Какое значение придавали афиняне этому господству в проливах, видно из того, что специальные должностные лица — геллеспонтофилаки — сидели в Византии и наблюдали самым придирчивым образом за вывозом хлеба из портов Черного моря — на провоз хлеба надо было испросить у них особое письменное разрешение. С другой стороны, об этом же свидетельствуют различные торговые договоры того времени, в которых афиняне принуждали своих контрагентов идти на крайние уступки под угрозой закрытия проливов и приостановки подвоза хлеба в эти города. Так, Македония должна была доставлять весь корабельный лес в Афины, Кеос был обязан доставлять в Афины сурик, который был лучшим во всем Эгейском районе, а боспорские властители должны были предоставлять Афинам не только право первыми грузить, но также свободу от таможенных сборов для вывозимого в Афины хлеба. Афиняне могли заставить их выполнить это, хотя они и были уже должны боспорцам много денег, так как они могли при сопротивлении боспорцев просто закрыть всякий вывоз из Черного моря.

Мы видим, таким образом, что Афины достигли высшего развития своего могущества, господствуя над этой дорогой, связывающей Черное море с Эгейским. Опираясь на это исключительное положение, Афины могли во время Пелопоннесской войны долгие годы сопротивляться значительно превосходившим их силам противника, хотя вся Аттика вокруг Афин была опустошена, и здесь нельзя было успешно заниматься ни земледелием, ни другими видами сельского хозяйства. Даже ужасное поражение и катастрофа в Сицилии не могли сломить силы Афин, ибо они все еще могли своими судами охранять проход через проливы. В конце концов, противники Афин обратили на это внимание и направили свои атаки именно на этот пункт. Уже в 411 г. Деркилиду удалось фактически осуществить вторжение в проливы, правда, не без щедрой персидской поддержки — и положение в Афинах сейчас же приняло опасный оборот; после этого в Афинах пошли на большие уступки. Только благодаря такому положению дел Алкивиаду удалось снова добиться в своем родном городе почета и уважения; причина этого была в том, что он в начале 410 г. опять добыл проливы своему отечеству. Как высоко этот успех расценивался в Афинах, мы можем увидеть из того, что с того момента, когда проливы были опять захвачены, афиняне перестали и думать о мире, хотя положение для них в общем было неблагоприятным: Афины имели против себя всю Элладу и Персию, государственная касса была почти исчерпана, флот в незавидном состоянии, враг стоял непоколебимо под Афинами и при всем том был готов пойти на сравнительно сносные условия мира. И тем не менее Афины чувствовали себя непобедимыми, владея дорогой в Понт.

Но когда затем Спарта после битвы при Эгоспотамах окончательно завладела проливами, Афины должны были тотчас покориться любому требованию Спарты. Афины не были побеждены после битвы при Делии, не были покорены после несчастий в Сицилии, не были принуждены к сдаче после потери фракийских и македонских владений, сила их сопротивления не была парализована и в результате отпадения союзников: падение Афин наступило лишь тогда, когда они потеряли проливы.

Византий и проливы долгие годы оставались в руках спартанцев.

Как только Афины кое-как оправились от потрясений Пелопоннесской войны, все их усилия в области внешней политики были обращены на возвращение своего прежнего положения в проливах и на приобретение Византия. Только приобретя вновь эти позиции, Афины могли в 392 г. выступить с успешным сопротивлением первой попытке Спарты добиться мира, гарантированного Персией. Однако Спарта сделала из исхода Пелопоннесской войны правильный вывод и тотчас же атаковала Афины в их геллеспонтских позициях. Когда Антиалкиду после нескольких как стратегически, так и тактически очень хорошо проведенных морских сражений удалось завладеть проливами, Афинам пришлось также присоединиться к царскому миру 386 г. И этот царский мир восстановил в существенных чертах отношения в том виде, в каком они были до скифского похода Дария в 513 г. Таким образом, малоазийский берег опять оказался во владении персидского государства, европейский же в руках различных греческих государств, обособленных друг от друга, согласно пункту об автономии, содержавшемуся в царском мире.

Почти стопятидесятилетняя борьба Афин за исключительное владение путем через проливы оказалась безрезультатной: дело снова вернулось к исходной точке. Но Афины теперь не имели уже сил, чтобы возобновить борьбу. Осторожное лавирование и осмотрительность дипломатии должны были возместить то, чего не в силах была создавать военная сила. Конечно, жизнь Афин — как культурная, так и материальная — еще в IV в. находилась на высоком уровне; однако о том расцвете, которого Афины достигли в V в., владея проливами, теперь им нельзя уже было мечтать.

Такова в несколько схематизированном виде картина борьбы за проливы, нарисованная Мильтнером. Было бы, однако, ошибочно сводить всю историю Греции в интересующую нас эпоху к борьбе за проливы и не усмотреть других явлений, которые являлись движущими причинами в международной борьбе греческих государств классического периода.

Большой опыт запутанных международных отношений между древними полисами уже рано сделал очевидным, что для победы в борьбе за жизненные ресурсы государства недостаточно усилий, непосредственно ведущих к цели: все эти усилия в одну прекрасную минуту могут быть сведены к нулю агрессивным государством, которое тем или иным путем окажется сильнее остальных, вместе взятых, и сможет диктовать свою волю всем прочим. Необходимо было обеспечить себя от такого рода неожиданностей. Для этого нужно было зорко следить за другими государствами и не допускать, чтобы какое-либо из них чрезмерно усилилось. Уже в античности, поэтому, пользовался большой популярностью принцип, который мы могли бы назвать «принципом международного равновесия». Простое чувство самосохранения заставляло заботиться о том, чтобы ни одно из соседних государств не могло усилиться настолько, чтобы оказаться сильнее коалиции всех его соседей, вместе взятых; в этом случае в античности часто наступало характерное для рабовладельческих демократий явление, называемое «гегемонией», когда одно государство достигало возможности жить паразитически на счет своих соседей, вернее, — переложить бремя кормления своих безработных сограждан со своих плеч на плечи соседей. Всю греческую историю часто изображают как смену гегемоний: спартанской, афинской, беотийской и т. д. Если такое изображение и схематично, то нельзя отрицать того, что страх перед возможностью возникновения такой гегемонии имел очень большое значение в международной политике греческих государств.

У Фукидида (I, 23, 5) читаем: «Истиннейший повод (Пелопоннесской войны), хотя открыто и не высказываемый, заключался в том, как я полагаю, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам».

Из позднейших замечаний Демосфена и Полибия, основанных на теориях классической эпохи, нетрудно убедиться, что мы здесь имеем дело не с своеобразной конструкцией Фукидида, а с общим местом античной дипломатической науки.

В самом деле, Демосфен замечает: «Я вам приведу один из общеизвестных примеров. Вы знаете, что нашему государству полезно, чтобы ни фиванцы, ни лакедемоняне не были сильными, но чтобы фиванцы имели противников в лице фокидцев, а лакедемоняне — в лице других племен, ибо при таком положении дел мы окажемся самыми сильными и сможем жить безопасно... Ведь трения между этими народами и подозрительность их друг к другу являются наилучшим и прочнейшим обеспечением безопасности из всех возможных» (Демосфен. XXIII, 102).

Отметим, что в этом месте Демосфена речь идет не о Фивах и не о Спарте, а об отдаленном Херсонесе; Фивы и Спарта приводятся только как один из популярных примеров, чтобы иллюстрировать общеизвестный принцип международного равновесия (paradeigma gnorimon pasin).