– Хвостик, прости, но ты ошибаешься…

Вик глотала слезы, кусала губы и снова и снова уговаривала брата, мысленно, совершенно отрешенно выставляя очередной счет эмпату: он и за это ответит. За растерянного Чарльза. За напуганную Элайзу. За его и её слезы. За тревогу и растерянность Эвана… За его побег в никуда. За все. Небеса, только бы она смогла бы отговорить Чарльза… Смерть Элайзы будет на её руках, если она не сможет его отговорить, не сможет убедить, что Чарльз – не Душитель.

Слова заканчивались. Она не находила других аргументов, повторяя вновь, что сейчас не новолуние… Чарльз всегда был непробиваемым, несгибаемым, четко знающим, что ждет от окружающих, и сейчас Вик не узнавала рыдающий голос на той стороне трубки. Это был совсем не её Чарльз. Гребанные белочки, чтобы это не значило – так ругался Кирк, и про эти слова сказал Эван, что их нельзя упоминать в приличном обществе, – она еще припомнит это Гордону!

– Хвостик, прости… – трубка упала куда-то на пол, и Вик из последний сил заорала:

– Нет, нет, нет! Чарли!!! Нет!!!

Крик эхом заметался в холле тут в Аквилите, а где-то там в Олфинбурге Чарльз шел убивать Элайзу…

Вик упала на колени, крича в трубку:

– Умоляю, нет! Чарли…

В ответ была тишина. Стук. Крик. Чьи-то стоны.

Вик закрыла глаза и разревелась – Эван не успел всего на один день… Он не успел. Опоздал. Эмпат их переиграл. Эван не успел приехать в Олфинбург…

Она рыдала, сидя на холодном полу, и не стеснялась слуг. Замер Стивен. Побелел Поттер. Прижала ладонь к губам Мегги.

Хлопнула дверь, и с улицы вернулся бледный, сжавший кулаки Эван. Он подошел ближе, садясь рядом с Вик и прижимая её к себе:

– Все наладится, все наладится, Вики…

Трубка, качающаяся на проводе, ожила:

– Это Янг… Эван? Виктория? Кто-нибудь меня слышит? Телефонная нерисса, кто вам дал разрешение прервать звонок?!

Эван взял трубку и отрывисто рявкнул:

– Роб, это Эван. Что случилось?

– Чарльз связан, Элайза жива. Чарльза…

– В психушку. Сам хватай Элайзу и вези куда глаза глядят – тебя не должны выследить, Роб. Я буду утром. Не будь один, тщательно проверяй все свои мысли и желания, все свои порывы – не позволяй никому влезть в твои мысли и эмоции. Никому не позволь убедить себя в том, что ты Душитель. Береги себя и Элайзу. Я приеду утром – продержись, друг. И спасибо, Роб. Спасибо за доверие.

Тот прокашлялся:

– Для этого и нужны друзья, Эван.

Эван тяжело опустил трубку на телефонный рычаг.

Вик бросилась его обнимать и целовать, попадая в губы, в нос, в глаза, куда угодно, и в пекло воспитание и сдержанность между супругами!

– Ты справился, ты справился, Эван!

Он прижал её к себе, гладя по спине:

– Я просто телефонировал Робу от соседей. Правда, они теперь будут жаловаться на полицейский произвол…

– Ты справился…

– И со мной справимся так же, – устало улыбнулся он.

За окнами шумел несносный, распутный, как говорили, на самом деле открытый и умевший веселиться Арис. Рауль мрачно ужинал в номере в одиночестве. Можно было спуститься в ресторан, послушать музыку, услышать человеческие голоса, может, даже перекинуться короткими, необязательными разговорами – он давно не общался с кем-то, кто не был его семьей или нужными для разработки лечения фей людьми. Но в голове свербела только одна мысль: как там Зола? Он обещал никогда не бросать её, он обещал всегда быть рядом с ней, какие бы испытания судьба им не приготовила, и вот… Все же сдался, бросил её в больнице, в одиночестве, напуганную и раздавленную. Да, она убивала, да, её руки по локоть в крови, но и его не меньше – это он не уследил за ней, это он не остановил её. Это он сделал из своей любимой, лелеемой Золы неуравновешенного убийцу.

Рауль бросил вилку на стол – он не мог есть, кусок застревал в горле только от мысли, как там Зола, чем её кормят и сняли ли с неё смирительную рубашку, тепло ли ей и удобна ли кровать… И вообще бывают ли удобными кровати в больницах. В психушках, где все решают за тебя. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Послушный Мбени тут же ловко, абсолютно бесшумно убрал посуду со стола, принес чашку крепкого черного кофе и хьюмидор. Зашуршала газета.

– Аиби Рауль, вечерние новости. – Мбени еле слышно сказал и тут же отошел к стене – слугу не должно быть видно и слышно.

Рауль открыл глаза и устало встал – с момента госпитализации Золы, он так и не смог сомкнуть глаз: лежал в постели и смотрел в потолок, как, может, лежала и смотрела в потолок его фея. Ей отныне только это и осталось…

– Я спать… Утром договорись о паромобиле – поедем в больницу, после на вокзал.

– Аи Зола поедет с нами? Или…

Рауль сухо ответил:

– Или. – он знал, что её нельзя выпускать из отделения, что она останется там навсегда, только… Только… Только… Только как же с этим жить!!! Как есть, как спать, как улыбаться и дышать, когда она там в одиночестве лежит и смотрит в потолок. Навсегда. Как с этим жить?

Он сжал зубы, как что они заскрипели. Его взгляд случайно упал на тщательно проглаженную, еще пахнущую типографской краской газету, где с первой же страницы с укором смотрела на него Зола. Рауль даже глаза от удивления протер, полагая, что это выверты уставшего, отупленного бессонницей мозга. Но нет. Зола по-прежнему смотрела на его с рисунка полицейского художника.

Он снова закрыл глаза. Её ищут. И рано или поздно найдут. И заберут из больницы в тюрьму. В тюремный медицинский блок, с блохами, чесоткой, вшами, с отвратительной едой и грубыми санитарами. Его маленькую девочку-фею, которую он обещал защищать. А потом всплывут старые дела…

– Мбени…

– Да, аиби?

– Планы изменились. Телефонируй в госпиталь – попроси профессора Манчини задержаться и подготовить неру Золу к выписке – мы забираем её. Затем телефонируй местному управляющему «Торговым домом Аранда» – пусть подберет и подготовит для поездки паромобиль. Нужно топливо, которого бы хватило до Олфинбурга, и еда. – Он вспомнил, что Зола всегда мерзла, и тут же добавил: – И теплый плед… Потом собери вещи и рассчитайся за номер – мы выезжаем сразу же, как заберем неру Золу. Выполняй… Я сейчас поймаю наемный экипаж и поеду в больницу. Ты приедешь туда же и заберешь нас, Мбени.

– Да, аиби, – Мбени, чтобы показать, что все понял, склонился крайне низко, так что и лица не разобрать, и что он думает о плане тоже не понятно, но слуги никогда до этого не предавали Рауля – Джеральд за этим следил строго.

***

В больнице было все так же – тихо, спокойно, пахло карболкой и цветами.

Профессор Манчини уже замолк – битых полчаса он уговаривал Рауля передумать, ведь последняя версия лекарства чудно… Да-да-да, поверьте, чудно!... действовала, возвращая пациенткам способность трезво мыслить. Золе бы еще чуть-чуть подлечиться, луну или хотя бы две-три седьмицы, для закрепления эффекта… Она сегодня была чудесно послушна, просто поверьте!... Ей нужно еще чуть-чуть полечиться. Только Рауль знал – у Золы нет этих трех седьмиц, её найдут раньше. Да и он сам сойдет с ума от трехседьмичной бессонницы.

– Я забираю её, профессор. Все. Решено. Готовьте её к выписке.

– Зря, очень зря… – сказал мужчина, поправляя белоснежный, накрахмаленный так, что хрустел, медицинский халат. – Что ж… Пойдемте, посмотрим, как там наша фея.

Её привели в кабинет для свиданий – он своим комфортом и даже роскошью дико контрастировал с самой Золой. Красный бархат обивки кресел и грубая ткань смирительной рубашки. Позолота на лепнине и бледные, обкусанные губы Золы. Роскошный ковер на полу и её босые, синюшные от холода ноги в простых, разношенных больничных тапках. Ломящиеся от фруктов и конфет этажерки на столе и исхудалое лицо его маленькой феи.

– Зола… – еле выдохнул Рауль, не в силах сказать что-то еще.

Она упала перед ним на колени, снова и снова повторяя:

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня тут…