— И мы там однажды были, — припомнила Марта.

Ни Карл, ни Каверза всё не возвращались. Хитринка тем временем наелась и отодвинула тарелку. Она то и дело ловила на себе взгляд Арно — любопытный, будто бы даже чуть удивлённый. Ей не становилось неловко от этого взгляда, но тоже стало любопытно, чего это он так глядит.

— Знаешь, ты удивительным образом мне её напоминаешь, — смущённо ответил парень. — Её, Грету. Хотя ведь быть такого и не может, вы разного роду-племени. Ты хвостатая, а у неё светлые глаза, но...

— А волосы зато у них одинаковые, — встряла Марта.

— Ну что ты, у Греты они совсем другие, как осенние листья. Есть пряди потемнее, есть золотистые, а есть как рыжее золото. Не помнишь, что ли?

— Так я о том и говорю. Мы же волосы выкрасили, я вот тоже, — и девчонка грустно потянула себя за прядь. — Мне мои прежние, белые, больше нравились. Может, ещё отмоются.

Арно лишь хмыкнул и посмотрел задумчиво на Хитринку. Может, представлял её с рыжими волосами. Ей было всё равно, да и приятнее оказаться похожей даже на неведомую Грету, чем на этого глупого разнесчастного Ковара — и что только Каверза в нём хорошего нашла!

Каверза, легка на помине, вернулась. Довольная, будто ни в чём не бывало. Но одна, без Карла.

— Заканчиваем посиделки, — скомандовала она, хлопнув в ладоши. — С утра в путь, да чем раньше, тем лучше. Кто не выспится, тот сам себе враг. Арно, дружочек мой, позволь-ка тебе помочь.

Она подставила крепкое плечо и осторожно довела парня до широкой лежанки. Прохвост дёрнулся было к ним, но сразу стало очевидно, что силы в хрупкой Каверзе куда больше, чем кажется, и подмога не требуется.

Уложив Арно, она растянулась рядом с ним и зевнула.

— Вам, детишки, особое приглашение нужно? Ищите, где лечь, и отдыхайте. Ох, ещё одна ночь в этом проклятом посёлке, но хоть на свободе.

У печи стояла ещё лежанка с соломенным матрасом. Он показался Хитринке мягче перин в доме Эдгарда. Марта пробралась к стене, Хитринка легла посередине, а Прохвост вытянулся с краю.

В это время вернулся и Карл.

— Машину на завтра я нашёл, — хмуро сообщил он, не глядя на Каверзу. — Только не знаю, поднимете ли вы меня с утра, потому что не помню, когда спал. Если что, так и тащите, вместе с лавкой. Ну, сладких снов.

И он вышел в другую комнату, потому что в этой ему не осталось места.

Марта, обычно засыпавшая, где и как придётся, вертелась, вертелась с боку на бок и вдруг заявила:

— Вот бы песню! Колыбельную...

— Ну нет, дружочек, это не по моей части, — сонно пробормотала Каверза.

Зато ворон на столе вдруг оживился.

— Песня для Марты, — сказал он незнакомым голосом. — Для Марты.

И запел.

С Хитринки даже сон слетел, до того это была красивая песня. В ней не было слов, но перед глазами почему-то вставала вершина, покрытая снегами. Снег стаял, побежал ручьями, и она, Хитринка, тоже стала ручьём, понеслась стремительно меж илистых берегов, вошла в лес — и погрузилась в глубину, живую, дышащую. Впиталась, но было совсем не страшно, то была не смерть. Проклюнулась ростками — и вернулась из-под земли, потянулась к небу. К голубому, тёплому, небывалому небу, а не слякотно-серому, которое она видела куда чаще. И там, в звенящей вышине, качаясь листом на ветке, она вдруг сорвалась и стала ветром. И понесла лёгкие белые облака вдаль, к вершине, и из этих облаков опала вниз пушистым снегом, медленно кружась.

Ворон смолк, но удивительная песня осталась. Слова теснились в груди, но чувствовалось, что их нельзя произносить, что, высказанные, они станут слишком грубыми, неподходящими, разрушат волшебство.

Каверза одним махом села на лежанке.

— Вот это да! — восторженно произнесла она. — Откуда ты взял эту песню, Вольфрам? Кто тебя научил? Это из твоей прежней жизни?

— Песня для Марты, — только и повторил ворон.

— Но почему для Марты? — спросил Арно. — У птицы нет собственных слов, так кто же передал песню для Марты? Кто и зачем?

— Я из рода пернатых, — торжественно и гордо созналась девочка. — Если ты не знаешь, это те, кто раньше правил Лёгкими землями. И Эдгард всё твердил, что я должна знать какую-то песню. Может, это она и есть? Как бы мне её выучить?

— Ну, считай, песня у тебя в кармане, — пообещала Каверза. — Я запоминаю всё, что слышу, с первого раза. И научу. Но сейчас спи, завтра нелёгкий день.

Ковар сидел на лавке, зашнуровывая башмак. Предстоял непростой день, и стоило бы хорошенько выспаться накануне, но увы! — в этом мире для него существовали соблазны, затмевающие здравый рассудок.

Уютно потрескивала печь, озаряя всё вокруг мягким, но слабым светом. Иного огня они не жгли. Тьма да сумерки — вот и всё, что оставалось двоим, чьи встречи не одобрил бы этот мир.

Грета, вся в белом и кружевном, присела рядом, протягивая дымящуюся тёмную кружку. Золотистые пряди, не скованные шпильками, рассыпались по её спине.

— Тебе точно пора? — спросила она, глядя усталыми, но сияющими глазами.

Он принял кружку, отхлебнул, улыбнулся и кивнул:

— К сожалению.

Чуть позже, намотав шарф и прихватив шляпу под мышку, он спрыгнул в снег, мокрый рыхлый снег конца зимы. Притянул к себе Грету, перегнувшуюся через подоконник, обжёг горячими губами, приласкал напоследок взглядом и нырнул в предрассветный мрак, надвигая шляпу. За спиной тихо захлопнулись створки. Этот путь стал уже для него привычным.

Грета не спрашивала, куда он идёт и зачем. Она и так знала, что дела это непростые и опасные. Лишь обнимала на прощание чуть крепче, заглядывала в глаза, молчаливо желая удачи. И когда всё висело на волоске, когда хотелось наплевать на всю эту проклятую жизнь с её необходимостью хитрить и вертеться, Ковар вспоминал этот взгляд, и он удерживал над краем бездны.

Сегодня его путь лежал в бедные кварталы, такие грязные, что, казалось, он пробирается сквозь хлам на помойке, а не вдоль по переулку. Хвостатый невольно поднял край шарфа, не в силах выносить здешнюю вонь. После тёплого дома, где пахло цветами и свежезаваренным кофе, этот переулок был нестерпим.

Но вот и нужная дверь, если только можно назвать дверью ржавый обломок, составленный из дверцы экипажа с выбитым стеклом и листа железа. Ковар потянул на себя ручку машины, чуть помедлил, приглядываясь, и зашагал вниз по кривым ступеням.

В грязной комнате с давно нетопленой печью приютился у стены щелястый стол. Широкие лавки расположились как попало — одна наискось у стола, вторая слева, едва ли не поперёк дороги, третья и вовсе лежала на боку. Навалившись грудью на стол, похрапывал неопрятно одетый хвостатый средних лет, и от дыхания его поднимался пар. На полу валялись бутылки, одна звякнула, задетая носком ботинка.

Ковар прошёл дальше, мимо лавки, где храпела грязная старуха, похожая на кучу тряпья, в которую безумный творец вдохнул немного жизни. В углу была дверь, и добравшись до неё, гость постучал.

Отперли спустя мгновение. На пороге каморки, освещённой огнём крохотной жестяной печурки, стоял долговязый парень на вид лет двадцати, а на деле старше, одетый так же бедно и грязно, как те двое снаружи. На худощавом подвижном лице лежала печать проходимца, а в приветственной улыбке не хватало одного зуба. Тем не менее, Ковар знал, что сегодня он может положиться на своего знакомца.

— Здравствуй, Плут, — кивнул он. — Готов?

— А то, — подмигнул хозяин комнатки. — Печь только затушу, а ты вон верёвки пока возьми. И переоденься, там в мешке в углу.

Чуть позже, когда рассвет только-только занимался, по колонне, поддерживающей балкон небольшого особняка, скользнула подозрительная тень. Впрочем, заметить её было некому: соседи не отдёргивали шторы раньше полудня. Тень, истончившись, упала вниз, а затем, приняв очертания фигуры, вскарабкалась наверх. После этого всякое движение на балконе прекратилось.