Посему всегда находились те, в ком жила надежда. Жила даже после многих лет собственных страданий, недоедания, скорби и ежедневного страха услышать колокол, возвещающий о приближении монстров к городу, увидеть огненные сигналы на стенах, что говорили о направлении нападения.

Одной из таких была Ауфиль. Эльфийка лет двадцати на вид, с ярко-фиолетовыми волосами и шоколадного цвета кожей, на которой плохо проглядывались ее шрамов и проступающие сухожилия. Она, как всегда, заставая Друма за его обычными речами, поднялась на ноги и направилась к нему. Зачесывая длинные пряди за острые вытянутые уши, она неспешно подошла к стражнику, пока тот игнорировал ее, и встала рядом. Даже когда человек сидел, она была только немногим выше него. Тем не менее, эльфийка отвесила ему звонкую пощечину, не удивив ни самого Друма, ни завсегдатаев.

— Если я еще раз услышу такое, то твое жалование снова урежут вполовину.

Взгляд девушки был исполнен презрения к собеседнику. Тот повернулся к ней, при этом не потирая больную щеку.

— Ну, может в следующем месяце. А сейчас я могу говорить что хочу, меньше уже не сделают. Твоими стараниями, кстати сказать, — в голосе вояки лишь отдаленно можно было услышать насмешку. Сам он наверняка считал такие слова не более, чем правдой, поданной в колкой форме.

— И я поступаю верно. Ты знаешь это, — эльфийка была непреклонна и будто требовала извинений. Впрочем, такая сцена происходила уже не в первый раз, и все догадывались, как она закончится.

— А ты знаешь, что врешь сама себе.

На лице Друма не было ухмылки, не было надменности. Только выражение усталости от всего на свете, это лицо человека, смирившегося с ужасами вокруг, принимающего их без прикрас. Человека, желающего такого же холодного, мрачного спокойствия и окружающим, не только себе. Познавшего разочарование и пустоту в темнейший час своей жизни, когда в нужный момент, несмотря на отчаянные мольбы, помощь не пришла.

Ауфиль злобно фыркнула и вернулась доедать свою порцию.

— Милая, ты бы хоть била по разным щекам, старик так не от монстров, а от тебя откинется.

Еще один эльф, рослый, с тусклыми грязно-розовыми волосами до плеч и кислотно-зеленым оттенком кожи, взял ее ладонь и слегка погладил крупными, но утонченными пальцами. Получив в ответ лишь грозный взгляд, а сама Ауфиль быстро отняла руку.

— Он крепкий. И хватит меня останавливать каждый раз, Дерек. Если даже я сдамся, то мы никогда не увидим новый рассвет, — склонив голову в свою кашу, эльфийка скрывала полные грусти и боли глаза, выдающие ее усталость в ожесточенной моральной борьбе с отчаянием. Отчаянием собственным и чужим.

— Листочек, прошу, не переживай так. Помни, пожалуйста, что я на твоей стороне, — вздохнув, Дерек про себя отметил, как снова не сказал, что верит ей. И он знал почему — тогда он бы соврал бы. Просто так, даже не ради защиты. А делать это по отношению к самой заветной мечте любимой он не мог.

Шмыгнув носом, девушка откусила ломтик хлеба от своей порции, ощущая при этом урчание в животе. От ночи к ночи ее желудок получал настоящую еду трижды — но бедственно мало. Все остальное время он полнился отвратного вкуса зельем насыщения.

— Да, ты прав. Прости, я что-то устала, — эльфийка тряхнула головой и затем пару раз хлопнула себя ладонями по щекам, — Я думаю, завтра подменю кого-то, детям надо есть… Пусть тяжело, но хорошо, что Грим и Байя с нами.

— Родители всегда помогут своим чадам. В этом ведь смысл семьи, правда? — нежно улыбнувшись его избраннице, эльф словно пытался заверить ее, что если так будет в их семье, то будет и везде. В том числе между ними и Всеотцом.

— Правда. Спасибо, милый, — фиолетовые волосы Ауфиль легли на плечо к мужу вместе с ее головой, выражая ее преданность и благодарность за поддержку… Даже когда в ней самой уже зрели семена неверия.

В глубине ночи, неподалеку от стены, что укрывала город Велан, столицу самой Империи, по высокой, колышущейся под легкими порывами ветра траве ступали босые ноги. Ни камни, ни чуть мокрая земля, ни насекомые, полнившие низовья, не пугали и не отвращали бредущего по ней юношу. На его серебряных волосах бегали блики луны, а тусклые, но все же заметные кроваво-красные глаза следили за лесной чертой. Казалось, будто там нет никого — стволы деревьев столбами закрывали обзор от всего, что могло бы находиться за ними, их кроны устремлялись ввысь, пряча за собой небо, а уж про слежение за опасностью под землей говорить было бы глупо.

Но прекрасное лицо молодого бола́ ни на миг не отрывалось от завораживающей, пугающей границы посевных полей и леса. Он держал свою тонкую, изящную ладонь на рукояти меча, столь длинного, что казалось глупостью использовать его с такими слабыми мышцами, но подумать об этом мог лишь несведущий. Голубоватое свечение, вырывающееся прямо из-под ножен, говорило о зачаровании на клинке. Несмотря на то, что огромное количество рун во всем мире прекратило работать, некоторые остались рабочими. Случалось и так, что благодаря этому целые артефакты и даже магические формации сохранялись до нынешних лет, как произошло с «Лунным клинком».

Одетый в нечто, напоминающее жилет и штаны, наспех сшитые из всевозможных шкур, обработанных крайне грубо, юноша различал косьбу созревших благодаря магии посевов в мирном шелесте, раздававшемся в нескольких десятках метров от него. Приятные звуки успокаивали не только красноглазого, но и сборщиков. Эти бола́ вызывались обрабатывать землю на зачарованных полях, несмотря на огромный риск подвергнуться нападению монстров. За пределами стен не было ни щитов стражи, что укроют гражданского, ни крепких перегородок, за которыми можно спрятаться от снарядов, не было ничего, кроме верной смерти. Однако те, кто работал в эту смену, оставались спокойны. Сам Шарль Пьемонт, обладатель Лунного клинка защищал их сегодня.

Говорят, будто для того, чтобы безопасно выйти наружу, на каждого сборщика нужен отряд из четырех стражников. В случае неудачи погибали все. Вот только Шарль один. И каждому было гораздо приятнее работать, чем если бы их сопровождали даже вдвое большие отряды гвардии. Все же не всякий стражник имеет при себе мощный артефакт. Точнее сказать, вообще ни один обычный стражник не владеет хоть каким-либо артефактом.

Как рассказывал сам Шарль, Лунный клинок — это орудие нежити, созданное ею для нежити. Потому он, вампир рожденный еще многие десятки лет назад, обучившийся искусству клинка с мастерством, способным тягаться с великими мечниками древности, был удостоен чести владеть артефактом.

Внезапный шорох заставил неживого резко вынуть меч, или скорее катану, из ножен, и направить в сторону непредвиденного звука.

Чары на клинке были заложены в рунах, исполненных ярко-синими кристаллами, что обеспечивали свечение, несколько более тусклое, нежели цвет их источника. Оно напоминало лунное свечение, исходящее из-под воды. И она, повинуясь воле магии, отдавала свою силу изначально серебристому, как лезвие самого клинка, свету.

По легенде, орудие, что сейчас крепко сжимал в своих руках Шарль, происходит из самой Эпохи Хаоса — времени не столь темного, как нынешнее, но сопоставимого из-за непрекращающихся войн, раздоров и распрей. В то время магия была не так развита, как в Эпоху Порядка, но все равно творила великие вещи. И однажды, в полную Луну, могучий маг Эвандилль — вампир, как и нынешний владелец — восхитился красотой ночного светила и возжелал запечатлеть его в клинке. Известно, что ночью вампиры более активны и могучи, нежели днем, и древний мастер хотел не только создать творение, подобное небесному телу, но и заключить в нем лунный свет, дабы и при палящем Солнце жить на пике собственных возможностей.

Четыре лунных месяца, каждый раз в моменты наивысшего могущества своего и самой Луны, Эвандилль творил, восхищая родичей и коллег. Вот только три первых раза вампиру не удавалось работать с самим светом. Он создал идеальный сосуд, испещрив его такими сильными кристаллами, какие только сумел достать, и даже так, казалось, что ночное светило насмехалось над желанием неживого, вознамерившегося подчинить себе природу небес и свою собственную. Но искреннее стремление своего чада увидел сам Всеотец и явился ему во сне перед четвертым днем работы.