Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Зборовский с жадностью набросился на газеты и врачебные журналы, которые выписывал из Москвы, Петербурга и губернского города Глыбинска. А вот и письмо. Вскрыл конверт. Обычно мать сообщала о всяких пустяках, но тут…

«Меня крайне тревожит, — пишет она, — что твой отец занялся делами, которые ни в коей мере не могут утвердить его репутацию. Он ведет нашумевшее в Петербурге «дело семи», семерых мастеровых с Выборгской стороны. Они до смерти избили какого-то деятеля «Союза русского народа». Ужас, правда?.. Твой отец весь целиком ушел в этот процесс… С чего это он воспылал нежными чувствами к каким-то мастеровым? Не все ли равно адвокатской конторе на Невском, кто кого изувечил на Выборгской стороне? Не дают ему, что ли, покоя лавры господина Кони? Только люди, не имеющие особых талантов, устремляются в политику. Пусть бы лучше увлекся картежной игрой. Самая опасная игра — игра в политику».

Неспокойно стало на Руси. С кем ни встретишься, куда ни зайдешь, всюду разговоры: террористы, социалисты, аресты, стачки. Бастуют не только в столицах — бастуют в Ярославле, Екатеринославе, на трубопрокатном заводе в Риге, на рудниках и шахтах Чиатур, в Баку, Грозном… Бастуют текстильщики, строители, железнодорожники… Даже барышни женского медицинского института. Даже господа приказчики и те стращают…

Мать верна себе: снова пишет о Верочке… Зачем воскрешает то, что перечеркнуто самой жизнью?

А все же на душе стало неуютно, будто все вокруг временное, транзитное. Что ждет его здесь? По вечерам на улице хоть глаз выколи. Разве что церквей да казенок вдосталь. Почти все свое время он посвящает фельдшерским пунктам, лечебнице, книгам. Не обязательно ведь, как пророчила мать, спиваться?

Первое время по приезде в Нижнебатуринск никак не мог освоиться с неизбывной, ничем не нарушаемой тишиной уездного городка. Она стояла повсюду: на немощеных, пыльных летом, слякотных осенью и засугробленных зимой, плохо освещенных улочках; в домишках с палисадниками и в разных присутственных местах — в земской управе, в суде, в банке, на почте… Если народ скапливался, то главным образом в церкви, на базаре, либо на ярмарке, на торгах, куда наезжал из окрестных деревень. И уж, конечно, в иллюзионе «Экспресс». Но там преобладала публика городская.

Зборовский переоделся и заглянул в лечебницу.

Рабочий кабинет заведующего лечебницей — в конце коридора хирургического отделения. Щуплый, в распоясанном белом халате, доктор Соколов совсем утонул в своем большом кресле. Во всяком случае, он ничем не походит на хирурга — ничего общего со здоровенным костоправом, каким издавна многие представляют людей его трудной профессии.

Не торопясь отдавал он хозяйственные распоряжения водовозу и поварихе, стоявшим, в дверях. Но вот те вышли, и Соколов протянул навстречу обнаженную по локоть руку:

— Прошу, прошу, дорогой Сергей Сергеевич. Садитесь. Нуте-с, выкладывайте, как съездили?

— Да ничего, Варфоломей Петрович. — Зборовский стянул с этажерки какой-то журнал и вразброд стал перелистывать страницы. — Хорошо съездил. — Почесал курчавую бородку, отращенную, как коллеги посмеивались, для солидности. — Одним словом, всюду побывал. В Мушарской волости свирепствует дифтерит. Я, конечно, сорвал с пунктов двух фельдшеров и направил туда. А крестьяне детишек припрятали: боятся, не упекли б их, упаси боже, в бараки. «Воспинку» привить и то мужика на аркане не затянешь.

Хлопнул ладонью по странице журнала:

— Тут вот, извольте, Варфоломей Петрович, проповедуют новейшие успехи хирургии: транс-план-тацию, пересадку кожи. Ее, мол, индусские врачи еще четыреста лет назад применяли. А у нас? У нас полным-полно таких закоулков, где бабки лошадиным навозом «грызть»… грыжу ребенку лечат. А не то тестом ее обмажут да мышонка подпустят: «Дай бог здоровья. Аминь».

Зборовский отдернул штору. За окном черный вечер. Деревья недвижны.

— К чему, ну скажите, пожалуйста, Варфоломей Петрович, зачем мы нужны деревням? Пусть будет по-вашему: у одной я приму роды, по всем правилам акушерства приму. А другие? Другие бегут к бабкам. И те перевязывают пуповины грязными руками да простыми нитками, а то еще и прослюнявленным льном… Одной я сказал: «У бабок не рожай, а то ребенок погибнет», А она мне в ответ: «Ишь напужал: а первенькая, Феклушка? А Егорка? Не померли…» По-моему, сначала надо лечить мужицкую психологию, а потом уж болезни.

Соколов слушал, устало распластав ладони на коленях. Не перебивая и не задавая больше вопросов. Наперед знал, что́ может рассказать молодой земский врач, колесивший по фельдшерским пунктам. Потом поднялся и сказал по-отцовски:

— Эх вы, кипучка, спиритус! Какого дьявола, простите, в нашу дыру потянуло? Служить народу? А понюхали его онучи и нос воротите? Что такое народ в земской России? Му-жи-чок. В основном мужичок. Не угодно ли в столицу вернуться? Балет, балы… — Закрыл веки. — Земство, молодой человек мой, это вам не уважаемые питерские «целители» в бобровых шапках, в каретах и… — сунул под нос Зборовского согнутые щепоткой пальцы, — и ассигнация от пациента. Земство, если хотите знать мое мнение, это будущее нашей медицины! Это медицина для всех, и главным образом для тех, кто в лаптях. Тут ты на все руки мастер: и корь лечи, и тиф отличи, сегодня роды примешь, а завтра с ножом в брюхо полезешь. Помощи здесь ждать врачу некогда и неоткуда… Так что выбирайте, пока не поздно, милый Сергей Сергеевич, или народу служить да трястись по ухабам, или в каретах ездить да истеричных барынек выхаживать.

Внезапно, как это часто у него бывает, перевел разговор. Спросил:

— Куда вы сегодня?

— Не знаю.

— Не знаю?.. Это плохо. А я знаю, куда я: домой, к Катюше моей, к детям. Эх, детки, детки… Детки-то растут, папки стареют. Сорок стукнуло, в печени уже камушек вояжирует, поясница хулиганит. Бог сотворил такую совершенную машину — человека, а запасные части к ней создать позабыл. Смотришь, пришел бы к нам больной с пороком сердца, а мы ему: «Испортилось? Не беда. Пожалуйста» — и новое ввинтили. «Нефрит? Извольте взамен пару почечек…» Так что сам всевышний и то, как видите, промахи дает.

Соколов подошел к вешалке, расправил засученные рукава халата:.

— Пойдемте к нам на вечерок?

— Если разрешите, в другой раз.

— Разрешу. — Влезая в шубу, он искоса, с добродушным ехидством, посмотрел на Зборовского: — Должно быть, в иллюзион сейчас? Или к Лемпертам? Ну вот и покраснели. Мда… Бэллочка славная девица. Семнадцать лет… Мерещится — только вчера мы ее от скарлатины лечили.

Шестигранный керосиновый фонарь, подвешенный у больничных ворот, слабо колышется в студеном мареве, тускло освещая часть дороги и ближние дома. А дальше, куда, попрощавшись с Соколовым, повернул Зборовский, — густая тьма.

За поворотом, в конце второго квартала, — гордость Нижнебатуринска: двухэтажный с каменными колоннами дом, громко именуемый «общественным собранием». Из трех овалов окон, сквозь узор гардин, струится свет.

Зайти? Как-то его затащил сюда Соколов: представил приезжего коллегу местной знати. Впечатление от нее осталось крайне жалкое. Кроме картежной игры, заняться нечем. Играют на деньги, в основном купцы и чиновники, городские воротилы. Правда, имеется превосходнейший буфет…

Куда же деваться?

Его приглашали во многие «приличные дома». Всюду уютные гостиные, кадки с фикусами, в простенках до потолка трюмо, удлиняющие комнату. Плюшевая мебель, зеленая или красная. У аптекаря Лемперта — громоздкий прямострунный рояль, у купцов Кретовых, Гношилиных, Ельцовых — фортепьяно. Всюду радушие и чаи. И всюду почему-то обязательно… дочки. Скучно? Нет, зачем напраслину возводить? Там очень весело, безмятежно. Для молодежи — фанты и флирт, для пожилых — лото. Немножко смешно, немножко грустно. Милая ленивица провинция, такой ты была десятки лет назад, такой, вероятно, еще надолго останешься. Ну а до́ктора… петербургского доктора, особенно охотно принимают, хотя он не дает никакого повода папашам и мамашам иметь на него виды.

4
{"b":"904064","o":1}