От двери раздалось покашливание.

— Любопытно вас послушать, — вмешался Эдгард, — однако же мне пора. А для таких разговоров, пожалуй, не лучшее время, да и не место. Здесь и у стен есть уши, так что не рекомендую вопить о том, кто и что желает поменять в мировом порядке или у кого какие привязанности. Ну, до встречи, и берегите себя, насколько это получится. Надеюсь, однажды мы ещё сможем посидеть за чаем у вас дома как-нибудь вечерком.

Мастер Джереон ничего не ответил, лишь покачал печально головой. А когда они с хвостатым остались наедине, только и сказал:

— Что ж, за работу.

К ним заходили ещё два раза, когда подвезли обед, а затем и ужин. Жидкая каша, пустой суп да подсохший хлеб — вот и всё, на что расщедрился господин Ульфгар. Но мастер Джереон даже и не глядел на миски.

— Умоляю, скажите, как там моя дочь! — упрашивал он стражника, переставляющего еду с тележки на стол. — Хотя бы одно слово! Ведь и у вас, я думаю, есть дорогие сердцу люди. Я же не прошу ничего ей передавать, не прошу увидеться — знать бы только, жива ли, здорова? Да что вы за звери!

Ни в обед, ни вечером старик не дождался ответа. Раздатчик делал своё дело, храня молчание, и выходил, будто не замечая мастеров. Его напарник каменной статуей стоял у входа. Ковар и хотел заговорить с наставником, и не решался, понимая, что тот, вероятнее всего, лишь сорвёт на ученике злость.

Он ужинал — каша оказалась уже холодной — и поглядывал на старика, который пока не притронулся к тарелке. Тот всё вертел в руках детали, разглядывал чертежи. Затем смял листы, отшвырнул зазвеневшие железки и прокричал со злостью:

— Да будь оно всё проклято! Ничего не работает, ничего не получается! Гори оно всё огнём!

Хвостатый отставил миску. Поднялся, собрал с пола разлетевшиеся части, которые незадолго до этого шлифовал, сложил аккуратно на стол. Разгладил измятый чертёж и уселся с ним в углу, раздумывая.

Много ли времени прошло, он не заметил. Услышал лишь, что дверь опять скрипнула, и поднял глаза. Оказалось, заглянул Гундольф.

— О, гляди-ка, и ты теперь здесь, — улыбнулся он хвостатому, но тут же посерьёзнел и перевёл взгляд на мастера. — Мне и сегодня мало что удалось разузнать, во дворец-то и самого пускают лишь по делу, ну, а Отто, с которым я приятельствую, нынче не на смене. Но он слыхал от Франца, что будто бы дочь ваша жива-здорова. Ну, жизнь в тюремной камере не сахар, но кормят и не обижают. А всё ж вы поторопились бы с делом этим вашим.

— Да я уж делаю, что могу! — раздражённо выкрикнул мастер.

Затем утёр заслезившиеся глаза под очками и добавил уже спокойнее:

— Ты прости меня, сил больше нет, вот и срываюсь. И спасибо тебе, парень, хоть что-то да узнали, без тебя и этого бы никто не сказал.

— Ну так я пойду, — кивнул Гундольф, — пока никто не заметил. Если завтра что новое услышу и улучу минутку, загляну.

Он приоткрыл дверь, высунул нос наружу, огляделся. Убедился, что всё спокойно, и ускользнул.

— Кончай с этим, — махнул рукой мастер, обращаясь к своему ученику. — Ночь на дворе, завтра уж подумаем, что ещё изменить, чтобы оно дольше дня могло продержаться.

Этот долгий день и вправду подошёл к концу, но ложиться хвостатому не хотелось. Он всё ещё разглядывал чертежи, делая пометки карандашом, зачёркивая и оставляя их вновь. Огонёк переносной лампы Ковар притушил, чтобы не мешать наставнику, который уже лёг. Постели для них были устроены тут же, у стены, где посвободнее — просто тюфяки на полу.

Город снаружи примолк, тихо стало и в мастерской. Не гудела больше круглая печь, не трещала шлифовальная машинка, не шипел расплавленный металл. И в этой тишине Ковар вдруг услыхал негромкую музыку, и была она ему знакома.

Хвостатый неспешно обошёл помещение, заглядывая во все углы, пока не понял, что мелодия явственнее всего звучит у пустого камина. Из трубы, что ли?

— Ты куда лезешь? — недовольно спросил мастер. — Ложись, не то завтра из тебя будет плохой помощник.

— Что там, над нами? — вместо ответа спросил хвостатый. — Вы слышите музыку? Это же будто бы та мелодия, которую играло первое механическое сердце, только темп помедленнее. Завод кончается.

— Не суй нос куда ни попадя, — угрюмо донеслось в ответ. — Чем меньше знаешь, тем дольше проживёшь. Гаси лампу и спи, слышишь?

Хвостатый неохотно послушался, но сон не шёл. Ещё долго он вертелся на комковатом тюфяке, прислушиваясь к тихой мелодии и пытаясь прогнать из головы тяжёлые мысли.

Мелькнуло перед глазами огорчённое личико Каверзы и тут же пропало. За неё хвостатый не переживал: Карл, если судить его не по словам, а по поступкам, хороший человек. Уж он её точно не оставит. А вот Грета... отчего она не захотела уезжать? Из-за отца? Или, может, упрямо надеялась на новую встречу? Ковар не знал этого точно, но чувствовал, что здесь есть и его вина. Лишь бы с ней не случилось ничего плохого!

И это сердце, для чего же всё-таки оно предназначено? Или, может быть, для кого? Рассказал бы уж мастер, что ли. И так ясно, что увязли они в этой трясине по самое горло. Вряд ли станет хуже.

И наконец, странствуя дорогами нелёгких раздумий, хвостатый перешагнул границу между явью и сном, но когда — и сам не заметил.

Хитринка открыла глаза, потянулась и зевнула. Надо же, движение не мешало ей спать, а вот остановка разбудила.

Оторвавшись от погони, они ещё долго тряслись по бездорожью. Два раза Карл останавливался, чтобы заправить экипаж. Наконец машина выбралась на какой-то едва заметный путь: две колеи, поросшие травой. Видно было, механические повозки тут проезжают нечасто.

Во время второй остановки Карл пытался выпустить ворона, но тот, сброшенный с руки, упорно прилетал обратно.

— Да что же ты делаешь, глупая скотина! — сердился Карл. — Нельзя с таким, как ты, свободно разъезжать туда-сюда.

— А почему? — немедленно спросила Марта.

— А потому, что такие птицы — символ прежней власти, а господину Ульфгару и так в последнее время повсюду заговоры мерещатся. Увидят нас с этим вороном — головы лишимся.

Ворон, однако же, не проникся и улетать отказался наотрез. Карл вздохнул и решил позже сделать ещё одну попытку.

Хитринка уже знала, что они держат путь в городок под названием Замшелые Башни. В записке, которую оставила Каверза, содержалась просьба приехать туда.

— Раньше это местечко называлось Зелёными Пашнями, — задумчиво сказал тогда Карл. — Поля вокруг, а там колосятся рожь, пшеница и ячмень. Ну, теперь ничего этого не осталось, как лес дорубили и река высохла. Торчит посреди пустошей захудалый, жалкий городишко. Ровный, как платок, потому что прежде его ограждали поля. По углам — четыре башни, выстроенные едва ли не сто лет назад. Вот в честь них и переименовали. Народа там осталось немного, возвели теплицы и растят зерно, только теперь уже не на продажу, а для местного пивоваренного заводика. Все, кто в городе остался, там и работают: или в теплицах, или на пивоварне.

Хитринка обнаружила, что в машине она сейчас одна. Прохвост заботливо укрыл её своим новым пиджаком, только он не очень-то грел. Вечерняя прохлада вползала в разбитое заднее окно. Снаружи слышались голоса, спать больше не хотелось, так что Хитринка щёлкнула ручкой и выбралась наружу.

— Да, так вот, значит, на рассвете двинем на восток, и к обеду будем на месте, — сказал Карл.

— А можно, я сяду за руль? — попросил Прохвост. — Хоть ненадолго!

— Нет у меня времени всяких сопляков учить езде, — отрезал Карл. — А если что с экипажем случится, то нам тогда, может, и конец.

— А сам-то ты где выучился так водить? — поинтересовался Прохвост, ничуть не обиженный отказом.

— Где? Да я строил эти машины, — с гордостью произнёс его собеседник. — Когда во всех Лёгких землях ничего подобного не было, а господин Ульфгар имел при себе только схемы, это я помогал первым экипажам родиться на свет. Вот этого красавца, — похлопал он по стальному боку, — делали уже по моим чертежам. Лучше меня никто не знает, как им управлять, да. Эй, малявка, ногами там не болтай, не то стекло разобьёшь!