Шумели голые ветви сада, отбрасывая тени. Тени ползли по снегу, переплетаясь, и отступали назад, как морской прибой. И этот прибой принёс кого-то к дверям небольшого флигеля, оставил там и отступил.

И тот, кто пришёл, постучал в дверь. И ему открыли.

— Это она и есть? — спросила Грета с любопытством, склоняясь над яйцом.

— Да. Как видишь, на дитя это совсем не похоже. Я молюсь, чтобы моя машина сработала как надо. Если всё пройдёт благополучно, через пять десятков дней на свет появится ребёнок размером с обычного младенца.

— Я уверена, твоя машина работает безупречно, — с искренней верой сказала Грета, и хвостатый даже замер, тронутый этой поддержкой. Как давно он не слышал добрых слов из этих уст!

— Беспокоюсь о дыхании, — сказал он смущённо. — Не знаю, нужен ли воздух, пока дитя не явится на свет. Сам Альседо тоже не знает. Это первый малыш пернатых, который родится таким способом.

— Я могу каждый день открывать дверцу ненадолго, могу носить дитя в руках. Я позабочусь о ней, не бойся.

— Я рад, что ты согласилась, Грета. Только тебе я и мог это доверить с лёгким сердцем.

Он сам не понял, как она оказалась в его объятиях. Боясь спугнуть это хрупкое доверие, нежно прижимал к себе. Роняя на пол шпильки, целовал её волосы. На мгновение она стала той, его прежней Гретой, но вдруг окаменела. Она ещё была у его сердца, но вместе с тем так далеко.

— Что же, дело сделано, теперь тебе незачем являться сюда больше. Да и опасно, пожалуй.

— Грета, родная моя...

— Нет, послушай. Не приходи, больше никогда. Я знаю теперь, какую цену платят за счастье. Один раз сумела расплатиться, но второй мне не по карману. Если ты всё ещё меня любишь, если действительно любишь, не показывайся мне на глаза.

— Что ж, — глухо сказал хвостатый, — тогда прощай. И всё-таки я должен буду прийти, когда дитя вырастет, чтобы сопроводить её к Вершине Трёх Миров. Только там пернатые обретают истинную силу. До того это будет просто ребёнок, слабый, уязвимый, подверженный болезням и похожий с виду на калеку. Но обретя силу, своим пением эта девочка сможет спасти наш мир — или своей кровью откроет врата в другой, не испорченный Ульфгаром.

— Ты говорил мне прежде. Я ещё помню.

— И ещё, Грета... Ты всегда в моём сердце, других для меня уже не будет. Спасибо тебе за всё.

Дверь приоткрылась, затворилась, и ночной прибой увлёк с собой печального странника, утащил в пучину города. Спустя долгое, очень долгое время скиталец выплыл на безлюдный берег, туда, где никто никогда ничего не праздновал.

Пройдя меж холмиков и камней, хвостатый отыскал могилу мастера Джереона, достал из кармана банку и вылил наземь её содержимое. Дочь пернатых все эти годы поддерживала кровь её матери, её бабушки и деда, а может, и других родных. Тела их были брошены в другом, неведомом мире ещё до рождения Ковара, и он не в силах был дать им достойное погребение, но хотя бы кровь пусть спит здесь, в этой земле, рядом с когда-то дорогим ему человеком.

Ещё один холмик вырос вблизи, прежде его не было. Подсветив себе спичкой, хвостатый узнал, что старая Марта ушла в первое лето его отсутствия. Неудивительно, что Грете не достало сил жить в прежнем доме.

Флигель её выглядел достаточно тёплым и уютным, чтобы можно было зимовать. Наверное, навела там порядок.

Погладив камни и мысленно попрощавшись, хвостатый побрёл прочь.

Возвращался он уже обычным путём, через ворота, и тут-то впервые за прошедшее время столкнулся с Гундольфом. А он ведь уже начал думать, что его старый приятель перешёл на новое место.

— Ты!.. — прошипел Гундольф. — Как посмел сюда опять явиться?

— Я ведь человек правителя, — печально улыбнулся Ковар. — Я не имею права выбора. Нужен здесь — значит, я здесь.

— Ты ведь не думал опять сунуться к Грете? Признавайся, думал? Да по роже твоей поганой вижу — ты уже у неё был!

И Гундольф схватил хвостатого за воротник пальто, но тот сжал его руку. Сжал крепко, заставляя вспомнить, что этими пальцами каждый день работает с металлом, что может при необходимости удержать кузнечный молот, да мало ли ещё что делает.

— Если ещё ударишь, пожалеешь, — спокойно сказал хвостатый. — В другой раз молчать я не буду, и стоять столбом тоже. Мои дела с Гретой тебя не касаются, но если тебе так спокойнее, даю клятву, что встречаться с ней больше не стану. Не потому, что ты мне угрожаешь, а потому, что мы с ней так решили. И руку убери. Слышишь?

Ближе к концу пути им начали попадаться тела стражников.

— Девочка моя, не гляди! — обратилась Брунгильда к Хитринке. — Хочешь, закрой глаза и держись за мою руку.

— Я уже почти не боюсь, — храбро сказала Хитринка.

Между тем она шла, задирая нос, чтобы не глядеть на землю и по сторонам, и раз или два чуть не полетела, споткнувшись. Зато Каверза тщательно ощупывала каждого встречного взглядом. По счастью, Гундольфа среди них не оказалось. Если бы он там лежал, уж Каверза дала бы знать.

— Возьмись же за мою руку, — настойчиво сказала Брунгильда, притягивая Хитринку к себе. Ладонь у неё оказалась маленькая, но крепкая.

Было не очень-то здорово здесь проходить. Некоторые тела лежали прямо на дороге, и два раза пришлось перешагивать упавших. Хитринка изо всех сил пыталась вообразить, что это просто куклы, большие чёрные куклы, брошенные наигравшимся ребёнком.

Впереди темнела широкая стена. Сейчас на ней не было ни огней, ни силуэтов наверху, над зубцами. Дорога вела к массивным воротам, вырванным с корнем неведомой силой.

— Мы почти пришли, — сказала дама. — Мой экипаж сразу за стеной.

Говорила она, будто кого-то успокаивала. Может быть, себя.

За воротами стояла дрянная механическая повозка, от которой отчётливо разило нечистотами.

— Фу, — сказала Хитринка.

— Не криви нос, подруга! — подбодрила её Каверза. — Счастье, что для нас нашлись четыре колеса, и они на ходу. Давай, укрой сиденье и полезай внутрь. Когда к тебе приходит спасение, не придирайся к тому, как оно выглядит.

Даже огней у этой развалюхи не было, оказались разбиты. Так что Брунгильда зацепила свой фонарь за крюк, вторым концом державшийся на решётке в носу повозки. Затем она помогла Хитринке расправить куртку так, чтобы та села на чистое, и придвинулась ближе, чтобы тоже не запачкаться. По счастью, обе они оказались невысокими, а форма принадлежала здоровяку, так что места хватило.

Каверза села вперёд, проверила приборы, осталась недовольна.

— Топлива с собой нет? — спросила она, оборачиваясь.

Брунгильда покачала головой.

— Вот же проклятье, не доедем тогда до Башен. Ну что ж, хоть часть пути сократим, всё лучше. Поехали!

И они тронулись. Фонарь впереди раскачивался, неровно освещая дорогу и стуча о металл. Каверза старалась ехать осторожно, чтобы не разбить стекло. Второй фонарь Хитринка поставила на пол у ног. На всякий случай его потушили, боясь, как бы горящее масло не выплеснулось.

— Как же бабушка и дед отпустили тебя в такое опасное время? — спросила дама.

— Да если б я могла разрешения спросить, — вздохнула Хитринка. — Их уже года три как на свете нет.

Брунгильда ахнула.

— Но ведь тебе тогда было лет десять! Как же только ты справилась?

— По счастью, со мной был братец. Да и что там справляться, жизнь на болотах проста и понятна. Идёт дождь — выкати бочку наружу, урчит в животе — отправляйся на берег да ищи съедобные корни. Летом собираешь ягоды в лесу, к осени — грибы, а зимой просто молишься Хранительнице, чтоб не околеть от голода и холода, вот и все дела.

— Какой ужас, — с чувством сказала Брунгильда. — Так жить нельзя. Так значит, рядом с тобой уже несколько лет нет взрослых, только брат, который ненамного старше?

— Ну да.

— Я убью его, как только увижу... — пробормотала её собеседница.

— Чего? — переспросила Хитринка и отодвинулась испуганно. Похоже, эта дама не в себе, иначе зачем бы ей говорить такое о Прохвосте?