… — Калужский перебирал листы из папки египтолога. — Причины твоих затруднений мне ясны, тут и впрямь скорее для меня задачка. Но, по-моему, ты все же допустил ошибку.

— Какую?

— Смотри, — профессор отчеркнул ногтем строчку в записях Левандовского, — здесь… и здесь. Как будто половина формулы… Обрывается… Потом продолжается. А середины нет. Где же середина?

— Где?

— Вот она. — Профессор помахал в воздухе оболочкой-ножнами. — Это не просто картинки. Видишь символы на одеянии фараона?

— Я не обратил на них внимания… Занимался внутренним лезвием…

— И ухитрился проглядеть очевидное. Из твоих же собственных схем следует, что этот иероглиф и этот вместе составляют… Что?

— Ах черт! — Левандовский хлопнул себя по колену. — Я форменный идиот.

— Да брось ты, — утешил друга профессор. — По себе знаю… Когда зароешься в проблему, не видишь и того, что рядом лежит, а оно-то и есть самое необходимое. К тому же в главном ты прав.

— В чем?

— В том, что без меня тебе не обойтись. Чтобы до конца проникнуть в эту криптограмму, нужны специальные знания, которых у тебя нет.

— А ты сумеешь?

— Да, если стилет и твои записи останутся у меня хотя бы дней на семь.

Левандовский колебался.

— Олег, это очень ценная вещь, и она не моя… Страховая стоимость аналога в Египетском археологическом музее — пятьдесят тысяч долларов…

— Ого!

— Зачем тебе стилет? Иероглифы внутреннего лезвия скопированы мной с высокой точностью, а оболочку мы сфотографируем.

— Нет, — возразил профессор, — это не разговор. Тут может быть еще что-то. В институте я подвергну стилет полной обработке на аппаратуре, какой любой криминалист позавидует. Ничего нельзя упустить.

— Но…

— Не беспокойся, — прервал Калужский. — Ни малейшего вреда стилету я не причиню. И секретность гарантирую — работать буду по вечерам, один в лаборатории. Конечно, стилет постоянно будет находиться при мне, глаз с него не спущу. Пятьдесят тысяч долларов — в сущности, пустяки, а научное значение этой вещи неоценимо…

— Ладно, — сдался Левандовский. — Но только семь дней.

— Ба! Господь Бог за семь дней создал мир! Египтолог криво улыбнулся.

— Но посмотри на этот мир…

Говоря о гарантиях секретности, профессор Калужский подразумевал лишь следующее: нечестные люди не смогут узнать о существовании редкостного и дорогого произведения искусства и похитить его. О том же, чтобы держать в тайне сенсационные результаты расшифровки египетского текста, профессор и не думал, ему не пришла бы в голову столь явная бессмыслица.