Но она тотчас же остановила себя: «Стоит ли тратить слова на таких людей!»

— Да, Ашхен-джан, — вновь обратился к жене Тартаренц, считая, что необходимо задобрить ее, — товарищ Заргаров дает мне командировку в район по делам своего учреждения. Я тебя прошу в случае, если из военного комиссариата мне принесут повестку, сообщи им, что я выехал в командировку и тебе неизвестно, где я сейчас нахожусь. Если они будут очень настаивать и возникнут затруднения, обратись к Артему Арзасовичу, он тебе посоветует, как быть… Понятно? Сентябрь не за горами, я буду числиться в институте, и никакая повестка мне не страшна. Я выеду сегодня же, ночным поездом, а то кто знает…

— Ты кончил?

— Ну, сделаешь, как я говорю? — потирая руки, спросил Тартаренц.

— Подлец! — не удержалась Ашхен и, повернувшись, быстро пошла по аллее.

— Как ты думаешь, товарищ Заргаров, не испортит ли жена все дело? — с испугом спросил Тартаренц.

— А я откуда знаю? С этой женщиной ты жил, ты и должен знать, на что она способна.

— Ах, женщины… Один сатана знает, на что они способны!

— Прямо чертовка! — пробормотал Заргаров, провожая взглядом Ашхен.

Нельзя было понять, о чем он думает, глядя на гибкий стан и гордую походку жены своего нового приятеля. Махнув рукой, он с горечью сказал:

— Дай бог, чтобы все добром кончилось… Только что-то ей очень хочется спровадить тебя в армию!..

Тартаренц сжал кулаки, словно вспомнив что-то.

— Пусть только удачно кончится все, а уж тогда я с ней расквитаюсь!

Ашхен, не оглядываясь, быстро шла по аллее. Лицо ее горело от негодования, она что-то шептала про себя. Ей не хотелось видеть никого, никого… Куда ей идти? Домой? Но ведь скоро придет муж и ей придется собирать его в дорогу!.. Какая насмешка! Ее будут спрашивать, куда уехал Тартаренц… Подумают, что на фронт. Как ей смотреть в глаза людям, что ей сказать, когда принесут повестку? Так и не придя ни к какому решению, Ашхен свернула к дому Вртанеса.

Дверь ей открыла Цовинар. С детской непосредственностью она обняла Ашхен и сказала:

— Сколько у нас народу! Уходят воевать дядя Зохраб, Габриэл, дедушка Наапет…

— Как дедушка Наапет? — поразилась Ашхен.

— Ой, нет, нет, не дедушка Наапет, а те двое дядей, которые пришли с ним — один такой высокий, головой стукнулся о лампочку в передней…

Цовинар не терпелось сразу выложить все новости. Ашхен с улыбкой погладила ее голову и вошла в комнату. В первую минуту никто не заметил ее прихода, но Цовинар громогласно сообщила матери:

— Тетя Ашхен пришла, мама!

Седа приветливо поздоровалась с Ашхен и спросила!

— А где же Тартаренц? Как его дела?

— Он там, с Заргаровым, — неопределенно ответила Ашхен.

Седа поняла, что Ашхен не хочет говорить о муже. Она вполголоса объяснила Ашхен, кто их гости. Человек, который «стукнулся головой о лампочку», был, оказывается, Гарсеван, только что выступавший на митинге. Вместе со своим братом Аракелом он на следующее утро уезжал на фронт. Вместе с ними пришли их жены — Пеброне и Ребека — провожать мужей. Пеброне была в свое время сельской учительницей, влюбилась в Гарсевана и вышла за него замуж. Она и теперь еще выглядела молоденькой девушкой, несмотря на то, что у них было уже двое детей. От постоянного пребывания на воздухе лицо ее сильно загорело и даже слегка загрубело. Держалась она спокойно и уверенно. Ребека была намного старше Пеброне. Лицо ее говорило о твердом характере, а по натруженным рукам было видно, что она немало поработала на своем веку.

Наапет был на митинге вместе с Михрдатом и Габриэлем. Габриэлу предстояло утром выехать на фронт; он решил зайти попрощаться с семейством Вртанеса и повидаться с Ара. Узнав об этом, Наапет выразил желание вместе с ним пойти к Вртанесу.

На следующее утро выезжал на фронт и Зохраб; он пришел вместе с женой, чтобы провести последний день у брата.

За несколько минут до прихода Ашхен соседка Шогакат-майрик принесла повестку: Ара вызывали в военный комиссариат. Так как соседка знала, что Шогакат находится у старшего сына, она расписалась в получении повестки и прибежала сюда, чтобы вручить ее Ара.

У окна, выходившего на улицу, стояли Ара и Маргарит. Подойдя к ним, Ашхен заметила, что Маргарит молча плачет. Она обняла подругу, не в силах вымолвить ни слова. О, если бы она имела возможность плакать в эту минуту так, как плакала Маргарит! Маргарит плакала, но ее слезы должны были закалить волю юноши, придать ему твердость. Ашхен было сейчас особенно горько оттого, что она не могла оплакивать отъезд мужа теми же слезами, как Маргарит.

Ни для кого не было тайной, что Ара и Маргарит дали друг другу слово, и это заставляло всех с нежным чувством относиться к молодой паре.

Не было тайной это и для Габриэла. Хотя в ту ночь, когда он оставил Маргарит наедине с Ара, он так и не сомкнул глаз и промучился бессонницей еще несколько ночей, но в конце концов успокоился, придя к решению, что должен остаться другом и Ара, и Маргарит. Он искренне желал им счастья. То обстоятельство, что Ара предстояло расстаться с Маргарит и трудно было предвидеть, что их ожидает в будущем, вызывало в сердце Габриэла боль и тревогу. Сознание, что на фронте он будет защищать и будущее счастье своих друзей, наполняло его гордостью. Несмотря на то, что час прощанья еще не настал, он крепко поцеловал Ара, а затем по-братски обнял Маргарит. Когда же он заметил, что она плачет, слезы невольно навернулись у него на глаза.

Посередине комнаты стояли Гарсеван, Аракел и Зохраб, окруженные родными. Елена, припав к плечу мужа, по временам тяжко вздыхала.

На столе появились закуски и бутылки с вином. Гарсеван разлил вино в бокалы и обратился к Шогакат-майрик и Наапету:

— Одно пожелание у меня к вам, Шогакат-майрик и дедушка Наапет: чтобы вы долго жили нам на радость и наставляли нас!

Чокнувшись с Гарсеваном, Шогакат опустила бокал на стол и медленно обвела взглядом присутствующих. Итак, значит, один из ее сыновей, Асканаз, уже там, Зохраб уезжает завтра, а Ара… Тревога сжала ей сердце. Как перенесет младший сын предстоящие ему испытания? Ведь он страдает недостатком, который помешает ему быть воином! Она была еще во власти этих мыслей, когда Гарсеван обратился к Наапету:

— Что бы ты делал, дед Наапет, если б вдруг помолодел?

— Не надо говорить об этом, Гарсеван-джан… — с неудовольствием отозвался Наапет.

— Почему же? Послушайте, люди добрые, дед Наапет сердится, что я желаю ему помолодеть!

Сильный бас Гарсевана заставил всех прислушаться. Михрдат, не отводивший задумчивого взора от лица сына, очнулся и уверенно проговорил:

— Наапет пустого слова не скажет. Говори, Наапет, скажи свое слово!

— Да, правильно ты говоришь, Михрдат-джан, люблю я слышать слово умудренных жизнью людей! — продолжал Гарсеван. — Пью за твое здоровье, желаю тебе долгих лет, держи голову выше: мы с твоим Габриэлом будем драться так, что небу жарко станет. А ты чего скисла, Пеброне? Улыбнись, сияй, словно месяц в новолуние! Люблю, когда ты смеешься, право слово, люблю!

— Уф, опять начал плести несуразицу! — махнула ручкой Пеброне. — Уймись ты, ведь Наапет-дедушка хочет что-то сказать…

— Ой, умереть мне за тебя, дед Наапет, говори, говори, ждем твоего слова!

— Садись, — повелительно сказал Наапет.

Дождавшись, пока Гарсеван уселся, Наапет пригладил коротко остриженные усы и размеренным тоном начал:

— Говоришь, если бы помолодел… Лишнее слово! Что прошло, то прошло, молодость тебе не рыба, чтобы из реки выловить, не товар, чтобы на рынке купить. Каждому возрасту свое время! И ребенку хочется сразу взрослым стать! Но он так и остается до поры ребенком, так же, как и молодой остается молодым, а старик стариком. Когда старик заявляет, что, мол, если б я был молод, то-то и то-то б сделал, или когда молодой похваляется, что, мол, будь я постарше, я бы показал себя, — пустое дело! Так говорят те, кто не желает трудиться, как положено по возрасту. Командир не доверит мне ружья. Но кто может помешать мне приложить руки к делу, которое принесет пользу моей стране?