— Отлично. Как раз хотел уменьшить количество ртов в отряде. Завтра с утра за тобой придут, отправишься на обучение, — несмотря на видимую сухость и черствость, Варукт был весьма доброжелателен, объяснял недочеты и заботился о своих подопечных, даже о тех, кто попадал в карательные группы за страшные преступления.

Грим еле заметно улыбнулся — подобное отношение весьма забавляло. Особенно, если в процессе оказывалось не так много холодности.

На деле же, Варукт отлично знал настроение Грима. И если обычно он старался сохранять авторитет надзирателя перед каждым осужденным, то сейчас, глядя на страдающего от чувств юношу, не мог оставить это без внимания.

— Благодарю вас, сэр. Скорой вам ночи.

Сокровенным чаянием стражника, сборщика, да и вообще кого угодно за стеной было то, чтобы ночь завершилась как можно скорее. Таков смысл пожелания — короткой и легкой ночи.

Вежливо распрощавшись, юноша ушел пройтись. После работы ему спалось лучше, а за ее неимением самым простым способом уснуть осталась прогулка. Только пройдя несколько кругов по их небольшому району внутри города Грим был готов отойти ко сну. Бессонница мучила и его, а теперь, когда денег на зелье доброго сна больше нет, приходится изощряться.

Рухнув в кровать, он поежился. Суть прогулки в том, чтобы выгнать из тела мысли — и о кошмарах тоже. Но сейчас, перед новым поворотом на стремительной дороге его жизни, очистить разум не удается. К сожалению, спать нужно даже так. Пролежав около пары часов без сна, юноша все же в него провалился.

Насекомые. Сотни, тысячи и десятки тысяч. Туча, что пожирает все вокруг, берущая начало из леса, несется прямо на него. От каждой твари слышится потусторонний вой — будто великое множество голодных, алчущих жизни душ обрело форму. В голове лишь одна мысль: «Бежать!» Поддавшись порыву, Грим пытается сорваться с места, но ноги не слушаются. Он пытается переставить их хотя бы раз, но безуспешно. А туча все ближе, вой все громче, и только один звук перебивает стрекотание насекомых — бешеное биение сердца. Лишь ударив себя по бедру, юноша смог начать движение. Сперва ровно, быстро и четко, с желанием спастись. Затем неуклюже, путанно и неловко — тело все еще словно зачаровано и отказывается подчиняться. И вот у него в кулаке появился кинжал. Он режет себе руку, кромсает ее в клочья, лишь бы боль заставила двигаться вперед. Кровь будто кипяток бежит по коже, заставляя одновременно ощущать и будто под ней варится плоть, и нарастающий в глубине тела холод. Аккуратный и неторопливый, подбирающийся к сердцу трепетно и ласково, как влюбленный к спящей красавице. Но все это — ничто по сравнению с диким страхом. Грим знает. Чувствует плотью, слышит кровью и понимает душой — эта охота идет за ним. Он один виноват в этом всем, и спасения нет.

Ноги уже истерзаны в мясо, все тело в ранах от налетающих насекомых, дыхания не хватает. Будто играясь с ним, монстры почти не обращают на эльфа внимания, пожирая все вокруг. Куда бы он ни пошел, все исчезает, оставляя его одного — наедине с собой и с ужасающей тучей. На глазах юноши пала столица: оплот Империи Стратвар. Стены обрушились и стали кормом для пирующей лавины мелких существ. Дома скосились, а дворец, возвышающийся потускневшими, но прекрасными башнями над городом, треснул. Вылетели стекла самых высоких окон, пошатнулись древние своды — и все это от тысяч и тысяч укусов ненасытных насекомых. Исчезает столица, исчезает лес, исчезает даже сама земля. Оборачиваться становится попросту опасно — Грим уже не знает, есть ли что-то позади, кроме тучи, которая вот-вот его настигнет.

Страх пробирает до костей. Кажется, будто даже мысль о чем-то заставляет тварей пожирать это, словно те стремятся оторвать разум юноши от целого мира. Оставить одного, терзаться от произошедшего, винить себя и никого больше — ведь все погибнут. Умрут под ликующий стрекот орды насекомых, от их безжалостных укусов, от того, как они проникнут внутрь, выпьют кровь и прогрызут себе новые ходы в теле.

И теперь он невольно подумал о матери. Ауфиль, такая сострадательная и яркая. Запутавшаяся, но все равно идущая своим путем… Взмолившись о пощаде, о прощении, о милосердии, Грим желал только защитить семью. Теперь уже в голове возник образ отца — пусть не слишком эмоционального, но родного. Дерек был скуп на похвалу, но от этого всякий комплимент подобен празднику, подобен удачному улову и вкусному обеду. А сестра… такая маленькая и чистая. Лучик света посреди плотного тумана ужаса, безысходности и ежедневных лишений. За нее хватались и отец с матерью, и сам Грим… Чем он и сгубил ее. Сгубил их всех.

От тучи отделился поток летающего кошмара. Будто следуя за мыслями эльфа, твари достигли Ауфиль, Дерека и Байи. Их крики Грим слышал из самого леса, в который сбежал, стоило только понять масштаб катастрофы. Он укорял себя за побег, ненавидел себя за беспомощность и монстра за его жестокость.

Но горечь от потери была не последним и не самым страшным. Как будто этого мало, насекомые принялись медленно, пусть и безболезненно, поедать юношу заживо. Боли нет ни капли, однако ощущения укусов, каждый из который впивается в плоть, сводили с ума. Ему показалось, что боль была бы только спасением, возможностью не думать о том, как медленно тело становится частью своры монстров. Его словно заставляли снова и снова чувствовать, что он теряет самого себя. Ощущать, как нарочито ласковые, нежные челюсти отгрызают по кусочку, бережно прячут их в желудки и принимают в семью.

Но хуже всего стало осознание, что тело не теряет чувствительность съеденных частей. Каждое касание внутренностей этих мелких тварей, каждое преобразование внутри их тел, от медленного переваривания до полного единения. Разделенные, перемолотые его частицы до сих пор обладали тем же объемом ощущений, что и все тело… И это становилось невыносимо. Слишком много чувств, слишком много разных мыслей, словно каждая частица была сама по себе. И все это — на фоне ликования пожравших его монстров.

Насекомые стали откладывать яйца, будто сохраняя каждую частичку Грима. И вскоре сознание оказалось разделено на миллионы мелких тел. Лапки и челюсти, мельчайшие мышцы — он контролировал их все, но в то же время ничего не мог. Он обрел бесконечное блаженство в единении со своими мучителями, и потерял все разом. Страх и радость смешались вместе, путали мысли, сражались и мирились друг с другом множество раз за одно мгновение. Он стал частью Роя — единого, но противоречивого. У него отняли личность, он потерял семью — забыл о ней и не воссоединился с родными в посмертии.

Белый свет. Манящий женский голос. Волей своей он зовет к себе, и противиться этому зову не в силах ни одна частица растерзанной души. В безумном взгляде читается одержимость, ярость и удовлетворение. Она получила что хотела. А Гриму придется целую вечность провести в исступленных мучениях, не зная ни себя, ни своего прошлого, ни своего будущего. В клетке собственного сознания, в клетке такой приятной… Но все еще очевидной. Все еще клетке.

На следующее утро эльф проснулся раньше обычного. В холодном поту, хватая ртом воздух, он судорожно пытался не вспоминать сон, не вспоминать родных, не думать и забыть все, что видел. Но как назло, крики агонии его семьи стояли в ушах. По рукам будто ползли тысячи лапок, а сам он боялся поднимать веки, чтобы не увидеть сотни различных образов от каждой пары глаз Роя. Ужасы ночи не хотели отпускать его, словно врываясь сквозь поврежденный разум из мира снов в мир реальный.

-Сон… сон… это сон… Проклятые кошмары… — Грим уже два месяца не получал зелье доброго сна. И если раньше это не было так критично, все же у лекарства накопительный эффект, то в последнее время он вообще не хотел засыпать, и делал это исключительно из необходимости.

Как и все, что подкидывала ему жизнь. Не потому, что хочет, а потому, что нужно.

Утром чудесного дня месяца флорне увядания весны министр Вуннар Эованор как всегда проснулся спозаранку, чтобы успеть к исполнению своих обязанностей во дворце. Завтракать и пить зелье сытости он будет уже там, потому дома он лишь ласково укрыл жену одеялом, чтобы та поспала еще чуть дольше, а затем отправился проведать дочку.