Несколько дней, пока врачи пытались вытащить Нику с того света, я ломал голову, как изолировать их друг от друга, а потом, вдруг, понял, что все это время ответ лежал на поверхности. По крайней мере, хотя бы какое-то время я смогу держать их на расстоянии друг от друга. А потом, когда все страсти улягутся и пройдет какое-то время, все это уже не будет иметь значения. Хотя, возможно, тогда я созрею достаточно, чтобы самостоятельно избавиться от Ники без сожалений и даже с чувством некого облегчения.

Сучка! Насколько все было бы проще, если бы я не был так от нее зависим. По причинам, которые не могу объяснить сам себе.

Когда до дома Сабурова остается пара кварталов, я еще раз прокручиваю в голове все подробности плана, чтобы в решающий момент ничего не испортить невнятным бормотанием. Нужно просто вспомнить, как запросто он пиздел, глядя мне в глаза - и про то, что не нашел Нику, и когда пустил по ложному следу, чтобы выиграть время и спрятать ее. А до того? Бля, когда они успели спеться? В какой момент я проворонил начало их связи?

Хотя, если хорошенько покопаться в прошлом, сложить все те звоночки, которые я замечал, но которых никак не мог понять, то получается, что они могли быть знакомы еще до того, как я ее встретил. Но… наверное, расспрашивать его об этом сейчас - не самая лучшая затея. Тем более, нам и так будет о чем поговорить.

В тот день, когда родила Ника, в том «санатории для людей с особенными потребностями» одна из пациенток все-таки не выдержала бренности бытия и отправилась в лучший мир вместе с ребенком в животе. Правда, ему было всего семь месяцев (так мне рассказала Тамара, потому что я предпочитаю быть в курсе всех подробностей, чтобы понимать, где могу «влететь»), но для кремации он вполне подошел. Таким образом, именно этот плод записали как нашего с Никой «мертворожденного сына», а выблядка Сабурова оформили как ребенка той двинутой дуры. И даже документ оформили по всем правилам, со всеми выписками и фамилией Макса в графе «отец». Удивительно, как много можно сделать, если есть деньги, связи и понимание, как именно разыграть карты: кого-то похоронить, кого-то воскресить. Ну и, в конце концов, если кто-то может через левые конторы оформляет миллионные кредиты и выселяет жильцов из их законных квартир, моя «история» вообще детский лепет.

Ладно, самое время вернуть пидару его «подарочек», о котором я не просил.

Глава сорок третья: Венера

Когда-то я думала, что пережить большее горе, чем потеря любимого человека, просто невозможно. Что это апофеоз всей боли, которая только может существовать в мире, концентрат яда такой силы, что те, кто смогут его перебороть, выйдут из этой мясорубки такими сильными и закаленными, что уже никогда и ни перед чем не согнуться.

Тогда я еще не знала, что такое потеря ребенка.

Маленький комочек жизни, который рос внутри все эти месяцы, который был единственным смыслом в жизни и ради которого я заставляла свое сердце биться. Практически в буквальном смысле. Я видела его - лежащего на медицинской перчатке. Такого крохотного и беспомощного, совершенно… беззащитного перед миром, который сделал все, чтобы не дать ему жить.

Или это сделала я?

Часть моей жизни снова исчезает в черной дыре безвременья.

Я прохожу долгую реабилитацию, как мне говорят, после клинической смерти. Будто бы мое сердце остановилось на целых сто пятьдесят шесть секунд - и только героические усилия врачей смогли снова его запустить. Еще одна непонятная аллюзия, которую я вынашиваю в себе, словно математик - задачу века. По этой земле ходит столько людей, жизнь которых обрывается в самые счастливые и радостные моменты их жизни, а меня, сломанное существо, снова и снова, и снова возвращают обратно. Как будто есть какая-то высшая мера боли страданий, которых я еще не достигла, но по рассуждению Вселенной обязана достигнуть.

На улице уже июль.

Теплый и дождливый. Залитые солнцем дни меняются затяжными ливнями по ночам. Я теперь так плохо сплю, что смотреть на узоры от дождевых капель по стеклу - практически, единственное мое развлечение.

Олег снова перевез меня под присмотр других врачей. Кажется, ему доставляет особую садистскую радость наблюдать за тем, как люди в белых халатах выкапывают из меня остатки жизненных сил и пытаются перенастроить проводки в мозгу, чтобы из унылой сломанной куклы я превратилась в потешную зверушку. Не доставлять ему такой радости - мой единственный способ сопротивления.

Та белокурая врач сказала: «Он бы все равно не был полноценным». Видимо, в ее рациональном мозгу эти слова должны были как-то облегчить мое материнское горе. Помню, как мозг понимал, что отвечать ей не нужно и вступать в разговоры тоже, а потом вдруг уже вишу на ней, как сумасшедшая, и с диким криком пытаюсь выцарапать ее холодные глаза. Кажется, это стало последней точкой, после которой Олег решил подыскать для меня более «комфортное» (так он это объяснил) место.

— Мне кажется, сегодня у вас хорошее настроение, Вероника, - говорит мой мозгоправ - моложавый мужчина пухлой комплекции, от которого всегда пахнет йодом и бинтами.

Наверное, это жутко дорогая нишевая парфюмерия, но каждый визит к нему ассоциируется у меня с долгой очередью в детской поликлинике, когда я была очень болезненным ребенком - и мама часто таскала меня по врачам в поисках очередного «диагноза».

— Вам кажется, - спокойно отвечаю я.

Что бы там они не думали, какие бы приказы Олега не отрабатывали, одно мне известно наверняка - я не сумасшедшая. И все те вещи, которые пыталась сделать - делала совершенно осознанно, а не по велению шепота в голове.

— Ну вот, - доктор улыбается и записывает что-то в свой большой кожаный блокнот, - вы определенно идете на поправку. Что думаете о выписке?

Я безразлично киваю, даже особо не понимая, должно ли это означать согласие или нет.

Сегодняшний сеанс был коротким - всего минут тридцать вместо привычных полутора часов. И сегодня он даже не пытался вытащить из меня признание о несуществующих детских травмах. Но раз сам спросил, наверное, поступила новая разнарядка от Олега на тему того, что со мной делать дальше.

Неужели Олег решил забрать меня домой?

— Я думаю, Вероника, вам давно пора на выписку.

Доктор говорит это так воодушевленно, что на мгновение внутри меня появляется мысль о том, чтобы на ходу сочинить какую-то дичь и выдать ее за очередной «симптом». Но потом я вспоминаю, что здесь не считают меня сумасшедшей - здесь просто лепили из меня дуру, пока это было нужно. Очевидно, теперь в этом нет необходимости.

Пока думаю об этом, доктор участливо кладет ладонь мне на колено и сжимает пальцы, как будто пытается «пожать» его в знак добрых намерений.

Меня триггерит.

Именно это слово почему-то сразу приходит на ум. Услышала его в какой-то умной передаче и, кажется, оно обозначает слишком резкую реакцию на действия, которые не несут в себе ничего плохого, но для человека с триггером являются отсылкой к какой-то его психологической травме.

Я уже поняла, что мои травмы - это касания.

Мужские касания и даже в некоторой степени мужские знаки внимания.

Доктор только дотронулся, а моя внутренняя пружина сжимается до упора и так же резко распрямляется, заставляя вскочить на ноги, словно ошпаренную.

— Вероника, я просто… - Он выпучивает глаза - и за стеклами очков они становятся гротескно большими. - Ничего такого…

Доктор резко срывается с места и несется до двери, чтобы открыть ее настежь.

Я обхватываю себя руками, бормочу какие-то спутанные слова благодарности и пулей выбегаю в коридор. Только добравшись до конца, где в тупике обустроен маленький зеленый уголок, чувствую себя в определенной безопасности. Здесь поблизости никого нет, кроме «женщины в черном» - ее так все называют. Она здесь постоянно гуляет, может часами напролет ходить от стены в стене, между которыми всего метра четыре расстояния.