— Заглядывай, — согласился хвостатый. — Я буду рад.

Когда дверь за Гундольфом закрылась, мастер провернул ключ на два оборота и зашаркал к столу. Он сгорбился и прямо на глазах постарел.

— Во что же мы ввязались, — негромко произнёс он, качая головой. — Вот об этом я тебе и твердил, мальчишка. В этом мире безопаснее быть ремесленником, а не творцом.

— Отец, неужто про сердце — правда? — спросила Грета.

— Многое люди болтают, я и сам прежде слышал такое. Однако, думаю, Ульфгар не отпустил бы нас с собственным сердцем вот так просто, оставил бы при дворце. Да и что у него сейчас в груди? Но и что это музыкальная шкатулка, я не верю.

И Джереон, откинув в сторону чертёж, поднял крышку ящичка.

Трудиться им пришлось немало. С превеликой осторожностью мастер разбирал устройство. Ковар помогал, зарисовывая расположение деталей, подписывая их и тщательно сортируя, чтобы не потерялся и самый малый винтик. Вскоре была найдена и причина проблемы: две пружины растянулись и один зубец гребёнки обломался.

Сложнее оказалось с цилиндром, утыканным тонкими, будто иголочки, штырьками. Некоторые из них то ли стёрлись, то ли отсутствовали напрочь. Мелодия выходила рваной, дёрганой, и мастер не находил себе места.

Он даже ходил во дворец, чтобы узнать, какой должна быть музыка, но правитель его до себя не допустил. Лишь повелел передать, что к установленному сроку всё должно быть готово. И мастер Джереон вернулся домой ещё более мрачным, чем был.

И тут невольно помог Гундольф.

Он что-то зачастил к ним, несмотря на молчаливое неодобрение хозяина. Мастер не хотел, чтобы ученика отвлекали лишний раз, да и не был уверен в добрых намерениях юного стража порядка. Ведь того вполне могли приставить для надзора, не зря же он появился на пороге в тот самый день, когда правитель вручил шкатулку с сердцем.

Но Гундольф вёл себя как ни в чём не бывало. А чтобы никто не заподозрил его в дружбе с хвостатым, он делал вид, что навещает Грету — даже из цветочной лавки принялся её провожать едва ли не каждый день.

И вот однажды, когда Гундольфа никто не ждал, он пришёл в потёмках. Застучал, а когда открыли, втолкнул в мастерскую вперёд себя щуплую девчонку с тёмными глазами и зубами, выступающими так сильно, что они приподнимали верхнюю губу.

— Я слышал, музыка у вас не выходит, — немного виновато произнёс парень. — Не подслушивал, так уж само получилось. И вот эта мелочь мне попалась — отвлекала народ игрой на губной гармошке, пока её сообщник окорок с витрины тащил. Он-то сбежал, а её ничего хорошего не ждёт. Так я подумал, если сумеет она вам помочь, так и быть, по пути к тюрьме я отвернусь и нечаянно её упущу. Попробуете, может? Она хорошо играла.

Девчонка тем временем озиралась по сторонам, словно дикий зверёк, угодивший в ловушку, пытаясь найти выход. Но вот она углядела хвостатого и заметно успокоилась.

Мастер покачал головой, хмурясь, и видно было по его лицу, что размышляет он о чём-то непростом.

— Уж не знаю, чем она поможет, и механизм кому попало показывать не хочу.

— Времени всё меньше, — нерешительно произнёс Ковар. — Пожалуй, нам уже любая помощь будет кстати. Что мы теряем?

И мастер Джереон согласился. А когда девчонка прослушала рваную мелодию, она тут же наиграла её на гармошке без пропусков, да так хорошо, что сразу стало понятно: только так эта музыка и могла звучать.

Девочка осталась у них на два дня, разговаривала только с Коваром, а когда новый цилиндр был готов, сбежала, прихватив с собой светляка. Первого в своём роде, с ключом в спине. Юный мастер вдохновлялся механическим сердцем.

Впрочем, в то время хвостатого больше волновало, что скажет им правитель Ульфгар. А светляк... а что светляк? Чертежи и формы сохранились, и в любое время можно сделать нового. Только дали бы им это время.

Возвращая шкатулку во дворец, они ужасно боялись.

— Если бы ключ был, — бормотал мастер, пока правитель Ульфгар вертел работу так и сяк. — А то ведь мы даже завести не смогли, чтобы проверить. Детали вроде все на месте, но если бы ключ...

— А ключ вам и не положен, — холодно ответил правитель. — И правильно сделали, что не пытались изготовить его сами.

С этими словами он вытащил из-за ворота длинную цепочку, на которой висел небольшой ключик, вставил его в скважину и завёл механическое сердце.

Сердце вновь ожило. Заработал поршень, разгоняя зеленоватую жидкость (мастер бережно сохранил и её) по закольцованным трубкам, и негромкая мелодия зазвучала, наполняя пустой зал.

Правитель остался доволен. Он щедро наградил мастера, как и обещал, и Джереон пытался улыбаться, но хвостатого обмануть не смог. Тот видел, что на душе учителя лежит тень.

— С этого дня вы — мои личные мастера, — предупредил Ульфгар. — Других заказов больше не берите. Помните, я в любое время могу послать за вами.

— Такая великая честь, — пробормотал мастер, склоняясь в поклоне. — Словами не выразить, как мы благодарны...

Хвостатый поклонился тоже, косясь на правителя. Тот ухмылялся так понимающе, что было ясно: он чуял страх, он знал, что никого не обрадовал.

И потянулось время в томительном ожидании. Правитель пока не посылал за мастерами, и несколько дней делать им было почти нечего. Джереон от скуки помогал хвостатому с очередным светляком. Долго подбирали пружину, чтобы завод держался дольше, а стекло мастер посоветовал закалить для прочности. Светляк вышел — любо-дорого взглянуть.

В эти свободные дни Ковар наконец заметил, как много времени стали проводить вместе дочь мастера и его старый друг. Из лавки Грета теперь возвращалась позже обычного, раз или два забыла позаботиться об ужине, а однажды в пятницу забежала домой ненадолго, надела лучшее платье, и Гундольф повёл её в театр. А ведь хвостатый всю неделю ждал этого дня, чтобы посидеть вместе у огня свечи.

Впрочем, раз к ним в дом в любую минуту могли заглянуть посланники правителя, то жечь свечи было неразумно. И всё равно хвостатый был бы счастливее, если бы Грета осталась дома.

— Ишь, повадилась ты гулять, — неласково встретил дочку Джереон, когда та появилась на пороге, вся разрумянившаяся, счастливая, с выбившимися из пучка золотисто-рыжими прядками. — Да и парень этот — тьфу, мелкая сошка. Такой ни семью содержать не сможет, ни защитить, ежели что. Не совершай ошибки.

— Да будет тебе, отец, — улыбнулась Грета, хорошее расположение духа которой не поколебала эта отповедь. — До чего великолепное представление сегодня шло! Прямо по сцене ехал паровоз — маленький, конечно — и казалось, что он настоящий, только далеко. Да что паровоз, там...

— Ты слышала хоть, о чём я тебе сказал? — перебил её мастер. — Заканчивай с этими прогулками. Вот сын Стефана...

Но тут уже Грета перебила отца.

— Не сватай мне ни Мартина, ни кого-то другого, — решительно произнесла она. — Я буду только с тем, кого люблю, а если не судьба — что ж, лучше одна проживу.

И она поднялась к себе.

— Ужинала-то хоть? — крикнул было ей вслед мастер, не дождался ответа, вздохнул. — Вот они, детки, — покачал он головой, обращаясь уже к ученику. — Вырастают, а потом... ой, да кому я это говорю. Ты вот тоже своих родителей не больно слушал.

Джереон ворчал и не замечал, как застыл хвостатый, прикусив губу. Грета сказала не «полюблю», а «люблю», и значит, она уже кому-то отдала сердце. И ясно как день, кому. Сам-то Ковар и в грёзах не осмеливался вообразить, что дочь мастера тепло на него взглянет. Отчего ему, дураку, казалось, что они всегда будут жить так, как сейчас, втроём, почти одной семьёй?

В ту ночь он долго не мог уснуть, глядя в стену сухими глазами. Весенний ливень бушевал и грохотал по крыше.

А наутро, едва рассвело, за мастером Джереоном пришли стражники и забрали во дворец — его одного.

В доме было темно, и новый знакомый не стал жечь свет. Он чем-то загремел, раздался ритмичный треск, а затем в больших ладонях разгорелся светляк.