После чего интересы опускаются из высоких сфер политики, куда вознесся год 1840-й; год 1841-й влачится среди второразрядных законодательных вопросов: голосуют о кредите для помощи иностранным беженцам; обсуждают закон о фортификациях Парижа; запрашивают обе Палаты по поводу договора от 29 октября 1840 года с Буэнос-Айресом; докладывают о петиции обитателей берегов Ла-Платы; издают законы в отношении общих вопросов собственности и ее отчуждения для государственных нужд; дают писателям подачку в виде тридцатилетнего авторского права; занимаются, и в данном случае вопрос делается более серьезным, хотя и остается неизученным, детским трудом на мануфактурах; пополняют конским составом кавалерию; заключают договор с Голландией; голосуют по вопросам дополнительных кредитов и бюджета.
Между тем, посреди всего этого, продолжается борьба между оппозиционным духом и правительством. Ламартин поворачивается лицом к оппозиции, Кине и Ламенне продолжают затеянную борьбу и поддерживают ее. Судебные процессы против печати становятся еще более ожесточенными, чем прежде. В один прекрасный день «Французская газета» публикует письма герцога Орлеанского, написанные им в эмиграции, письма, которые мы упоминали выше, письма, в которых принц-изгнанник просит у Испании разрешения служить против Франции и высказывает Людовику XVIII свое мнение о Наполеоне, мнение, совершенно отличное от того, какое прозвучало с депутатской трибуны в тот день, когда было объявлено о переносе праха императора.
Двадцать четвертого января «Франция», в свой черед, публикует статью под названием «Личная политика Луи Филиппа, изложенная им самим». На сей раз это уже не письма принца-изгнанника, который просит разрешения служить против Франции или выражает свое мнение об императоре накануне его падения, это письма короля Луи Филиппа, свидетельствующие о его полной преданности Англии, письма, где можно прочитать следующие строки:
«Вообще говоря, мое самое искреннее и самое твердое намерение состоит в том, чтобы сохранять нерушимыми все договоры, заключенные на протяжении последних пятнадцати лет между европейскими державами и Францией, Что же касается вопросов, связанных с оккупацией Алжира, то здесь мои мотивы более личного характера и еще более сильные для того, чтобы точно выполнить обязательства, принятые моей семьей в отношении Великобритании.
Этими мотивами являются испытываемое мною горячее желание быть приятным Его Британскому Величеству и мое глубокое убеждение, что тесный союз между нашими странами необходим не только для наших взаимных интересов, но и для интересов европейской цивилизации. Стало быть Вы можете, господин посол, подтвердить вашему правительству, что мое правительство будет неукоснительно придерживаться обязательств, принятых Его Величеством Карлом X в отношении оккупации Алжира.
Однако я прошу Вас привлечь внимание британского кабинета к нынешнему состоянию умов во Франции и пояснить ему, что вывод войск из Алжира станет сигналом для самых жестоких обвинений против моего правительства, что он может повлечь за собой самые пагубные последствия и что для мира в Европе важно не лишать популярности только что возникшую власть, которая старается укрепиться. Необходимо поэтому, чтобы Его Британское Величество, успокоенный по части наших намерений и убежденный в нашей твердой воле выполнить обещание, данное ему правительством Реставрации, оставил за нами выбор времени и средств».
И кому же адресованы эти письма? Какому-нибудь другу, посвященному в самые сокровенные мысли государя, который приберег для него тайную мысль, какую нельзя было доверить никому другому?
Нет, они адресованы лорду Стюарту Ротсею, английскому послу.
И потому уже на другой день, 25 января, в «Вестнике» появилось такое сообщение:
«Несколько газет опубликовали отрывки писем, заведомо ложно и преступно приписываемых королю. В ответ на это только что было приказано предъявить иски по обвинению в подлоге и оскорблении особы короля».
И в самом деле, 4 февраля г-н Люби, главный редактор газеты «Франция», и г-н де Монтур, ее ответственный секретарь, были одновременно арестованы и после допроса судебным следователем, обвиненные в подлоге и оскорблении особы короля, помещены в Сент-Пелажи в предварительное заключение.
Однако, когда 24 апреля того же года г-н де Монтур предстал перед судом присяжных, обвинение в подлоге отсутствовало; это указывало на то, что письма действительно принадлежат Луи Филиппу, и теперь г-н де Монтур привлекался к ответственности лишь за оскорбление особы короля.
В итоге, после часовых судебных прений и защитительной речи г-на Беррье, г-н де Монтур был оправдан.
Вечером того же дня, оценивая этот судебный процесс и сообщая об оправдательном приговоре, «Французская газета» писала:
«Последствия подобного вердикта не нуждаются в подробном разъяснении; общественность осознала их и почувствовала всю их серьезность».
За эти три строчки «Французская газета» была в свой черед привлечена к ответственности.
В тот же вечер, сообщая, со своей стороны, об оправдании г-на де Монтура, правительственная газета добавляла:
«… Однако легитимистской партии, какой бы небоязливой она ни была, не следует преисполняться веры в себя. Ей не следует мечтать о безнаказанности в будущем. В руках у правительства есть законы, которых достаточно для того, чтобы призвать к порядку и усмирить нескольких вздорных смутьянов».
И действительно, «Французская газета» оказалась менее удачливой, чем «Франция». 30 апреля она была заочно приговорена к штрафу в пять тысяч франков, и 21 мая того же года суд присяжных подтвердил этот приговор.
Таким образом, вместо того чтобы успокоиться, рознь в обществе только усилилась. Власти надеялись придушить оппозицию посредством тюремных заключений и денежных штрафов, однако находились люди, наперегонки готовые рискнуть своей особой и своими деньгами за возможность сказать правительству слова проклятия. За брошюру, носящую название «Правда о демократической партии», Торе был приговорен к году тюремного заключения и штрафу в тысячу франков.
Такое же самое наказание отбывал в это время в Сент-Пелажи г-н де Ламенне.
Такому же наказанию предстояло вскоре подвергнуться Эскиросу за его «Народное евангелие».
Но это еще не все; «Национальная газета» опубликовала по поводу договора с Ла-Платой следующую статью:
«Мы надеялись, что Палата пэров, взяв на себя инициативу парламентского запроса по поводу договора с Ла-Платой, открыто начнет серьезную дискуссию, в которой честь Франции будет достойно защищена. Откровенно говоря, эта надежда нам улыбалась: увидеть старых генералов, вновь обретших энергию национального чувства; услышать сановников, бывших магистратов, людей, опытных в ведении государственных дел и требующих для нашей страны положения и влияния, которые ей подобают, — такому зрелищу мы рукоплескали бы, ибо при том гнусном положении, в каком пресмыкается сегодня государственная власть, наше презрение утомлено, наше негодование истощено, и малодушие общественного мнения поощряет растление правительства.
Мы пришли в Палату пэров со слабой надеждой, но вышли оттуда так, как выходят из больницы для неизлечимых больных; нет, жизнь никогда не проникнет в этот могильник; не может быть энергии там, где нет независимости. Эта видимость Палаты, которую создало своеволие монарха, умирает в атмосфере, куда не проникают ни свет, ни тепло. В этом зале стоит неясный запах одряхления, который расхолаживает вас и удручает. Кажется, что это некая конституционная комедия, разыгранная мертвецами, нечто вроде механического привидения, бегство которого все торопились увидеть, опасаясь, что пружинки в нем вот-вот сломаются».
