Мужчина приподнял матрас и с грустью посмотрел на тощий мешочек. Спустя столько лет в нём остались только медные монеты и горстка серебряных. Этого едва ли хватало, чтобы оплачивать месячное проживание. Всё больше времени Эриксону приходилось отводить на работу, и всё меньше он мог уделять его своему проекту, своей мечте...

Да и есть ли в ней теперь смысл, подумал учёный, меланхолично касаясь подвешенной к потолку модельки летающего судна. С раннего своего детства он мечтал воспарить в небеса... Но без денег, и, что самое главное, без разрешения сделать это было невозможно. Так зачем же пытаться? Его взгляд медленно обратился на голубое небо за окном. Широкое и прекрасное... Он смотрел на него заворожёнными глазами, вызывая в памяти те давние времена, когда, будучи ещё ребёнком, бегал по зелёному лугу и пускал воздушных змеев. Все они казались ему слишком мелкими. Слишком хрупкими. Он мечтал сделать такого змея, который доберётся до самых облаков... Потом мечта его преобразилась, и он захотел уже сам воспарить в небесную высь.

Постепенно, взгляд Эриксона оторвался от небосвода. Его рука потянулась к нагрудному карману и ничего не нащупала. Горькая улыбка изогнула тогда губы учёного. Вот уже пару месяцев как он продал свои механические часы, чтобы купить материалы для работы.

Впрочем, он и без этого понимал, что сейчас ему пора было собираться в дорогу. Эриксон батрачил репетитором — за мизерную плату учил детей богатых горожан считать и писать.

Стоило мужчине представить, как он сперва будет добираться на другой конец города, а затем битый час вбивать цифры в непослушные детские головы, и ему стало так дурно, что он твёрдо решил пропустить сегодняшний урок. Чёрт с ним. Скажется больным.

Но что же ему делать? Как только Эриксон отказался от поездки, он вдруг обнаружил, что весь его вечер был свободен. Мужчина было поплёлся к своему рабочему месту, но, стоило ему только посмотреть на белый листок, который лежал на столе, и живот Эриксона пронзила такая ядовитая горечь, что титанических усилий с его стороны стоило удержать рвоту. Смысл работать, если все его проекты так и останутся только лишь на бумаге?

Мужчина помялся, измерял свою комнату шагом, затем ругнулся, схватил мешочек, достал пару мутных серебристых монет и пошёл на выход. Оказавшись на улице, Эриксон стал высматривать харчевню, где собирался впервые в своей жизни напиться вусмерть. Вскоре на глаза ему попалось небольшое заведение на перекрёстке. Людей внутри было немного. Эриксон неуверенно присел за барную стойку и заказал пиво. Вкус ему не понравился — ну и пусть. Он зажмурился и представил, что проводит химический эксперимент — изучает воздействие алкоголя на человеческий организм. Помогло. Он опустошил одну кружку, вторую, третью... и забылся.

Эриксон и глазом не успел моргнуть, как в баре стало не протолкнуться. Люди, возвращаясь с работы, забегали выпить кружку или две. Завязались разговоры. В какой-то момент Эриксон обнаружил, что и сам с живостью рассказывает о своих страданиях некому страннику с очень заурядным лицом, одетому в дорожный плащ. Тот его слушал, кивал, а в какой-то момент спросил, готов ли он отдать за исполнение мечты, ну, например... Свою душу?..

Эриксон задумался, поправил очки, заказал ещё пиво, дождался, когда ему нальют полную кружку, выпил её в три захода и ответил:

— Да.

После этого последние обрывки его воспоминаний растворились в мутной белой пенке...

И вот он здесь.

Где?

Хороший вопрос.

Эриксон парил в невесомости, как будто с головой погружённый в тёплую ванну. Может, так оно и было? Но странно... Он совсем не чувствовал потребности дышать. Казалось, воздух сам по себе наполняет его кровь.

Эриксон попытался пошевелиться, но руки его не слушались. Собственные мышцы казались ему ватными.

Тогда, за неимением иного выбора, он расслабился и стал смиренно дожидаться, пока нависший над ним конондрум не разрешиться сам собой. В его состоянии довольно сложно было уследить за временем. Возможно прошёл час, возможно — всего несколько минут, но в какой-то момент мир вокруг задрожал. Что это было? Землетрясение? Тряска становилась всё сильнее и вдруг вода, в которой он всё это время находился, стала стремительно сливаться. Не успел Эриксон опомниться, как сперва на него дунул леденящий ветер, а затем он свалился коленями в грязную землю.

В его нос немедленно ударил странный запах: химия и природа... Листва... Ветер... Ароматы леса... Затем у него над головой раздался шум. Сперва он был совершенно неразборчивым. Потом в его ушах как будто лопнула плёнка, и через пелену зарычали голоса:

— Этот хилый какой-то...

— Сойдёт... Зато вон какой шустрый, первый вылез...

— Хилый, да шустрый. Может, зайцем назовём его? Или ланью.

Зайцем... Или Ланью.

Эриксон попытался открыть глаза, но веки его раскрывались медленно и нехотя, как будто были прилеплены друг к другу. И даже когда на его зрачки дунул холодный ветер, ему потребовалась добрая минуты, чтобы привыкнуть к яркому свету... Ещё больше у него ушло, чтобы осознать картину, которая простиралась у него перед глазами.

Он лежал на земле посреди леса, в то время как над ним возвышались рослые зеленокожие монстры. Эриксон попытался закричать, но вместе крика у него из горла вырвался пронзительный писк.

Он вздрогнул, схватился за шею и ужаснулся, когда увидел свои маленькие зелёные руки с синеватыми ноготками... Где он? Что происходит? Эриксон не успел опомниться, как вдруг прямо перед ним на землю плюхнулся кусок смердящего кровавого мяса.

— Кушайте, мелкие, кушайте, — сказал зелёный великан, в губы которого были вделаны железные кольца, и сразу несколько миниатюрный созданий проползли вперёд на своих маленьких ручках и стали вгрызаться в мясо острыми белыми зубками.

Эриксон смотрел на них растерянными глазами.

— А этот чего не ест?

— Тупой, видимо...

— Шустрый, тупой, хилый... О, — великан хлопнул. — Знаю! А назовём-ка его...

Как всё это дело обычно происходит в книгах про попаданцев, размышлял Александр, наблюдая за тем, как зановорождённый Эриксон пытается освоиться со своим новым зелёным телом.

В книжках бывает по-разному. Если попаданец оказывается в уже полноценном, взрослом теле, тогда действие начинается почти сразу; если же он становится ребёнком, то автор, обычно, вставляет несколько эпизодов из детства, даёт краткую характеристику этого удивительного периода жизни, а затем переходит к отрочеству, с которого и стартуют основные события.

Сперва Александр собирался использовать именно первый подход, ибо его поджимало время, однако затем несколько факторов заставили его передумать.

Во-первых, довольно сложно было найти свободное взрослое тело. Придётся сперва искать свежего мертвеца, затем оживлять его, засовывать в него душу... Всё это было страшной морокой. И даже возьмись Александр за это дело — проблемы возникли бы у самого Эриксона. Последний совершенно ничего не знал про общество орков. С языком он ещё мог разобраться, ибо говорили они на диалекте современного эльфийского, который, при содействии ведьм, был единственной речью в Мире Людей, но нравы, порядки, история и прочее были ему совершенно не знакомы. Выживание в лесу и вовсе представлялось непосильной задачей для учёного, который всю свою жизнь провёл в пределах города. Собственные соплеменники сочли бы его отсталым, и тогда все его познания оказались бы бесполезны.

Детское тело в этом плане было наилучшим вариантом. Детей оберегали, о них заботились, их учили... Снова сделавшись ребёнком, Эриксон сможет постепенно освоиться в новой оболочке и в новом обществе. К тому же орки вырастали довольно быстро. Совершеннолетия они достигали как кролики, в возрасте десяти лет. Ждать нужно было совсем недолго...

Под конец Александр внёс последние модификации и сделал так, чтобы орки были в плане размножения совместимы с эльфами.