Каверза щёлкнула дверцей, протиснулась мимо Хитринки и спрыгнула вниз, и почти сразу же её ружьё выстрелило.

— Марта, давай! Скорее! — раздался её крик.

К концу зимы хвостатый сделал чертежи новой машины. Он передал их Эдгарду, когда никто не видел.

— Отдай это Карлу. Попроси, чтобы собрал. Он ведь ещё держит кур? Как соберёт, пусть поместит внутрь яйцо, проверит.

— Надеешься выкрасть дочь Альседо? — насторожился торговец, скручивая чертежи трубкой и пряча на груди.

— Надеюсь. Но пока лишь готовлюсь, помощь нужна.

— Карл соберёт. А как обойти ловушки, знаешь?

— Об этом подумаю во вторую очередь, — сказал хвостатый.

Машина была собрана и работала. До поры её спрятали в доме Греты, в пустой бочке, где когда-то мастер хранил машинное масло.

Наступила весна, сошёл снег и потеплело. Грета всё ещё сидела дома, но уже занялась делом. Когда бы Ковар ни приходил, он неизменно заставал её за шитьём или вязанием.

— Малышам в Приюте всегда нужна новая одежда, — пояснила Грета с улыбкой. — У меня её с радостью берут, пусть не за большие деньги, ну так и я не великая мастерица. Видишь, и я могу прожить своим трудом. Для меня это всегда было очень важно, я так боялась стать обыкновенной женой, которая лишь о доме заботится да решает, что купить к обеду.

Ковар только грустно улыбнулся и подумал, что лучше бы уж она была обыкновенной. Слишком плох тот путь, на который он её увлёк.

Но самые милые, самые крошечные одёжки Грета отчего-то откладывала в ящик и не решалась продавать.

— Это для кукол? — однажды спросил хвостатый. — Помню, твой отец говорил, в юности он мастерил игрушки. Думаешь заняться подобным?

Грета смутилась, даже румянец выступил на щеках.

— Нет, это не для кукол, — только и сказала она, но дальше пояснять не стала.

Ковар понял, что делиться ей пока не хотелось, и он был не из тех, что пристают с расспросами. Но мысль пришла в голову, вот он и сказал:

— Ты думаешь, наверное, о пернатом малыше? Хочешь, чтобы всё было готово к его появлению? Надо же, а мне и в голову не пришло. Вот что значит женский взгляд, какая же ты умница у меня!

И Грета вдруг бросила спицы и, прижавшись к его груди, рассказала, что вправду думает о малыше, но не о пернатом, а о другом, который увидит свет в начале осени. И хотя до встречи ещё далеко, но она уже так любит этого малыша, так сильно любит. И она счастлива, а он?

О, Ковар тоже был счастлив. Он зацеловал её всю, и лишь потом, нежно покачивая в объятиях, спустился на землю. Дитя-полукровка. Вот уж воистину ребёнок, которого стоит держать в подвале, чтобы он выжил в этом мире.

— Я совсем не знаю, что делать с именем, — рассмеялась Грета, не видя ещё его лица. — Дадим людское? У хвостатых такие странные имена, будто прозвища, и хотя к твоему я привыкла... что случилось, тебя обидело то, что я сказала про ваши имена?

— Нет-нет, — ответил Ковар, старательно обнимая Грету так, чтобы она на него не глядела. — Дадим какое ты хочешь. Я доверюсь твоему выбору.

— Но ты теперь будто не рад? Я понимаю, что у тебя за мысли, но погоди, послушай сперва, что я придумала! Осенью, как только смогу, я устроюсь работать в Приют, и Марта принесёт малыша, будто подкидыша. А я возьму его себе, как приёмного, и никто не догадается! Всё будет замечательно, вот увидишь.

— Ловко придумано, — улыбнулся хвостатый.

За улыбкой он старательно прятал тревогу.

Позже, улучив время, он побеседовал со старой Мартой. Ещё не рассвело, и Грета сладко спала, а старуха уже готовила завтрак, чтобы успеть перед уходом на работу. Это вполне могла бы сделать и дочь мастера, когда проснётся, но Марта очень уж о ней заботилась.

Хвостатый опустился на лавку напротив старухи, принялся чистить картофелину.

— Ты ведь знаешь, что у Греты будет дитя? — решившись, хмуро спросил он.

— И у тебя будет, — ответила та.

— Да, но... ты слышала, что Грета придумала? Как считаешь, это не опасно?

— Ох, милый, я-то считаю, что это чистой воды безумие. Но она, — подняла палец старая Марта, — умеет быть удивительно упрямой. Послушай, что я скажу. Говорят, в Приют всего два раза за долгие годы приносили полукровок, и оба раза дети не выжили. Их куда-то уносили, говорили, они больны и ослаблены, и в тот же день тихо хоронили в безымянных могилках.

— А Грета знает?

— Знает, родной, знает. Только верит, что сразу вмешается, отстоит дитя и заберёт. Да кто ж ей позволит! Даже если чудом и повезёт, это станет лишь началом новых бед.

Старая Марта тяжело вздохнула, глядя на огонь.

— Счастье ещё, если дитя пойдёт в твою породу, а будет видна и людская кровь, беда. И ребёнку, и Грете жизни не дадут. И конечно, найдутся те, кто припомнит все старые сплетни. Если ещё дитя будет на неё похоже, совсем плохо. Да и без того не дело одинокой девушке усыновлять хвостатого, а полукровку и подавно.

— Что же делать?

— Ты картошку-то чисти, родной, не то я не успею. С Гретой я говорю, каждый день говорю, только это всё равно что паровоз тянуть в другую сторону, когда он уже набрал ход. Знаешь, может, я и трудную вещь для тебя скажу, да только лучше бы вам отдать дитя на воспитание добрым людям, которые попрекать не станут. И чтобы жили эти люди в каком-нибудь глухом углу. Соседи, может, добрее будут к приёмышу и приютившей его семье, чем к родной матери, запятнанной таким грехом.

Этим ранним утром хвостатый уходил, впервые за долгое время не разбудив Грету для прощания. Боялся, по лицу его она прочтёт все нелёгкие мысли. Он и вправду согласен был со старой Мартой, согласен почти во всём, кроме одного. Как же это — отдать ребёнка чужим людям?

Он ведь тоже уже его почти любил, это неизвестное существо. Хотел увидеть, на кого оно похоже. Хотел бы растить его, обучать всему, что знает сам. Наблюдать за Гретой — она наверняка станет чудесной матерью. Как наяву, хвостатый видел мирные семейные сценки, и когда понял, что это всё не сбудется, стало горько. Слёзы, впрочем, быстро высохли. Ему с самого начала было понятно, что обычное счастье не для него, так к чему жалеть себя? Он пытается выжить, защитить Грету, а теперь сделает всё, чтобы защитить и этого малыша. Даже то, что ему самому причинит боль.

День за днём он думал. Отдать Карлу? Эдгард говорил, тот бросил пить и о Каверзе хлопочет, как о родной. Но характер у Карла был не сахар. Если Каверза, испытавшая в жизни всякое, обзавелась толстой кожей, то как справится младенец? И как справится сам Карл? Может ведь и развернуть такой подарочек с порога, заявив, что у него не приют и одной девчонки ему хватит.

Да и не так далеко живёт Карл. Рано или поздно пойдут слухи, что в его доме появилось дитя-полукровка, доползут до города Пара... Грета ведь умна, она поймёт.

Он просил Марту разузнать, нет ли у кого на примете хороших людей. Та лишь качала головой: в этих краях знакомых у старухи не было, а с кем приятельствовала по работе, те тоже никого не знали. Уж были там сердобольные, стремящиеся найти сиротам хорошие семьи, но если и они не знали того, кто готов взять лишний рот, кто же ещё мог знать?

— А у тебя самого, парень, из родни никого не осталось? — однажды осторожно спросила Марта. — Оно, конечно, не очень-то, чтобы дитя воспитывали хвостатые. Но если тебя такого хорошего вырастили, может, там и о младенце твоём позаботятся?

— Думал я уже, — тяжело ответил Ковар. — Плохо я с ними расстался, и знать обо мне они не хотят. Не простили. Если я им ещё и такое дитя принесу...

— А всё же подумай. Знаешь, все склонны прощать, к тому же родную кровь. Или они из тех, кто невинного ребёнка выбросит помирать?

— Нет, пожалуй, так бы они никогда не поступили. Но тогда они меня и вовсе проклянут.

— А дитя, может быть, спасётся.

Весна перешла в лето, дождливое и холодное. Камни не высыхали, и город, казалось, весь состоял из отражений. Вот он, Ковар, бредёт в тусклом свете фонарей. А вот его вымокший двойник, искривлённый, уродливый, портящий всё, к чему прикасается. Или они уже поменялись местами?