— Я уверен, Каверза скоро вернётся, — сообщил довольный Прохвост, прикрывая за собой калитку. — Вот, гитару свою оставила.

— Вернётся, как же! — прорычал хозяин. — Из того, что она вам наплела, правда лишь в том, что зовут меня Карлом. Ни о чём она со мной не толковала, ничего я ей не обещал, а в той машине места едва для двоих хватит, так что всех вас с собой брать эта плутовка и не думала. Ну, а теперь проваливайте, пока я не решил сдать вас страже! А третья ваша где? Дом небось подчищает!

И он, оттолкнув Прохвоста с дороги, поспешил внутрь. Сердце у Хитринки так и упало в пятки: Марта точно могла сейчас попасться на чём-то. Похоже, и Прохвост думал о том же.

— Ах ты помойный крысёныш! — донеслось со стороны кухни. — Да ты ж у меня всё пожрала! Как только в тощую тушку влезло?

— Какой я тебе крысёныш! Ослеп, что ли, дядя? — прозвенел тонкий голосок Марты. — И готовить ты не умеешь, ни к чему столько перца сыпать. А где Каверза? Мы скоро поедем?

Хозяин рухнул на колченогий табурет у стола, покачался, опёрся щекой на руку, поднял бровь и оглядел всех троих. Затем вздохнул.

— Ладно уж, — сказал он. — Наверняка я о том пожалею, и не раз, но желаю выслушать с самого начала, кто вы есть такие, что здесь забыли и куда собирались с Каверзой. Что она о своих делах докладывала? Люк прикройте, пока не свалились туда да ноги не переломали, а сесть можете вот на ящики. Ну, поведайте, как вас угораздило связаться с этой бешеной, на которой и пробу ставить негде.

— Да чтоб тебя, — проворчал Карл, опуская прямо на очередной чертёж шкварчащую сковороду с яичницей. — Окочуриться решил прям тут, что ли, а я потом думай, куда деть тело да что Эдгарду сказать. Это у тебя сажа под глазами или тёмные круги? Выглядит мерзко.

Птица бродила тут же по столу, на день её выпускали из клетки. Увидев яичницу, немедленно заинтересовалась, попробовала на вкус.

— Кыш! — взмахнул руками Карл. — Зерна и рыбы тебе мало, что ли, тварь прожорливая?

— Мерзкий, — привычно ответил ворон, примерился и клюнул желток ещё раз.

Ковар потянул чертёж в сторону, пытаясь его спасти от сковороды и птичьих лап. Ворон потерял равновесие, захлопал крыльями, отскочил. Усевшись на край стола, нахохлился обиженно.

— Эх, — уныло сказал он голосом Ковара. — Как там Грета? Думаешь, у неё всё хорошо?

— Не лучшего ты выбрал собеседника, чтобы обсуждать любовные дела, я так тебе скажу, — сообщил Карл, пока хвостатый, пряча глаза от смущения, пытался загнать ворона в клетку. — Ешь лучше давай, пока не остыло. А то у тебя все кости пересчитать можно.

И уже от порога бросил ехидно:

— Грета? Надо же, какое необычное имя для хвостатой.

— Не твоё дело, — буркнул Ковар, принимаясь за еду.

При первом же визите Эдгарда Карл не утерпел и спросил:

— Ну и как же там Грета, не знаешь?

Хвостатый от стыда удрал в мастерскую и ничего не слышал, но Карл потом передал: живёт с отцом, уезжать отказалась. Не насмехался, и на том спасибо.

Каверза прижилась у них. Сидела тихо, убирала дом и двор, при любом шуме пряталась. Носила платья, которые хоть и шились на кого-то невысокого, всё равно болтались на ней до земли. Откуда у него женские платья, Карл не сказал.

Он отдал гостье комнату, которую прежде занимал, а сам перебрался к хвостатому — тот всё равно в мастерской, считай, дневал и ночевал.

По утрам у девчонки вошло в привычку, не открыв ещё толком глаза, заходить в сарай к Ковару и крепко его обнимать. Гнать её было неловко, а она могла так простоять и пять, и десять минут. И каждый раз вроде что-то порывалась сказать, но не решалась.

— Ты чего? — спросил наконец Ковар. — Случилось что? Может, помощь какая нужна?

— Да нет, я так... А можно... нет, ничего.

И не утерпела, выпалила:

— А можно, ты будешь как будто моим старшим братишкой? Пожалуйста!

— Эту просьбу мне несложно выполнить... сестрёнка, — усмехнулся хвостатый.

— Правда? Спасибо, спасибо!

Так он и стал для девчонки с того дня — братишкой. То и дело звенел её голосок: «Карл, дай мне чайник, братишке отнесу», «Что-то братишка хмурый — с машиной вашей не ладится?», «Чего разорался? Братишка ночь не спал!».

Карл раздобыл у старьёвщика потрёпанные учебники, хвостатый упросил, и Каверза училась читать и писать. Иногда мастера находили накарябанные ею буквы на чертежах.

Немного позже на боку дома обнаружилась надпись углём: «Кар мерский». Ковар ожидал всякого, но не того, что хозяин заключит надпись в рамочку и снабдит козырьком от дождя. Не иначе был в тот день не в себе.

Но охотнее всего Каверза возилась с вороном — чистила клетку, подсыпала зерно, выпрашивала у Карла рыбу и мясо, хотя тот и ворчал, что птица сама себе сможет добыть пропитание, если уж ей что не по вкусу.

А однажды вечером девчонка села на порог, достала губную гармошку и наиграла пару нот — и вдруг ворон запел. Да как! Ни хвостатый, ни Карл прежде такого не слыхали. Мастера не могли понять, кто за кем повторяет, но у девчонки и птицы выходила будто бы одна мелодия, лишь иногда они немного сбивались.

— Замечательный концерт, — сказал позже Карл, — но надо бы устраивать такие пореже, да за запертыми дверями. Не ровен час, услышит кто.

И ещё одно случилось, о чём наверняка долго судачили и в городе Шестерни, и в соседних, поскольку даже Эдгард упоминал, когда заехал с визитом. Серебристо-серая механическая повозка, повод гордости владельца, вдруг взяла да и взорвалась среди ночи. Подобных щегольских экипажей не было ещё ни у кого — блестящих, изящных, без дверей, чтобы наряд водителя могли разглядеть во всех деталях. Только-только налаживалось производство, и на самой первой модели ездил сын владельца завода, чтобы показать товар лицом, и вдруг такая беда. Хорошо ещё, никто не пострадал.

Набралось уже много желающих приобрести подобный экипаж, но после этого случая люди стали отменять заказы. Владелец завода терпел убытки. Началось долгое расследование, и хвостатый молился Хранительнице, чтобы оно ничем не закончилось.

Потому что именно в тот вечер Карла понесло выпить в город, а незадолго до этого Ковар указал ему на проезжающую повозку. Он узнал и её, и человека, который едва не покалечил Каверзу.

Карл тогда бросил что-то вроде: «Если лезть куда ни попадя, так не удивительно, что нарвёшься на беду, ну и поделом дурёхе». Больше он о том никогда не заговаривал, а хвостатый не решался спросить.

Дни шли, и лето перевалило за середину.

Всё так же время от времени заезжал Эдгард, и хвостатый каждый раз просил его привезти книги, которые здесь не удалось достать.

— Об устройстве экипажей? — переспрашивал торговец. — А зачем тебе? Карл ведь в этом деле мастер, у него бы и спрашивал.

— Он не умеет объяснять.

— Да пень в лесу быстрее меня поймёт, чем этот пустоголовый!

Книги Эдгард, тем не менее, добывал, но дело продвигалось медленно. К концу лета мастера всё ещё бились над двигателем, который должен был, по их задумке, работать на угле или дровах. Однако котёл перегревался, и если в мастерской удавалось вовремя остановить работу устройства, то в полёте могла произойти катастрофа.

Корпус было решено оставить пока деревянным. Из металла собрали только каркас, а для более сложных работ требовалась другая мастерская, не этот крошечный сарайчик с одной печью, где едва можно развернуться.

Когда работа над летательным аппаратом заходила в тупик, мастера брали паузу.

Карл в такие дни обыкновенно пил, и характер его становился ещё более скверным, лучше с ним было и не заговаривать. Даже глупые куры, углядев блеск бутылки в руке хозяина, спешили прочь, хлопая крыльями. А Каверза в это время жалась к хвостатому — пьяных она отчего-то на дух не переносила.

Впрочем, в любой момент у Карла могло наступить полное прояснение, когда он трезвел за считанные минуты и выдавал новую идею.