Устные рассказы, касающиеся давно прошедших времен, естественно содержат больше легендарного, чем исторического материала; особенно это верно в отношении рассказов египетских гидов Геродота. Это не только фольклорный материал, но часто плоские выдумки для объяснения того или иного памятника. Так, например, картина, изображающая фараона, триумфально шествующего по головам своих врагов, трактуется (II, 107) как изображение Сесостриса, бегущего из горящего дома по мосту, образованному телами его сыновей.

Проведенное египтологами сравнение рассказов Геродота с данными египетских памятников показало, что история Египта до VII в. представляет у Геродота невероятную путаницу и не может дать представления о действительном ходе исторических событий; зато для саисской эпохи (VII—VI вв.) рассказ Геродота имеет неоценимое значение, так как он дает нам связную историю Египта в течение нескольких столетий, от которых почти не дошло египетских памятников.

Наконец, необходимо указать на особенно важный источник труда Геродота, на автопсию (т. е. собственные наблюдения). Здесь его точность, наблюдательность и добросовестность несомненны, и эти наблюдения представляют собой особенную ценность для историка.

Если, таким образом, в наблюдательности и добросовестности Геродота не может быть никаких сомнений, то принцип, положенный Геродотом в основу своего труда (VII, 152) — сообщать все, что ему говорят, даже если он сам этому не верит, несомненно должен вызвать наши возражения, как он и вызвал уже возражения Фукидида, который предостерегал от доверия к «рассказчикам, сложившим свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха, которые рассказывают истории, ничем не подтвержденные и за давностью событий превратившиеся в невероятные и сказочные». Этот метод представляет собой принципиальный регресс по сравнению с принципом, положенным в основу труда предшественника Геродота Гекатея.

Однако этот неправильный сам по себе принцип явился причиной того, что Геродот сохранил для нас множество вполне достоверных известий, которые при несовершенстве античной критики иначе не дошли бы до нас. Если, например, Геродот рассказывает, что в Скифии зимой ездят через реки на телегах, то он хорошо сделал, сообщив этот факт, несмотря на то, что он кажется ему явно нелепым. Точно так же приводимое им сообщение финикиян, что при объезде Африки солнце, бывшее справа от них, затем оказалось слева, кажется Геродоту нелепостью, но именно этот рассказ убеждает нас в том, что финикияне действительно пересекли экватор. Этот метод в ряде случаев предохранил Геродота от наивного рационализирования переданных ему сообщений, благодаря чему он дал нам возможность ознакомиться не только с рядом исторических фактов, но и с религиозными взглядами и фольклором его времени.

Впрочем, Геродот не всегда соблюдает этот принцип и часто подвергает переданные ему сообщения суровой критике и даже издевательству («я смеюсь, видя...», IV, 36, в применении к Гекатею). Иногда эта критика очень остроумна. Так, например (II, 131), проводник объяснил Геродоту, рассматривавшему статуи девушек с отрубленными руками, что это служанки, которым отрубила руки царица за их преступления. Геродот замечает по этому поводу: «Однако мы сами видели, что руки у статуй отвалились от времени и еще в наше время лежали тут же у их ног». Но в других случаях он готов верить абсолютно неверным историям, например, о гигантских муравьях, хранителях золота, убивающих приближающихся путешественников.

Итак, ценность труда Геродота в различных местах различна и зависит от ценности тех источников, откуда он заимствует свои сообщения. Что касается сообщений о событиях, современником которых был Геродот, то необходимо учесть, что он не писал sine ira et studio. Он поставил своей целью дать апологию политики Афин, с одной стороны, и дельфийского оракула — с другой; при пользовании его сообщениями необходимо учесть эту тенденцию. Во всем прочем он исключительно гуманный, наблюдательный и добросовестный свидетель, что особенно обнаруживается из его прекрасного очерка скифских древностей в IV книге, являющегося лучшим и почти единственным источником для истории южной окраины нашей страны в VI — V вв. до н. э.

Только очень небольшой промежуток времени отделяет Геродота от афинянина Фукидида[358]: в те дни, когда Геродот опубликовал свою историю, Фукидид был уже взрослым человеком, который мог не только прочитать и продумать книгу Геродота, но и критически отнестись к ней. Рассказ о ребенке Фукидиде, заплакавшем при публичном чтении Геродотом его книги, несомненно, легенда, преувеличивающая разницу в возрасте между двумя историками для большей патетичности рассказа.

Фукидид[359] родился около 460 г.[360] По своему происхождению он принадлежал к цвету афинской знати. По отцовской линии он был в ближайшем родстве со знатнейшим в Афинах родом Филаидов,[361] из которого происходил ряд виднейших аристократических вождей (его родственником был и вождь афинских олигархов в 460—443 гг. Фукидид из Алопеки); по той же линии, через бабку отца, Фукидид оказывался потомком фракийского царя Олора. Богатый и знатный Фукидид был очень популярен и среди греческого и среди фракийского населения. Несомненно, именно это обстоятельство послужило впоследствии причиной посылки его в качестве стратега в город Амфиполь — центр афинских владений во Фракии.

Фукидид получил блестящее образование. Нам неизвестно, кто были непосредственные учителя Фукидида, но из его сочинений можно, по-видимому, заключить, что одним из его руководителей был оратор Антифонт (казненный в 411 г.) и что влияние на него оказывали также философ Анаксагор и софист Горгий из Леонтин.

Самое раннее событие из жизни Фукидида, известное нам из его сочинения, это — чума в Афинах. Описав картину и симптомы этой болезни, Фукидид замечает: «Все это я отмечаю потому, что сам был болен и лично наблюдал других, страдавших той же болезнью». Таким образом, в 429 г. Фукидид находился в осажденных Афинах и заболел чумой, но это не помешало ему наблюдать за симптомами болезни и тщательно записывать их. Вероятно, уже вскоре после выздоровления Фукидид принял деятельное участие в политической жизни.

В это время началось блестящее наступление Брасида на Фракию. Центром афинских владений во Фракии был город Амфиполь близ устья Стримона. Именно сюда и были направлены стратеги Фукидид и Евкл с войсками. Однако по неизвестной причине, вместо того чтобы ожидать врага и дать ему отпор в Амфиполе, Фукидид оказался со своим флотом в 25 км от него, у острова Фасоса. В его отсутствие Брасид подошел к Амфиполю, и население добровольно сдалось ему: вернувшемуся Фукидиду удалось сохранить для Афин только соседнюю с Амфиполем гавань Эйон.

Фукидид в своем труде объясняет свою неудачу неблагоприятным стечением обстоятельств. Однако афинский демос посмотрел на дело иначе. Фукидид был признан виновным в государственной измене и осужден на пожизненное изгнание. В комедии «Осы», поставленной на сцену в 422 г., Аристофан говорит об «идущем на суд толстосуме из числа предавших Фракийскую область». В этом толстосуме справедливо усматривают Фукидида. Годы изгнания (424—404) Фукидид провел, по-видимому, во Фракии, где находились золотые прииски, которыми он владел на правах собственности или аренды.

Это время невольного отдыха от войны и политических дел Фукидид посвятил работе над своей историей, причем использовал то преимущество, что мог получать информацию от обеих сторон.