Затем к этому всеобщему унынию, которое всегда давит на город, ставший свидетелем подобных реакций власти, прибавились некие смутные слухи из числа тех, что предшествуют великим бедам.

Двадцать пятого июля газета «Гамбургский корреспондент» сообщила, что дни 27, 28 и 29 июля будут обагрены кровью вследствие грандиозного заговора.

Двадцать шестого июля из Берлина писали:

«Здесь усиленно ходят слухи, что во время празднования годовщины трехдневной революции случится большая беда».

Рассказывали также, что в какой-то деревне в Швейцарии двое путешественников написали в гостиничной книге записей, после имен короля Луи Филиппа и его детей: «Да покоятся они с миром!»

Наконец, что являлось фактом более точным и сведением более надежным, префект полиции, г-н Жиске, получил от г-на Дьонне, комиссара квартала Шоссе-д'Антен, следующее донесение:

Господин префект!

Один почтенный фабрикант, выборщик, отец семейства, не желающий, чтобы его имя было названо, этим вечером подошел ко мне в Опере, где я наблюдал за репетициями балета "Остров пиратов", и сообщил мне, что заговорщики изготовили новую адскую машину, чтобы завтра, во время военного смотра на Бульварах, совершить покушение на убийство короля, и что эта машина помещена рядом с Амбигю. Можно полагать, что речь идет о подземном хранилище, которое устроено в каком-нибудь подвале, уходящем под бульвар, и куда привезены бочки с порохом…

Эти сведения кажутся нам важными, и мы спешим передать их господину префекту, добавив, что завтра, в семь часов, заговорщики должны собраться в месте, известном только им самим».

Префектом полиции, как мы сказали, был в это время г-н Жиске. По характеру это был человек довольно легкомысленный. Весьма критикуемый по целому ряду вопросов и весьма чувствительный к критике, он не обратил на это донесение все то внимание, какого оно заслуживало; тем не менее он распорядился обыскать несколько домов по соседству с театром Амбигю. Однако, вследствие жалоб со стороны домовладельцев и возражений со стороны газет, эти обыски были прекращены.

Все думали лишь о какой-нибудь манифестации вроде той, что произошла во время последнего военного смотра, когда на пути короля раздавались крики «Долой новые форты!».

Однако утверждали, что на этот раз требовать будут только амнистию.

И потому, пребывая в этой уверенности, 28 июля, в десять часов утра, король верхом выехал из Тюильри в сопровождении трех своих сыновей — герцога Орлеанского, герцога Немурского и принца де Жуанвиля, а также маршалов Мортье и Лобау, своего штаба, префекта департамента Сена, герцога де Бройля, маршала Мезона и г-на Тьера.

Впереди короля, как всегда, находились полицейские: им было поручено заранее обследовать дорогу на его пути к бульвару Тампля, указанному в донесении полицейского комиссара как предположительное место неведомой катастрофы, которая угрожала королевскому семейству. С каждым шагом эти дозоры становились все более и более многочисленными. Однако ничего подозрительного они не заметили, и все заставляло предположить, говорилось в полицейских рапортах, поступавших один за другим, что агентурные данные, из-за которых подняли тревогу, были ложными.

Тем не менее хорошо ощутимое беспокойство витало над толпой, более молчаливой, чем обычно, и в рядах национальной гвардии, менее плотных, чем всегда.

В самом начале первого королевский кортеж, двигавшийся шагом, оказался напротив «Турецкого сада», возле которого стоял 8-й легион национальной гвардии.

В этот момент какой-то национальный гвардеец покидает строй, подходит к королю и подает ему прошение.

Король наклоняется с седла, чтобы взять это прошение.

Наклоняясь, он замечает какой-то легкий дымок в окне на третьем этаже дома под номером 50.

— О, — говорит он, — это для нас, Жуанвиль.

Не успел он произнести этих слов, как послышалось нечто похожее на беглый ружейный огонь и земля вокруг него покрылась кровью и телами раненых и убитых.

Король поочередно бросает взгляд на каждого из трех своих сыновей.

Сам он получил сильный удар в левое плечо, наследный принц — легкий ушиб бедра; лошадь принца де Жуанвиля, от крупа которой отскочила пуля, встает на дыбы; герцог Немурский никак не задет.

Однако картина вокруг королевского семейства, столь чудесным образом спасенного, похожа на страшную бойню.

Маршал Мортье и генерал Ла Шасс де Вериньи убиты наповал. Господин Виллат, артиллерийский офицер, соскальзывает назад со спины своей лошади и, раскинув руки, падает, убитый пулей в лоб. Полковник жандармерии Раффе; г-н Рьёсек, подполковник 8-го легиона; национальные гвардейцы Прюдом, Бенетте, Рикар и Леже; бахромщица по имени Лангоре; семидесятилетний старик г-н Лабруст и четырнадцатилетняя девушка по имени Софи Реми смертельно ранены.

Семь или восемь человек, раненных более или менее тяжело, отнесены в соседние дома или в сад кафе, где им должны сделать перевязку.

Двое адъютантов получают приказ немедленно выехать, чтобы успокоить королеву и принцесс, находившихся в это время в здании министерства юстиции на Вандомской площади, и галопом несутся прочь.

Внезапно раздаются крики: «Убийца пойман! Убийца пойман!»

Тотчас же вся толпа устремляется к стоящим на бульваре домам под номерами 48, 50 и 52.

И действительно, это из углового окна на третьем этаже дома № 50 выходил дым, который заметил король и вслед за которым раздался ужасающий смертельный залп.

Но все дальнейшее является делом полицейских, судей и палача, делом, в которое король, даже будь у него желание пощадить преступника, не мог бы вмешаться. Так что он продолжает свой путь среди восторженных приветственных возгласов, столь естественного отклика на только что произошедшую катастрофу.

Но разве десница Божья простиралась когда-нибудь более явственно над семьей, чья участь была предопределена свыше?

Предопределена, чтобы послужить великим уроком!

Минует семь лет, и 13 июля, все того же рокового для монархий июля, старший сын разобьет себе голову на мощенной камнем дороге, именуемой дорогой Мятежа.

Минует четырнадцать лет, и отец-изгнанник, покинув Тюильри, пойдет, спотыкаясь, по площади Революции к тому самому месту, где в 1793 году завершился великий поединок между нацией и королевской властью.

Вернемся, однако, к убийце.

Цветочный горшок, упавший к ногам полицейского, заставил его поднять глаза.

Какой-то человек, державшийся за длинную веревку и, весь в крови, соскальзывавший по ней вниз, спрыгнул с подоконника на крышу соседнего дома.

— Вон убийца! — крикнул полицейский. — Он убегает по крыше!

Прибежавший на этот возглас национальный гвардеец взял беглеца на мушку и крикнул ему:

— Стой, стрелять буду!

Однако убийца продолжал убегать по крыше, оттирая то одной, то другой рукой кровь, ручьем лившуюся из двух полученных им ран — одна была у него на лбу, другая — на щеке.

Он скрылся в слуховом окне, выходящем на эту крышу, быстро спустился по лестнице, сбив с ног женщину, которая оказалась у него на пути, и выбежал во двор.

Однако двор этот уже заполнили национальные гвардейцы и полицейские, и выбраться из него было невозможно.

Убийца был арестован.

Именно в этот момент, не более чем через десять минут после убийства, и прозвучали слова: «Убийца пойман!»

Вначале все ошибались в отношении его имени.

Полицейские поспешили проникнуть в комнату, откуда раздался роковой залп и, в клубах дыма, еще затемнявшего ее, заметили адскую машину, только что изрыгнувшую на бульвар смертельный огонь. Она состояла из двадцати четырех ружейных стволов, установленных на поперечных брусах, и внешне напоминала огромную флейту Пана, но только с трубками одной и той же длины. Казенные части стволов, равно как и дула, опирались на поперечный брус. Однако задний брус был приподнят на восемь дюймов, и такой наклон позволял метать пули под углом, сверху вниз. Все запалы располагались на одной высоте и могли воспламеняться от одного порохового шнура. Однако два из этих стволов остались заряжены, благодаря чему оказалось возможным выяснить, что заряд в них был учетверенным. Четыре ствола взорвались, и именно их осколки ранили убийце лицо.