Семирод довольно окреп после их первой встречи, и уже мог при желании попробовать прочитать её мысли. Благо она была лишь ребенком и еще не достигла четырнадцатого лета. Того самого возраста, когда дух в отроческом организме формируется полностью и позволяет заниматься колдовством. Она ведь даже не заметит. Ничего не почувствует. Однако от одной даже мысли у Семирода заскобило под лопаткой, а внутренности сжал пробивной спазм.

Он помнил, каким божественным чудом ему удалось выжить в том городишке, который нынче лишь пристанище для стервятников и трупоедов. Помнил, проводя обряд и отправляя души через Смородинку, что он почувствовал и понял, что должен делать. Эта цель не изменилась, лишь взяла слегка другой маршрут. Пилорат выглядел сильным и надежным для меридинца, и, судя по всему, наслаждался компанией Маруськи. Он отведет её обратно той же дорогой, а стряпухи на кухне не дадут брюху к позвоночнику прилипнуть.

Последний раз он заплетал свои пепельно-седые длинные волосы ниже плеч еще когда был юным мужчиной. С тех пор миновало множество зим, которые он уж и считать перестал, однако как в знак обещания богам, женщины помогли ему заплести их в две длинные косы, повесив заговоренные обереги на кончиках. Семирод чувствовал себя крайне непривычно, но при этом легче, с другой стороны. Испарина хоть и выступала на сморщенном лбу, но не так часто, да волосы не цеплялись за ветки. Бороду он трогать запретил. Семирод, как и многие другие волхвы, считали, что длина и густота бороды, непременно означает мудрость и силу колдовскую. Ежели отрезать, укоротить, а то и вовсе начисто лишиться, можно и способность к духу потерять.

Пилорат всё еще передвигался слегка шаркающей походкой, но старался не подавать виду. Старик еще во дворце понял, что проблема не в ноге, а в плохо залеченной ране где-то в районе брюха или выше. Такое повреждение зачастую отдает противной болью, отсюда и хромота. Маруська периодически пыталась поддержать великана, помогая ему идти, но гордость Пилората и забота о девочке не позволяла ею воспользоваться.

Шел бы Семирод один, он даже бы и не подумал заглянуть в эту деревушку. Всё, что ему требовалось для пропитания и жизни, можно было найти в лесу или у речки. С другой стороны теперь он путешествовал не один. Маруська заметно утомилась и в пути ела мало. Пилорат хоть и не показывал, но сам был не против отдохнуть часик другой на ровной поверхности.

Юнцы, скрещивая руки на груди слегка посматривали на странников. Молодые девушки прятали взгляды от великана в компании девочки и старика. Пожилые жители, узрев мудрость в глазах и одеяние отшельника, кланялись чуть ли не в пояс и славили богов.

Совсем скоро они достигли единственного места, в котором можно было найти ночлег и три миски горячей овощной похлебки.

— Да уж второй год как закрыто-то, — раздался женский, слегка шепелявый голос.

Пожилая жительница стояла совсем рядом, держа в одной руке ведро с водой и корзинку с облепихой в другой.

— Кабачник, предыдущий-то, послан был нам самими богами. Такие щи варил, что хоть царю подавай. Жаркое золотом блестело, вся ребятня сбегалась на запах, а мужики от медовухи только сильней становились. Как бедняжку медведь сцапал, никто так и не отважился занять его место, с тех пор и пустует наша кабацкая. Позвольте спросить, вы к нам какими ветрами?

— Отдохнуть с пути, да освежиться, добрая мать, — первым заговорил Пилорат.

Женщина покрутила головой и, пожав плечами, проговорила:

— Ну так пойдемте со мной, у меня, да и отдохнете. Накормлю, да девчушку отмоем как следует.

— Спасибо тебе, добрая женщина, да будет слава твоему роду, но нам не хотелось бы стеснять тебя своим присутствием, может здесь есть еще где переждал день? Ночлежка при божественных столбцах или кто сарай сдаст на ночь?

— Сарай то вам конюх может сдать, да только там навозом сено пропитано, да и не чище чем на улице. Уж и вправду заставишь девочку ночевать средь зловоний?

Семирод посмотрел по сторонам, выбор действительно был не особо велик. Он кивнул Пилорату, чтобы тот взял ведро и корзинку у женщины, и заговорил:

— Благодарим тебя, отплатим монетой или делом.

— Да кому ж они нужны то, — звонко рассмеялась старушка. — Свои же, вижу ведь. Ничего не надобно нам, пошли поскорей, у меня хлеб в печи.

Насчёт этого она не обманула. Как только они зашли внутрь самой простой и обычной избы, в нос сразу ударил запах свежей выпечки. Маруська шмыгнула носом, а в животе раздалось предательское урчание. Старушка улыбнулась, но сделала вид, что не заметила. Пилорат поставил ведро с речной водой около печи, а корзинка аккуратно поместилась на подоконнике.

— Садитесь, сейчас баньку затоплю, девочку то, как зовут? — спросила она, загремев посудой и доставая длинный ухват.

— Маруська, — коротко ответил Пилорат. — Позволь помочь тебе. Скажи, что мне делать?

— Сыновья мои на заработки уехали, — добро улыбнулась женщина. — Вернуться лишь зимой, а я старая совсем стала, дряхлая. Будь добр, молодчик, натаскай дров в баньку, дальше я уж сама разберусь.

Меридинец бросил взгляд на Семирода, оставляя Маруську на него и отправился. Старушка, едва слышно кряхтя, вытащила чугун с кипящим ягодным киселем, а затем потянулась за широким деревянным садником.

— Позволь мне, — раздался голос Семирода.

Хлеб пах воистину божественно, от чего даже отшельник смог сдержать слюны. Маруська внезапно соскочила с места и подбежала к столешнице, на которой лежали чистые плошки, миски да тарелки. Внезапно девочка обернулась и с лицом виноватого котенка, посмотрела на женщину.

— Расставляй на всех, доченька, — не заставила ждать та. — Отцу своему поставь ту, что побольше.

Маруська пискнула и едва сдержала слезы.

— Ой, доченька, что такое, что я такая старая не так сказала?

Она отвернулась и неуклюже загромыхала посудой.

— Он не… — шепотом попытался пояснить Семирод. — Он её защищает.

Старуха, покачала головой и пожав плечами ответила:

— Бережет, заботится, значится отец, а по крови али нет, это уж пускай боги рассудят.

В тот момент Семирод заметил отдаленный проблеск горя в усталых глазах женщины. Правда ли сыновья ушли на заработки, правда ли вернутся зимой? Перед тем, как дальше отправиться в размышления, он поймал себя на мысли, что даже не спросил имени хозяйки.

— Зовите меня Рожкой. Так все меня кличут, ну и вы не стесняйтесь.

— Я Корост, — ответил Семирод и задумался над странным именем, которое, скорее всего, прозвищем.

В подобных маленьких селениях зачастую имена уходили на дальний план, а прозвища в свою очередь входили в обиход. Как бы то ни было странно, запомнить человека по роду деятельности было проще, нежели по имени рода.

Пилорат вернулся вскоре, отряхивая руки от опилок. Первым делом он посмотрел на Маруську, что расставляла посуду, стараясь не испачкать её кончиками пальцев. Девочка подняла глаза и на её губах мелькнула блеклая тень улыбки.

— Готово, добрая мать. Чем еще я могу услужить? — лицо меридинца сияло серьёзными намерениями, а крупные и могучие черты лица, лишь предавали ему ясности.

Рожка обернулась, утирая руки о длинное серое платье, и махнув рукой проговорила:

— А, уж садись. Обычно я искупала бы гостей, а уж потом накормила, но боязно, что пока банька затопится, слюной подавитесь.

Маруська закончила накрывать на стол и, подойдя к Пилорату, взяла его за руку. Женщина промочила тряпочку в речной воде, в той самой, что принесла в ведре, и подошла к девочке. Маруська, отстранилась и спряталась за спиной меридинца.

— Ну что же ты доченька, умыться нужно перед едой. Где же это боги видовали то, с грязным носом и щеками в саже садиться за стол?!

— Позволь мне, добрая мать.

Пилорат взял тряпочку и, сев на пол, повернулся к девочке. Маруська стояла ровно и смотрела на него большими серыми глазами. Меридинец улыбнулся и, щелкнув её по носу, принялся отмывать сажу. Она зажмурила глаза, но, насупившись, терпела. Когда Маруська открыла глаза, перед ней красовалась налитая груша.