Ударной волной взрыва, который в мгновение превращает машину с людьми в ней в покореженный горящий остов, меня отбрасывает далеко назад. Грохочет, что-то валится на голову. Пытаюсь подняться, но тело будто приковано к земле. Вокруг дым, слышатся отдалённые крики людей, но я не уверен, потому что в ушах поселился противный тонкий писк. И она довлеет над всеми прочими звуками, поглощает их и растворяет в себе.

Снова пытаюсь встать, но что-то держит, придавливает, распластывает.

Нет! Нет! Нет!

Я должен встать, должен им помочь. Мы должны ехать!

Крики явно приближаются, охватывают меня со всех сторон, но их источника я по-прежнему не вижу.

Что им надо?

Где пожарная машина?

Где скорая?

Треклятый писк раскалывает голову, медленно острым скальпелем перемешивает его содержимое, пока мой мозг не превращается в однородную студенистую массу, в которой нет ни единой мысли, ни единого желания, там нет даже меня.

— Hold it! – прорывается едва различимое сквозь сводящий с ума писк.

Открываю глаза – и не могу понять, кто все эти склонившиеся надо мной люди.

Врачи?

Точно, врачи. Ведь был взрыв.

Но зачем они держат меня?

Они говорят что-то еще, но за еще сильнее поднявшемся писком не могу разобрать ни слова. Я и лиц их рассмотреть не могу – глаза застит мутная пелена. И не проморгаться.

Их много, они гораздо сильнее меня, но им все равно приходится очень постараться, чтобы не позволить мне встать.

Мир вокруг начинает идти кругом и покачиваться. Жмурюсь, снова открываю глаза, но лучше не становится. Я точно в трюме сраного корабля, который попал в самый сильный в мире шторм. И организм тут же реагирует спазмом желудка. Болезненным и настолько откровенным спазмом, что на мгновение ослабевает даже хватка нескольких врачей. Этого достаточно, чтобы я перевалился через край кровати и рухнул на холодный пол. Правда, это все, на что я способен. Потому что все мое тело начинает биться в судорожном припадке. Меня буквально выворачивает наизнанку, но при этом с губ скатывается только тонкая нить какой-то зеленоватой гадости.

Когда все заканчивается, и я просто бессильно перекатываюсь набок, меня поднимают и снова укладывают на кровать.

— … вас зовут?

Слышу едва различимое на родном языке. И голос вроде знакомый. Пытаюсь взглядом найти источник голоса, но лица надо мной вообще не разобраться – абсолютно одинаково никакие, размытые и размазанные.

— … немного поспите… теперь все будет… отдыхайте…

Кажется, мне в руку что-то колют, хотя с полной уверенностью не скажу – голова до сих пор кружится, хотя, несколько слабее, чем только что. А, возможно, я просто попривык. В любом случае, сопротивляться я больше не могу, тело становится ватным, даже руку не поднять. Откидываюсь на мокрую подушку и закрываю глаза. Я очень устал, мне нужно немного отдохнуть.

Когда снова прихожу в себя, головокружения больше нет. Да и зрение работает куда лучше. Надо мной грязный, залепленный сотнями мышиных засидов, потолок, на котором лениво проворачивается допотопный вентилятор с большими лопастями.

Очень медленно поворачиваю тяжелую, точно каменную, голову сначала в одну сторону, потом в другую. Очевидно, это очень хреновая больничная палата, где стоят еще… несколько кроватей. Почти все заполнены. Пациенты – белые и чернокожие, но чернокожих больше.

Пиздец!

Кажется, это самое правильное и адекватное слово ко всему произошедшему.

Пытаюсь приподняться – и мир тут же снова проворачивается в безумной карусели, а желудок напоминает о себе чередой острых сокращений. Похоже, с башкой у меня полная беда. Сотрясение, к бабке не ходи. И сильное.

С трудом приподнимаю руку и отмечаю, что та стала заметно тоньше, чем я привык видеть.

Какого?..

Это сколько же я был без сознания?

Мозги работают не плохо, а отвратительно. Медленно, скупо, в каком-то очень узком диапазоне воспоминаний.

Касаюсь рукой головы – бинтов нет.

Так, это хорошо.

Или нет?

Выдыхаю, пытаюсь сосредоточиться – очень тяжело, мыслям в голове как будто просто нет места, как будто туда залили свинца, забили череп под завязку.

Так, хорошо, пока в причине отсутствия бинтов я вижу две причины: они просто не были нужны, голова не получила серьезных повреждений; их уже сняли, потому что все зажило.

Снова смотрю на собственную тонкую руку. Сжимаю и разжимаю кулак, при этом не ощущая ни капли силы в мышцах.

Без вариантов – столь серьезная потеря мяса не могла случиться за неделю, да и за месяц, пожалуй, тоже…

Сколько же?!

Пытаюсь осмотреться в поисках какого-то подобия кнопки экстренного вызова врача или хотя бы шнурка от колокольчика. Хрен там было. Единственное, что тут есть – небольшая коробочка аппарата, что следит за моим сердцебиением, да капельница на облупившейся стальной «ноге». Возле остальных кроватей – тот же набор.

Кажется, я еще несколько раз проваливаюсь в подобие сна, а когда в очередной раз прихожу в себя, в палате стоит врач, судя по всеми, и пара медсестер с ним. Все трое чернокожие.

Заменив мое внимание, одна из медсестер тихонько одергивает врача за рукав, что-то прошептав тому на ухо. Впрочем, я не уверен, что она шептала, потому что звон уз ушей никуда не делся. Стал слабее, но не исчез – очень похоже на последствие контузии.

Врач оборачивается – и его чуть приплюснутое лицо озаряется белозубой улыбкой.

— Good morning. How are you feeling? – говорит на хорошем английском.

— Good. How long have I been here? – с трудом ворочаю непослушным, распухшим от жажды языком.

Точно, я чертовски хочу пить!

Улыбка врача чуть меняется, но я все еще не очень четко вижу, чтобы понять – что это за эмоция. Он подходит к моей кровати и сверяется с табличкой на ее спинке.

— Seven weeks. You are lucky. Do you remember what happened? Do you remember what your name is?

Ага, счастливчик…

Семь блядских недель!

В голове становится еще тяжелее, будто из-под всего этого свинцового гнета пытается пробиться что-то невероятно важное. Но пробиться не может.

Глава тридцать вторая: Венера

В субботу я безупречно играю роль «раскаявшийся послушной жены», периодически изображая попрыгунью-стрекозу, которой очень повезло с муравьем. Буквально заглядываю Олегу в рот и при каждом удобном случае спрашиваю его мнение обо всем на свете. Даже хорошо, что мне всегда было наплевать на мнение его друзей и можно абсолютно спокойно реагировать на разные ужимки по этому поводу, в особенности от Маши, которая, как я уже поняла, в своей семье единственный мужик с яйцами. Олег, конечно, весь в своей «всепрощающей» роли - иногда смотрит на меня с умилением, иногда с подчеркнутым пренебрежением, но при этом ведет себя подчеркнуто ласково, ни на минуту не давая повода усомниться в том, что все это у нас показное.

Но во всей этой показухе и игре в «счастливое воссоединение» есть один огромный плюс - свежий воздух положительно действует на мое самочувствие. Здесь, вдалеке от города, даже морозный декабрьский воздух ощущается на языке какой-то утонченной сладостью, и я жадно глотаю его, чтобы надышаться впрок.

Много гуляю, пользуясь тем, что тошнота и плохое самочувствие впервые за все эти недели отступают, и можно спокойно дышать полной грудью. Олег, к счастью, не ходит за мной следом. Отчасти, потому что постоянная слежка не очень хорошо скажется на образе нашего милого, вспыхнувшего с новой силой счастья, отчасти, потому что отсюда мне все равно некуда бежать - поселок абсолютно закрытый, сюда не заезжают случайные машины, и до трассы пешком минут тридцать. Даже если бы я настолько сошла с ума, чтобы бежать безоглядно в снег и в мороз, без денег и телефона, Олег запросто меня догонит. Единственное, чего я таким образом добьюсь - дам ему повод не выполнять наш договор и, возможно, окажусь в больнице со сломанным носом или трещинами в ребрах.