Двадцать второго апреля герцог Моденский был предупрежден об этом отъезде.

Покинуть Массу предстояло под предлогом поездки во Флоренцию; впрочем, те лица, которые должны были отплыть вместе с Марией Каролиной, заранее отправились в Ливорно.

Двадцать четвертого апреля, с наступлением темноты, принцесса покинула дворец в Массе; в карете, запряженной четверкой почтовых лошадей, вместе с ней находились г-жа де Подена, мадемуазель Ле Бешю и г-н де Бриссак.

Как только карета выехала из ворот Массы, форейтор получил приказ остановиться. Тень, отбрасываемая городской стеной, делала в этом месте тьму еще более густой. Форейтор воспользовался этой остановкой, чтобы подтянуть постромки лошадей. Тем временем выездной лакей открыл дверцу и герцогиня Беррийская, г-н де Бриссак и мадемуазель Ле Бешю вышли из кареты. Вместо них туда залезла горничная г-жи де Подена и села возле своей хозяйки, которая осталась в карете; форейтор не заметил этой подмены, снова сел в седло и продолжил путь во Флоренцию, в то время как принцесса опрометью бросилась к месту, назначенному для посадки на судно.

Около одиннадцати часов вечера принцесса и ее спутники собрались на берегу, где их ждала шлюпка; им предстояло выйти на ней в открытое море и в одном льё от берега пересесть на пароход «Карло Альберто».

Все произошло так, как и было условлено, и после долгого и тревожного ожидания они увидели, как вдали блеснул слабый свет, который стал постепенно усиливаться.

Это светил фонарь парохода «Карло Альберто».

В три часа ночи герцогиня Беррийская, мадемуазель Ле Бешю, маршал Бурмон, его сын Адольф де Бурмон и господа де Сен-При, де Менар и де Бриссак поднялись на палубу парохода, где уже находились господа де Кергорле, отец и сын, г-н Шарль де Бурмон, а также господа Ледюи, Сабатье и Сала.

Двадцать восьмого апреля, около полуночи, с борта «Карло Альберто» увидели маяк Планье, возле которого была назначена встреча. Море было неспокойным, но герцогиня все равно была полна решимости высадиться на берег, поскольку ее тревожило соседство с судном, которое крейсировало у побережья Карри, наблюдая за ним. В два часа ночи на борту «Карло Альберто» подали условный сигнал, подняв на мачты два фонаря; четверть часа спустя лодка, которой управлял г-н Спиталье, приняла на свой борт герцогиню Беррийскую, обменявшись перед этим с «Карло Альберто» предусмотренным паролем.

В свое время, под диктовку человека, участвовавшего в развязке этой драмы, бывшего адъютанта моего отца, я описал во всех подробностях и под названием «Вандея и Мадам» авантюрную одиссею герцогини Беррийской. Я рассказал, как после провала ее попытки поднять мятеж в Марселе она попросила приюта у республиканца, и он оказал ей гостеприимство; как затем, следуя от замка к замку, оставаясь на месте днем и передвигаясь по ночам, она пересекла весь юг Франции и добралась до запада страны. Рассказал, как, прибыв без всяких происшествий в замок Плассак возле Сента, она назначила там начало вооруженного восстания на 24 мая. Рассказал, как, переодевшись крестьянином и укрывшись под именем Малыш Пьер, она искала убежище на хуторе Мелье. Рассказал, как г-н Беррье отыскал принцессу на этом хуторе и напрасно растратил свое красноречие, умоляя ее покинуть Вандею. Рассказал о сражениях, ставших следствием ее решения остаться там, об обороне замка Ла-Пенисьер, где сорок пять вандейцев сражались с целым батальоном так храбро, что пришлось пустить в ход огонь, чтобы выбить их из этой наспех устроенной крепости. Рассказал об убийстве Кателино, казни Башера и смерти Бонешоза, моего бедного товарища по купаниям в Трувиле. Я проследовал за герцогиней, перебегавшей из убежища в убежище до тех пор, пока, наконец, переодетая крестьянкой, она в сопровождении мадемуазель де Керсабьек не вошла в Нант. Это произошло в ночь с 9 на 10 июня, в то самое время, когда в Нанте стали известны подробности погребального шествия с гробом генерала Ламарка и кровавых столкновений, которые оно вызвало.

Перейдем, однако, к этому погребальному шествию, где, по поручению семьи покойного, мне следовало обеспечить для артиллерии национальной гвардии место, назначенное ей в программе траурной церемонии.

Смерть генерала Ламарка наводила на мысль, что в грандиозной дуэли оппозиции и правительства он и Казимир Перье нанесли друг другу удары одновременно.

Два непримиримых противника умерли с интервалом в шестнадцать дней.

В дни революции все служит предлогом не только для ненависти, но и для гордости партий; королевский двор обрел победу в день погребения Казимира Перье, оппозиция намеревалась обрести победу в день погребения генерала Ламарка.

Впрочем, благородный солдат умер так же, как и жил: со шпагой в руке и словами об отчизне на устах; эта шпага, которую, умирая, он прижимал к своим губам, была той самой, что ему подарили офицеры, воевавшие во время Ста дней. И потому у гроба прославленного воина сошлись три партии: либералы, бонапартисты и республиканцы.

За прошедший год республиканская партия добилась огромного успеха; никто не сеял слова, и, тем не менее, плод вырос сам собой. В особенности это было заметно по артиллерии национальной гвардии: еще столь расколотая во время суда над министрами, 5 июня 1832 года она была уже почти полностью республиканской.

Однако в буржуазной среде и в народе успех партии был невелик. Буржуазия видела в республике лишь красный колпак на конце пики и гильотину на площади Людовика XV.

Народ еще не видел в ней ничего, и это слово было почти лишено для него смысла.

Так что подлинную силу партия обрела в среде интеллигенции, хотя к ней присоединилось и определенное число армейских офицеров и унтер-офицеров, инстинктивно привлеченных традициями карбонаризма 1821 года.

Для многих четверо сержантов из Ла-Рошели были не только мучениками, но еще и апостолами.

И потому республиканские организации множились; на глазах у Общества друзей народа, материнского общества, которое во время суда над министрами было единственной республиканской организацией, подле него возникли Общество прав человека, Галльское общество и Организационный комитет самоуправлений.

Правда, все эти организации, не имевшие сильных руководителей и плохо связанные между собой, отличались слабостью по части управления, хотя и были сильными по части начинаний.

Совсем напротив, правительство, предотвращая опасность, угрожавшую ему в виде ежедневных вспышек недовольства со стороны общественного мнения, имело заранее разработанный план действий и, чтобы не быть застигнутым врасплох, как это произошло с Карлом X, всегда держало под рукой, как в Париже, так и в его окрестностях, от сорока до пятидесяти тысяч солдат.

Уже 4 июня, хотя республиканская партия не предприняла еще никаких действий и не имела никакого разработанного плана, по тем раскаленным и заряженным атомам, какие носятся в воздухе, предвещая политические грозы, подобно тому, как они предвещают грозы небесные, все догадывались, что следующий день займет место среди зловещих дат.

Вечером все республиканцы собрались и попытались получить от кого-либо приказ, выработать какую-либо линию; однако Каррель, самый великий скептик из всех, каких я знал, в отношении революционных толчков, проповедовал спокойствие и осторожность, а Бастид, Гинар и Кавеньяк не осмелились ничего взять на себя, опасаясь увлечь всю партию в какую-нибудь необдуманную затею. В итоге ничего решено не было, если не считать предписания не начинать атаки самим, но быть готовыми к обороне.

Местом встречи была назначена площадь Людовика XV.

Придя на площадь Людовика XV, ее застали под охраной четырех эскадронов карабинеров.

Все направились к дому на улице Сент-Оноре, в котором был установлен гроб с телом покойного. Улица была запружена людьми; с верхних этажей домов можно было видеть в одной стороне плотную толпу, растянувшуюся до Пале-Рояля, а в другой — все возрастающее людское скопление на Королевской улице, на улице Предместья Сент-Оноре и на площади Мадлен.