И ехала верхом, довольная. Правда, Карл это дело вскоре настрого запретил: не годится разъезжать по двору, где зверя могут увидеть посторонние.

И всё-таки тот своевольничал порой. Выходил сам, стоял, глядя на северо-восток, и поскуливал негромко. Что у него были за стремления, какая цель прежде была ему указана — поди пойми.

Вольфрам вскоре привык к волку. Осмелев, садился зверю на голову, между стоящих торчком ушей, нежно поклёвывал макушку, повторял:

— Хор-рош!

Карл дал новому питомцу имя: Верный.

— Нашего последнего пса так звали, — пояснил он, хмуро думая о чём-то.

— Нашего? — поинтересовался хвостатый. Карл ведь жил один.

Мастер не ответил, махнул рукой, ушёл в дом. Как выяснилось позже, напился.

Так и жили бы они странной маленькой компанией, каждый со своими горестями, но в целом почти счастливо, только в один из дней Эдгард приехал за Коваром.

— Мастера Джереона забрали во дворец, — хмурясь, сказал он. — Господин Ульфгар недоволен, что его работа не продвигается, так что затребовал к себе и мастера, и ученика.

— Не хочу я, — упрямо ответил Ковар, не представляя, как сможет встретиться с наставником после всего. — Да ведь я уехал, откуда им знать, где меня искать.

— Я же человек правителя, — грустно усмехнулся Эдгард. — Думаешь, случайно ты здесь оказался? Мне давно было велено за вами приглядывать, вот и отправил тебя сюда, где смог бы найти в случае нужды. Дома-то ты вряд ли засиделся бы. Вернуться на болота после того, как в городе пожил — это, знаешь ли... День, два бы порадовался, обошёл все родные кочки да пеньки, покормил комаров, а потом бы взвыл от тоски да сбежал, и ту ещё головную боль бы мне устроил — разыскивать тебя после. А здесь и делу моему помог, как смог, и находился под рукой.

— Не поеду, — замотал головой Ковар.

— И Грета у них в руках, — только и добавил торговец.

Раз дело обстояло так, то выбора, конечно, не было. Хвостатый собрался так быстро, как сумел. Надел наряд, привезённый Эдгардом — тот настоял, что во дворце следует выглядеть прилично. Пожалуй, впервые в жизни у Ковара появилась новая и подходящая по размеру одежда — не заплатанная и не посеревшая рубаха, отглаженные брюки и жилет по фигуре.

— Братишка, какой же ты красивый! — в восхищении вертелась Каверза вокруг. — Только волосы длинноваты. Хочешь, подкорочу?

И, заметив нерешительность хвостатого, добавила с лёгкой обидой:

— Да ты не сомневайся, я умею! Я в нашем переулке лучше всех с ножницами управлялась — и соседям хорошо, и мне монетка.

Девчонка возилась долго, но не обманула, дело она знала.

— Ну, теперь все девушки твои, — подмигнула она, слезая с табурета.

— И где только слов таких нахваталась, — заворчал Карл, подхватывая её и помогая встать на пол.

— Готов? — заглянул Эдгард. Он скурил снаружи, наверное, целую пачку папирос, и глупые несушки расклёвывали окурки.

— А когда ты вернёшься? Сегодня? Завтра? — спросила Каверза. — Только не дольше, чем завтра, а то кого же мне по утрам обнимать!

— Карл, я тебе их всех оставляю, — вместо ответа обратился хвостатый к мастеру. — Пригляди. Волка можешь не кормить, пусть постоит, прикрой, так будет безопаснее. Птицу давно пора выпустить, я всё не решался, но куда тянуть. А вот девочку эту... уж ты, пожалуйста, её не бросай.

— Ты чего? — дрожащим голоском спросила Каверза. — Ты чего это, возвращаться не собираешься?

Ковар присел, поглядел ей в глаза.

— Если смогу, вернусь, — пообещал он. — Но от моего желания мало что зависит. Ты слушайся Карла и никуда не сбегай, чтобы я смог тебя найти, если освобожусь, поняла?

— Тогда не отпущу тебя! — завопила она. — Я хочу с тобой! Я тоже с тобой поеду!

Хвостатый поглядел на Карла, кивнул, и мастер понял без слов, перехватил девчонку. И пока Эдгард и Ковар торопливо шли к экипажу, та извивалась в его руках, лягалась и вопила:

— Не уезжай без меня! Я не хочу! Пусти меня, проклятый... Не уезжай! Не надо! Предатель! Мерзкий, вы все мерзкие! Я не хочу, чтобы так!

Рёв мотора заглушил эти крики и плач.

Повозка гремела по разбитой дороге. Шумел по левую руку лес, дрожали под порывами ветра рано пожелтевшие листья. И как ни тяжело было Ковару уезжать из города, где он провёл последние годы, а возвращаться оказалось ещё тяжелее. Удивительная вещь — сердце. Вроде и там оставил, и здесь. Однажды оно не выдержит всех этих расставаний.

Дорога подошла к концу, вот и знакомые ворота. Стражники проверили пропуска, махнули, отступая с пути. Промелькнули за окнами улицы, где каждый камешек известен, каждая трещинка на стене — вроде и не уезжал никуда. Всё дальше, дальше, сквозь сердце города, мимо бурлящего рынка, мимо богатых кварталов, вверх по холму — и за глухую серую стену, навстречу неизвестности.

Эдгард остановил экипаж и повёл хвостатого не к главному входу, а вбок. У господина Ульфгара, пояснил он, имелись свои мастерская и кузница, и двери в них устроены отдельно — так и материалы подвозить удобнее, и мастера не будут зря разгуливать по дворцу.

Ковар ожидал, что увидит огромный цех с высокими потолками, как на городских заводах и фабриках, где одновременно могут трудиться десятки рабочих, но мастерская оказалась на удивление небольшой. Пожалуй, что даже и меньше, чем в доме его наставника. Стояла здесь такая же печь для плавки металлов, пузатая, с круглым окошком. Пара столов, заваленных чертежами, тиски, полки с инструментами. В углу примостилась шлифовальная машина, с потолка в одном месте свисали крепления — что-то подвешивать.

И был там ещё один пустой стол, вызвавший у хвостатого недоумение. Кожаные ремни на нём предназначались будто бы для того, чтобы удерживать человека.

Первым, кого Ковар заметил внутри, был мастер Джереон. Казалось, за прошедшие месяцы старик ещё больше ссохся и постарел, выглядел совсем разбитым. Увидев прибывших, он положил на стол деталь, с которой работал — рука тряслась — и заспешил навстречу.

Хвостатый не знал, чего ожидать, подготовился услышать всякое, но мастер вдруг его обнял.

— Ты уж прости меня, мальчик, наговорил я тебе... Во многом был неправ.

— Я и не сержусь, — растерянно пробормотал хвостатый.

— Только не подумай, что я твой поступок одобряю, — тут же добавил старик, сурово глядя ему в глаза. — Мне и сейчас дочь свою лучше увидеть мёртвой, чем опозоренной. Но вы молоды, возраст самый дурной, тут уж я сам виноват, что не уследил. А в остальном ты мне как родной, прогнал тебя — и самому тошно стало, что всё так повернулось. Я тебе, парень, больше скажу. Был бы ты человеком, я бы уж и не глядел, что ты нищий выходец с болот. И ум у тебя в голове есть, и руки золотые...

Ковар дёрнул плечами, стряхивая ладони мастера, отступил на шаг.

— Человеком, значит? — тихо, с болью в голосе произнёс он. — А чем я хуже любого человека? Чего мне недостаёт, а, мастер Джереон?

— Да сам знаешь, чего, — ответил мастер. — Весь мир таких, как ты, в грош не ставит. Тут уж хоть из шкуры выпрыгни, а всё равно будешь хуже любого, даже самого захудалого людишки. Да возьми хоть работу: сам, без меня, ты никогда не получишь ни одного заказа. И плевать, что знаешь дело, к хвостатому люди не пойдут.

— Да ведь я не про то, вы же понимаете. Разве это справедливо? Вы сами, мастер, считаете, что так и должно быть?

— А какое дело, что я считаю? — с досадой ответил мастер. — Мой голос ничего не изменит.

— Любопытно, сколь многие думают так же, как и вы, — холодно сказал хвостатый. — Может, мой народ считается дрянным вовсе не из-за злых людей, а по вине равнодушных, которые закрывают глаза на несправедливость.

— И что же ты предлагаешь, мальчишка? Чтобы я пожертвовал дочерью ради этой твоей справедливости? Твоё племя само виновато, что в нём одни выродки да лентяи!

— А дают нам иной путь? Может, наших детей кто берётся учить грамоте? Может, хоть кто-то дарит им надежду, что они могут стать не только нищими и ворьём? Нет же, от рождения записывают в изгои, и попробуй поверь в себя, когда весь мир не верит!..