В светлом особняке настало утро. Кто-то раздвинул портьеры в комнате, выходящей на балкон. Приглушённые стеклом, зазвучали голоса, затем смолкли.

Было слышно, как часы на городской башне пробили восемь. Это время, когда владелец дома отправлялся на службу, и путь его лежал к ткацкой фабрике. Примерно в это же время домоправительница, сухопарая остроносая дама, отправлялась по лавкам и на рынок, туда, где её приятельницы торговали мясом и овощами, хлебом и рыбой, но прежде всего — свежими сплетнями. И этот товар нередко задерживал домоправительницу едва ли не до обеда. Впрочем, к обеду возвращался хозяин, так что она была обязана управиться к этому часу, да ещё и накрыть на стол.

Вот и она — прошла торопливо, прижимая корзинку, держа курс на булочную. Ох, зря, ведь хлеб неминуемо простынет, пока будут сделаны остальные покупки.

Что-то мелькнуло над перилами балкона, похожее на руку в перчатке, и дверь, ведущая в комнату, приоткрылась, а спустя пару мгновений захлопнулась снова. Не нашлось никого, кто успел бы это заметить.

— Проверь другую стену, — зашептал Плут, постукивая по тёмно-зелёной поверхности.

Ковар отошёл к противоположной стене и принялся повторять его движения.

Покачав головой, его напарник скатал ковёр, ощупал чуткими даже сквозь перчатки пальцами каждую доску пола. Поискал выдвижные панели в камине, проверил изнанку кресел, осмотрел массивный стол со всех сторон.

В аквариуме у стены чёрные и красные рыбки длиной с палец равнодушно глядели на то, как в комнате хозяйничают посторонние.

Часы на городской башне пробили девять.

Они проверили деревянные панели, украшающие нижнюю треть стен, но без результата. Поглядели на потолок, но он, белый и ровный, не позволял даже заподозрить наличия потайной дверцы. Ни за зеркалом, ни за картиной ничего не было.

Часы на городской башне пробили десять.

— Может, не здесь? Может, его вообще нет? — вполголоса спросил Плут.

— Мне точно сказали, в его кабинете, — твёрдо ответил Ковар. — Ну же, у тебя самый большой опыт по этой части, где ещё мы не искали?

Плут замер, раздумывая, ещё раз окинул взглядом комнату, медленно кружась. И вдруг лицо его озарила щербатая улыбка.

— Нашёл!

Он шагнул к аквариуму, нелепому стеклянному осколку моря. Погрузил руки в воду — рыбки шарахнулись в стороны — и потянул небольшой потрёпанный сундучок, стоявший на дне. Однако тот не поддался.

— Да что ж такое, я был уверен, это оно, — огорчился Плут.

— Вряд ли, — сказал Ковар. — Гляди, этот сундучок старый, в щелях весь, и если бы в нём что лежало, оно бы промокло. Для камней, может, хранилище бы и подошло, но не для бумаг.

— Хм, а если так?.. — задумчиво сказал Плут, взял рыбий дом за края и приподнял с натугой.

Сундучок оказался обманкой, скрывающей выемку. В этой выемке под аквариумом прятался маленький сейф с хитрым замком.

— Плут, ты молодец! — возликовал Ковар. — Открыть сумеешь?

— А то, — ухмыльнулся его спутник, звеня отмычками.

Часы на городской башне пробили одиннадцать.

Примерно в это время Джозефа, домоправительница, приближалась к крыльцу. Какие чудные, какие сладкие сплетни она несла! Прежде всего, соседка, эта зазнайка Маргарета, спуталась с помощником пекаря. Ах, что скажет муж Маргареты, когда до него дойдут слухи! Надо бы лично позаботиться, чтобы они поскорее дошли.

Дверца сейфа скрипнула и отворилась, являя нутро, набитое бумагами, тугими мешочками и свёртками.

— Что берём? — жадно блеснув глазами, прошептал Плут.

— Не берём, — ответил ему Ковар, — а добавляем.

Рукой, затянутой в перчатку, он вынул из-за пазухи плотный пакет. Быстро его вскрыв, вытащил листы, сунул в середину и захлопнул дверцу.

— Да что ты, здесь можно было бы славно поживиться! — упрекнул его напарник.

— Ты и так своё получишь, — прозвучал насмешливый ответ.

Джозефа направилась на кухню, погружённая в свои мысли. А Зауэров ограбили! Правда, не забрали ничего, кроме одежды. Вот хозяин удивится, когда она расскажет ему в обед. Хотя, может, он прежде неё узнает, не зря же Ральф Зауэр — его закадычный друг.

Что-то звякнуло наверху, и домоправительница встревожилась. Минут пятнадцать ещё она торчала внизу лестницы, не решаясь подняться, а когда наконец осмелилась, то ничего странного не увидела. Всё было на своих местах, лишь рыбки беспокойно метались. «Наверное, хозяин забыл покормить с утра», — подумала Джозефа, подсыпая корм.

Тем временем в двух кварталах от дома пара человек — долговязый и низкорослый — торопливо шагали в сторону бедных улочек. Если бы Ральф Зауэр столкнулся с ними, то он признал бы и своё пальто, и шейные платки, и даже перчатки. Но владелец швейной мастерской, конечно же, никогда не бродил по этим грязным переулкам.

Чуть позже вычищенная одежда удивительным образом вернулась в дом, и работнику Зауэров пришлось лишь признать, что кражи не было, а это он по ошибке перевесил вещи в другой шкаф.

Волки, взятые дознавателем, не нашли в белом особняке с колоннами следа пребывания посторонних. Те, к кому они привели, были частыми гостями, друзьями хозяина, важными птицами, которые всё время находились на виду.

А что нюх волков отчего-то стал не так тонок, как прежде, никто и не узнал. Да и определить-то это было, пожалуй, невозможно.

Всё это означало, что хозяин ткацкой фабрики сам, своими руками клал в сейф в личном кабинете эти документы. Да и пометки на листах были сделаны его рукой. И Ульрих Копп как-то незаметно покинул и свою должность, и белый особняк.

Неизвестно, жалел ли кто о нём. Уж точно не работники фабрики, измученные бесконечными штрафами, отнимающими последние жалкие копейки. Не те, которые гнули спины в две, а то и три смены, получая жалованье за одного и травмы от станков, оттого что были ослаблены усталостью. Не те, из кармана которых покрывали любые поломки машин и дефекты текстиля.

Может, разве только Джозефа огорчилась, лишившись хлебного местечка. Впрочем, она устроилась на рынок, где могла сплетничать днями напролёт, сняла комнатушку пополам с подругой и вскоре выглядела счастливее, чем прежде. Эту комнатушку легко было узнать с улицы: на окне стоял аквариум.

Наступила весна. Длиннее становились дни, отнимая время у ночей. Когда-то Ковара радовало это время, но не теперь, когда он вынужден был до света возвращаться в дворцовую мастерскую.

Снег сошёл, и даже сквозь привычные запахи города пробивались нотки влажной земли и тающего льда. Тот особый, свежий весенний запах, знаменующий перемены в природе. Этой весной хвостатому исполнилось восемнадцать лет.

По росту он сравнялся с Гретой, но дальше, к его огорчению, не рос. Впрочем, Плут говорил, это удача для того, кто шарит по чужим домам. Этот новый товарищ не знал толком, кто таков Ковар и на кого работает, но его всё устраивало. Без лишних вопросов он выполнял свою часть дела, получал плату — весьма щедрую — и возвращался в притон в грязном безымянном переулке. Деньги он, как однажды узнал Ковар, отправлял брату. Тот жил на востоке, где-то в окрестностях города Кровельного Листа. Вырастил Плута, а потом сорвал здоровье на тяжёлой работе. На какой именно, спрашивать было неловко.

Плут оказался незаменим во многом. Его наука путать следы не раз выручала Ковара, когда он шёл к дому мастера или возвращался обратно. За ним бывала слежка, хвостатый научился её определять. В такие дни он сворачивал к кварталу увеселений, к шумным кабакам и домам весёлых девиц, и терялся в толпе, а на рассвете там же и возникал, хмельной и счастливый, пропахший табачным дымом. И никто не знал, что запахом этим он был обязан тому, что его куртка висела в одном из кабинетов, за ней присмотрели за отдельную плату, спиртным он промочил воротник, а захмелел и вовсе не от этого.

Порой во дворе он сталкивался с Гундольфом, хмуро отправляющимся на привычную службу.

— Хорошо живёшь, я смотрю, — сказал однажды тот. — Веселишься?